Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 300. Пик Сышэн. Ваше сердце[300.1] подобно моему

Удар грома и вспышка молнии ворвались в распахнутые ворота зала, высветив прячущееся в тени лицо Ши Мэя.

В пролившемся на него слепящем свете только глаза оставались сумрачно-темными. Такими темными, что, казалось, даже небесное пламя бога огня Чжужуна не сможет зажечь их.

Выражение лица Чу Ваньнина едва заметно изменилось, однако он так ничего и не спросил. Что бы ни сказал сейчас Ши Мэй, он будет преследовать собственные цели, однако, даже несмотря на это, Чу Ваньнин невольно чуть приглушил пламя в своей ладони.

Ши Мэй сразу же уловил эту перемену и ухватился за нее, как утопающий за соломинку:

— Учитель же никогда до конца не мог поверить, что Мо Жань окончательно умер? Правда думаешь… — у Ши Мэя на миг перехватило дыхание, — что Тасянь-Цзюнь всего лишь пустая оболочка? — сделав паузу, он продолжил. — Лучше бы Учителю хорошенько поразмыслить об этом. Как может труп настолько четко мыслить и так упорно идти к своей цели… И кто же, по твоему, так сможет? Кому такое под силу? Даже в Вэйци Чжэньлун нет такого уровня.

— …

— Учитель ведь знает? — глядя в глаза Чу Ваньнина, Ши Мэй медленно исторг из себя так глубоко похороненную тайну. — В теле Тасянь-Цзюня еще остался осколок изначальной[300.2] разумной души.

— !

До этих его слов глаза Чу Ваньнина были пусты, как у ходячего трупа, но теперь Ши Мэй ясно видел, как в них поднялись волны. Хотя он смог облегченно выдохнуть, но расслабляться все же не спешил.

— Учителю ведь известно, что у меня очень слабое духовное ядро, и я не могу использовать слишком сильные заклинания. Поэтому же сам я не могу контролировать технику Вэйци Чжэньлун, но у школы целителей есть свои методы.

Когда Ши Мэй произнес эти слова, перед его глазами вдруг промелькнуло воспоминание о мертвом теле Тасянь-Цзюня, который покончил с собой, приняв яд. Под сенью Пагоды Тунтянь он мирно упокоился в могиле…

В то время он понятия не имел, где допустил ошибку, и от потрясения на миг все мысли покинули его разум. Его острый клинок, драгоценное оружие, что выиграло для него сотни битв, как оно могло погибнуть?

Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия давно должен был поглотить совесть Мо Жаня! Что еще могло так измучить его сердце, что он решил покончить с собой?

— В прошлой жизни, когда великие духовные школы осадили Пик Сышэн, увидев труп Мо Жаня, эти самые гуманные люди решили, что тело его надо разорвать на пять частей[300.3], — продолжил Ши Мэй. — Но я был в той толпе и, используя свое положение наставника школы целителей, смог отговорить их. В конце концов мне удалось сохранить тело.

Проговаривая каждое слово, он внимательно следил за изменениями выражения лица Чу Ваньнина.

— Я не мог потерять его силу, поэтому придумал способ, как сделать из него ходячего мертвеца. Хотя в таком состоянии его способности были хуже, чем при жизни, однако я все же мог его временно использовать… но возможно потому, что перед смертью все его мысли были заняты кем-то, в глубине его сердца осталась ниточка одержимости этим человеком, которая была так крепка, что сколько бы я ни пытался опустошить его душу, мне так и не удалось очистить ее, — Ши Мэй медленно сделал первый шаг по направлению к Чу Ваньнину. — Какие бы методы я ни использовал, чтобы вырвать ее из души, она никак не желала рассеиваться. Та нить… — он четко проговаривал каждое слово, — что все это время поддерживала его рассеянное сознание и направляла его душу к Пагоде Тунтянь… одержимость твоей душой.

Шаги стихли. Ши Мэй остановился посреди зала.

Теперь он мог ясно рассмотреть своего противника: его пепельно-белое лицо, сжатые губы и вздувшиеся вены на тыльной стороне ладоней.

