Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 257. Цитадель Тяньинь. Две феи из Линьцзяна

— Что?!

Весь зал пришел в смятение!

Только лишь закрывший глаза Мо Жань оставался спокойным, как водная гладь во время полного штиля.

Люди вокруг него изумленно переспрашивали друг друга:

— В конце концов, что происходит?

— Что за нераскрытое дело было в округе Сянтань?

— Почему он убил тех людей?..

— Это долгая история, в двух словах не расскажешь, — произнесла Му Яньли. — Многие из тех, кто знал все обстоятельства этого дела, уже мертвы. Однако, даже если Мо Вэйюй желает утаить от людей то, что известно только ему, Цитадель Тяньинь стоит на страже правды. Мы уже много раз проводили самые сложные расследования и на этот раз также смогли разыскать несколько неоспоримых доказательств его вины.

В переполненном дымом людских эмоций зале, среди испуганных вскриков и посеянного ее словами хаоса, Му Яньли спокойно повернулась и спросила:

— Вы привели всех свидетелей, которых смогли найти в Сянтане?

Человек из сопровождения вышел из зала, чтобы проверить, все ли прибыли, и, вернувшись, сказал:

— Докладываю хозяйке Цитадели: все они ожидают снаружи.

— Тогда пригласи войти первого свидетеля!

Первым в зал вошел ремесленник. Этот человек был очень стар, его сгорбленные плечи испуганно дрожали, на лице был написан почтительный страх и покорность. Его первой реакцией при виде полного зала заклинателей было бухнуться на колени, чтобы, снова и снова отвешивая земные поклоны, испуганно лепетать:

— Кланяюсь всем почтенным бессмертным государям… Кланяюсь всем почтенным бессмертным государям…

Му Яньли немного смягчилась и медленно и внятно произнесла:

— Почтенный старец, должно быть, очень устал с дороги, благодарю за проделанный длинный и тяжелый путь. Не нужно так волноваться, я всего лишь задам несколько вопросов, на которые нужно дать пару ответов, и все.

Старика так трясло, что у него не хватило сил даже самому подняться, поэтому к нему подошел монах из Храма Убэй и, поддерживая его за руку, помог ему сесть на собственное место. Однако старик был так напуган, что сел на самый краешек и тут же сжался, словно стараясь казаться как можно меньше и незаметнее.

— Итак, первые два вопроса, — начала Му Яньли, — откуда прибыл господин и чем занимается?

Когда старик попытался ответить, его зубы выбивали дробь, кроме того, говорил он с сильным акцентом:

— Я… из Сянтаня… просто у обочины дороги клею уличные фонари…

Люди с огромным интересом рассматривали его непритязательный внешний вид, начиная от похожих на журавлиные перья редких и седых волос и заканчивая его изношенной дырявой обувкой. Они никак не могли понять, что интересного может им рассказать продавец уличных фонарей.

— А сколько лет почтенный старец продает расписные праздничные фонари? — спросила Му Яньли.

— Большую часть моей жизни… Наверное, лет пятьдесят… точно уж и не припомню.

— Довольно давно. То, о чем я собираюсь узнать, случилось гораздо раньше, — с этими словами Му Яньли указала на Мо Жаня и спросила, — почтенному старцу знаком этот человек?

Старик поднял глаза, чтобы взглянуть на Мо Жаня. Увидев этого статного красавца, окруженного яркой богоподобной аурой силы, он даже не посмел долго на него смотреть и поспешно потупил взгляд. Через какое-то время он снова нерешительно взглянул на него и едва шевеля губами, пробормотал:

— Ох, не узнаю я его.

— А это и неудивительно, — как ни в чем не бывало продолжила Му Яньли. — Тогда я спрошу иначе: было ли такое, что в прошлом, продавая фонари рядом с Теремом Цзуйюй в Сянтане, господин частенько видел мальчика, который любил стоять рядом с его лотком и смотреть, как он клеит фонари?

— А… — мутные глаза старика, наконец, немного прояснились, и он, облегченно выдохнув, закивал головой. — Верно, был такой ребенок. Он почти каждый вечер приходил посмотреть на мои фонари. Они ему очень нравились, но он был крайне беден и не мог их себе позволить… Тогда я пару раз пытался с ним поговорить, но он был очень робок и не разговорчив.

— Господин еще помнит, как его звали?

— Хм, кажется, его звали… Мо… Мо Жань?

Только что толпа напряженно вслушивалась в слова старика, и вот уже все взгляды вновь были обращены на Мо Жаня.