Своими глазами увидев боль и сомнения Чу Ваньнина, он наконец смог с облегчением выдохнуть и вернуть себе утерянные ранее спокойствие и ясность ума:

— Эта соединяющая ваши души нить не была вырвана и не перешла возрожденной душе, она все это время находилась в мертвом теле Тасянь-Цзюня. Именно поэтому после воскрешения он был так сильно одержим тобой. Что же касается образцового наставника Мо… ты ведь должен был почувствовать, что сразу после своего перерождения он не так уж сильно был увлечен тобой. Его чувства к тебе зародились вновь значительно позже.

Сдувая пыль времени с давно забытой правды, Ши Мэй внимательно следил за тем, как меняется выражение лица Чу Ваньнина.

— С прежней жизни и по сей день тело Тасянь-Цзюня хранит в себе эту упорную любовь к тебе.

Он заметил, что пальцы Чу Ваньнина едва заметно дрожат, поэтому, облизнув губы, сделал еще один шаг вперед. Он приближался к нему, как ползущая к жертве змея, и голос его завораживал и сеял смуту в душе другого человека.

— Учитель, послушай, сейчас мне нужно всего лишь тридцать жизней. Тридцать человек можно обменять на жизнь Мо Жаня. Разве не этого ты хочешь?

Ветер жутко завыл снаружи. Казалось, вырвавшиеся из Преисподней демоны пустились в бешеный пляс.

Ши Мэй ждал ответа Чу Ваньнина, искренне считая, что это и правда очень хорошая сделка.

Стоявший перед ним мужчина казался холодным как лед и полностью отрешенным от мирской суеты, но на самом деле обе его жизни сгубило то чувство, что заключалось в двух словах — «глубокая любовь[300.4]».

Поэтому он был уверен, что Чу Ваньнин согласится.

Спустя какое-то время Чу Ваньнин опустил взгляд, так что по его лицу больше нельзя было понять, что он сейчас чувствует.

— Ты говоришь, что в его теле все еще есть нить души.

— Да.

— Отдать тебе тридцать человеческих жизней и позволить ему достроить для вас эту дорогу домой, и после ты отпустишь его?

— Именно так.

Чу Ваньнин какое-то время молчал, а когда открыл рот, с его губ сорвалось лишь:

— Выходит, после того, как я вновь встретился с ним, многие слова из тех, что он говорил мне, были искренними и шли от его сердца.

Зная слабость человека, его очень легко уговорить, даже если это сам уважаемый Бессмертный Бэйдоу.

Ши Мэй был почти уверен, что теперь победа у него в кармане, и начал все больше расслабляться:

— Да, все было искренне. Пусть он и не является исходным Мо Жанем с цельной душой, но, по крайней мере, у него все еще есть нить разумной души и собственное сознание. Учитель, всего один раз послушай меня, — мягко уговаривал он, — не нужно давать волю рукам. Так и тебе, и мне, и ему, всем троим, будет лучше.

По-прежнему не поднимая глаз, Чу Ваньнин вздохнул:

— Ши Минцзин.

— Да?

— Ты еще помнишь то время, когда ты стал моим учеником? Какое самое заветное желание ты написал на церемонии поклонения наставнику?

Этот лишенный всякого смысла вопрос сначала даже сбил Ши Мэя с толку. Чуть подумав, он все же ответил:

— С надеждой на милосердие, получить возможность иметь дом[300.5].

Стоило ему это сказать, как у него появилось зловещее предчувствие, поэтому он поспешил добавить:

— Только тогда я имел в виду Учителя и главу. Речь шла не о том, чтобы дать прекрасным костяным бабочкам возможность вернуться домой…

Чу Ваньнин не стал с ним спорить и задал следующий вопрос:

— В таком случае знаешь ли ты, что от всего сердца пожелал Мо Жань, когда стал моим учеником?

— Что?

Чу Ваньнин наконец поднял глаза и прямо посмотрел на Ши Мэя. Морозный холод в его глазах стал еще более бездушным и безмолвным, чем в самом начале их разговора.

— Он сказал, что хотел бы получить такое же непревзойденное оружие как Тяньвэнь, чтобы спасти чуть больше жизней.

Он сказал это так просто, словно говорил о чем-то заурядном, а не о прежнем заветном желании своего возлюбленного. Ши Мэй не успел даже среагировать, как вслед за этими словами в зале вспыхнул нестерпимо яркий золотой свет. Волна невероятно мощной духовной силы взвилась до небес и встала стеной так, что никто больше не мог приблизиться и на полшага!

Ши Мэй тут же пришел в себя и, срывая голос, закричал:

— Чу Ваньнин!

Этот искаженный пронзительный крик вспорол черепичную крышу и взвился ввысь.

— Чу Ваньнин!!! Ты сошел с ума?! Ты сошел с ума!!!

Прикрывая глаза от слепящего света, в ярости и отчаянии Ши Мэй изо всех сил старался пробиться к мужчине, стоящему в центре зала. Му Яньли помогала ему, поддерживала и убеждала, но что проку?

— Разорви труп, собери в гроб!

— Не-е-ет!!! Остановись! Ты должен остановиться!

Услышав слова Чу Ваньнина, стоявшего в самом сердце золотого вихря, Ши Мэй совсем обезумел. Его глаза вылезли из орбит, не останавливаясь ни на секунду, он орал и яростно бранился, пока у него не перехватило дыхание.

Но волна золотого сияния как поднялась, так и угасла. Только что этот ослепительный свет вонзался в зрачки, оставляя после себя мерцающие разноцветные круги, и вот уже все было кончено.

Буря стихла.

Осталась лишь мертвая тишина.

Бледный как смерть Чу Ваньнин продолжал стоять, а изможденный Ши Минцзин опустился на колени.

Духовная сила медленно угасала.

Через несколько мгновений они услышали доносившийся с горы Хоу глухой гул, земля содрогнулась… должно быть, с этим звуком труп Тасянь-Цзюня был разорван и перемолот в пыль.

Ши Мэй уставился на Чу Ваньнина. После множества эмоций, что во время этой битвы яростно бурлили, сменяя друг друга на его лице, теперь не осталось ни одной. Ненависть, изумление, гнев пошли трещинами, и из глубины его сердца начал просачиваться страх.

Он и сам не понимал, чего теперь боялся. Это был страх из-за того, что Чу Ваньнин своими руками смог убить Мо Жаня? Страх перед будущим? Страх… страх чего?

Как будто настал его Судный день.

Наконец, Ши Мэй смог открыть рот и тихо пробормотал:

— Умер?.. Он… умер? Чу Ваньнин, ты убил его… Когда-то в Павильоне Алого Лотоса он заслонил тебя своим телом и умолял, чтобы я причинил вред ему, а не тебе… а ты так безжалостно убил его… Ты так жесток…

В конце концов этот страх превратился в дикий, безудержный хохот. Хотя у него не было никаких причин для смеха, но он просто запрокинул голову и захохотал во весь голос. Рядом с ним Му Яньли плакала и продолжала умолять его:

— А-Нань… хватит… перестань…

Ши Мэй все смеялся, смеялся и смеялся, и золотые слезы, стекая по его лицу, капали на землю.

— Он мертв. Тасянь-Цзюнь мертв… отлично, это конец. Чу Ваньнин, ты же можешь позволить себе проиграть. Бессердечный человек, ты ведь мог себе это позволить[300.6].

Чу Ваньнин так и стоял на прежнем месте, на его лице не было никаких эмоций.

Он был похож на труп. Хотя нет, он и был трупом.

— Учитель, я недооценил тебя, — голос Ши Мэя неудержимо дрожал. — Ты намного безжалостнее, чем я себе представлял.

Словно окончательно утратив последнее тепло жизни, Чу Ваньнин был неподвижнее статуи.

Когда-то он думал, что Мо Жань уже умер, но буквально несколько минут назад узнал, что в этом мире его душа не до конца покинула бренное тело, и в распадающемся на части разуме все еще жила часть Мо Вэйюя.

Однако он своими руками размолол в пыль этот осколок.

Да, он и правда бессердечный. Это неопровержимый факт.

Тот подросток, тот юноша, тот мужчина, который мог смеяться и злиться, цельный или сломанный, его любимый человек. Тот единственный в мире возлюбленный, который не боялся, почитал, терпел и прощал его, тот, кто своей плотью и кровью заслонил его от беды.

Тот, кто вместо него принял Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия и вместо него стал не знающим жалости Темным Владыкой.

Ему еще не исполнилось и шестнадцати, когда он отдал все без остатка, защищая такого глупого человека, как Чу Ваньнин.

Этот человек больше никогда не вернется.

«Ой, дождь, нужно успеть спасти как можно больше земляных червей».

«Учитель, это «Белые Цветы Груши». Пожалуйста, попробуйте».

«Мой подарок для наставника такой некрасивый… очень уродливый! Ужасно безобразный!»

«Ваньнин. Я скучал по тебе».

Когда-то с улыбкой он написал, что хотел бы построить огромный дом, где будут миллионы комнат для обиженных судьбой бедняков.

«Платить за добро, не держать зла».

Но на протяжении двух жизней, то всплывая, то погружаясь с головой, он плыл в этом полном трупов кровавом море.

«Не держать зла… не держать зла…»

«У меня нет особых амбиций. Я учусь магии, чтобы, в случае чего, можно было спасти чуть больше людей…»

Об этом заветном желании Мо Жань рассказал Чу Ваньнину, когда был еще совсем юн и разум его был ясен.

В то время он с ни с чем не сравнимой искренностью надеялся, что как можно больше людей сможет выжить, и именно это хорошо.

Перед тем как пасть до Тасянь-Цзюня, он так горячо и истово любил каждую жизнь, что был готов отдать свою душу, чтобы отплатить за благодеяние и защитить всех, кто относился к нему хорошо.

«Пусть я глуп, я буду упорно учиться. Если я буду стараться изо всех сил, Учитель не сможет винить меня за мою глупость, ха-ха-ха».

В памяти возник тот юноша, который, почесав затылок, улыбнулся ему и своими, словно наполненными грушевым вином, манящими ямочками на щеках сразил и опьянил его на всю жизнь.

Чу Ваньнин закрыл глаза.

В конце концов его руки начали дрожать.

Голова кружилась, и в этом тумане, казалось, по залу пронесся легкий ветерок и нежно поцеловал его влажные ресницы. Казалось, он услышал голос Тасянь-Цзюня, на редкость низкий, плавный и ласковый. Тихим вздохом у виска он ласково коснулся его уха:

«Слава, желания, кровь, плоть, кости, сердце, душа, тело и в остатке прах. Прости, у меня было лишь это, и все уже принесено в жертву. Я старался изо всех сил. Ваньнин, ты должен хорошо заботиться о себе…»

Чу Ваньнин резко распахнул глаза и вскинул голову. Его глаза затуманились, и в этот момент, как наяву, он увидел перед собой ту самую нить души Тасянь-Цзюня, его прекрасное лицо, нежность в его глазах и его улыбку, счастливую и в то же время очень печальную.

— Мо… Жань…

Душа этого человека, что должна была быть чиста, как цветок зимней сливы, ярко сияла. Он наклонился, чтобы обнять и поцеловать его, просочился сквозь протянутую к нему ладонь и наконец рассеялся в его руках, словно недолговечный цветок «царицы ночи».

— Все пропало!

Внезапно в зал вломился ученик Цитадели Тяньинь и в панике с порога закричал:

— Все пропало!!!

Му Яньли была единственной в этом зале, кто еще сохранял хотя бы видимость выдержки и спокойствия. Со слезами на глазах она повернулась и резко сказала:

— Я знаю, что случилось с Тасянь-Цзюнем, не надо…

— Что? — ученик на мгновение растерялся, но потом, все еще ничего не понимая, топнул ногой. — Это не Тасянь-Цзюнь! Это у подножья горы! Все школы Верхнего и Нижнего Царства собрались вместе и теперь идут сюда, чтобы атаковать нас!