Погрузившись в воспоминания о былом, старик пробормотал:

— Или это был другой ребенок. Небеса, я уж не припомню. Знаю только, что он был из Терема Цзуйюй…

Сюэ Чжэнъюн с невозмутимым выражением лица перебил его:

— Жань-эр — сын моего покойного старшего брата и хозяйки этого дома развлечений госпожи Мо. Неужели хозяйка Цитадели Му пригласила этого почтенного старца только для того, чтобы доказать очевидные вещи?

— Госпожи Мо? — старик на мгновение ошеломленно замер, а потом замахал руками. — О нет, все совсем не так. Родной сын госпожи Мо тоже носил фамилию Мо, но его звали Мо Нянь[257.1]. Этот маленький негодяй был известен всему городу, — сказав это, старик опустил голову и указал на шрам на своем лбу. — Вот это появилось после того, как он швырнул в меня куском кирпича. Тот ребенок был очень жестокий, грубый и непослушный.

Сюэ Чжэнъюн переменился в лице:

— Мо… Нянь?

Встревоженная госпожа Ван обратилась к старику:

— Может, почтенный старец неверно запомнил? В конце концов, по звучанию очень похоже. Как звали ребенка госпожи Мо: Мо Жань или все-таки Мо Нянь?

— Мо Нянь, — подумав немного, старик снова решительно кивнул, — ошибки быть не может. Разве мог бы я неверно запомнить? Его точно звали Мо Нянь.

Сюэ Чжэнъюн сначала чуть подался вперед, но, услышав эту фразу, на мгновение замер, а затем рухнул обратно на свое почетное место главы, в оцепенении уставившись в пространство невидящим взглядом.

— Мо Нянь…

Му Яньли продолжила расспрашивать старика:

— Возможно, старцу известно, чем тот ребенок, который приходил наблюдать за созданием фонарей, занимался в Тереме Цзуйюй?

— Увы, подробностей не знаю, но, помнится, он вроде как мыл посуду и помогал с приготовлением еды, — ответил старик. — Правда, репутация у него была так себе: говорили, что он нечист на руку и подворовывал вещи у посетителей, — он задумался, а потом, видимо, что-то припомнив, переменился в лице. — Ах, точно, вспомнил: со временем этот ребенок изменился к худшему и по мере взросления становился все более испорченным. Дошло до того, что он обесчестил одну девственную деву[257.2], та не вынесла позора и покончила с собой.

— Что?!

Даже то, что он выдал себя за другого человека[257.3], не так ужаснуло и разозлило присутствующих, как то, что Мо Жань еще и опозорил девицу из хорошей семьи.

У многих присутствующих в зале заклинателей были свои дети, так что люди были вне себя от ярости и, скрежеща зубами от злости, начали выкрикивать из толпы:

— Кто бы мог подумать… выдающийся образцовый наставник Мо на самом деле настоящий зверь в человеческом обличье!

— Какая мерзость!

— Никто не пожалеет, если он прямо сейчас сдохнет!

Мо Жань не проронил ни слова, спокойно глядя на сидевшего на стуле старого ремесленника. В его прошлой жизни, когда он посеял кровавую бурю, захватившую весь мир совершенствования, Цитадель Тяньинь пыталась его остановить. Тогда этот старик тоже пришел вместе с Му Яньли и опознал его.

Что же он сделал тогда? Расхохотался в голос и спокойно признал все обвинения.

Кроме того, повернув голову, он взглянул на Сюэ Чжэнъюна и госпожу Ван и с насмешливой ухмылкой спросил:

— Ну что, ненавидите меня? Презираете и отвергаете? Согласны ли вы теперь с моим уважаемым наставником, который как-то сказал, что мой от природы дурной характер не поддается исправлению?

До этого, когда правда о том, что Мо Жань тайно изучал запретную технику Вэйци Чжэньлун, вышла наружу, Сюэ Чжэнъюн принял его сторону и предпочел поверить ему. Однако на этот раз этот человек в гневе вскочил на ноги и яростно уставился на него своими тигриными глазами. Казалось, еще немного, и его начнет рвать кровью.

— Мерзкое отродье! Ты — скотина, просто мерзкая тварь! — в ярости закричал он.

Услышав эти слова, Мо Жань расхохотался еще громче, уже не скрывая своего удовлетворения и самодовольства. Он смеялся так весело и самозабвенно, что в уголках его глаз выступили слезы.

Он изнасиловал девушку?

И Сюэ Чжэнъюн в это поверил.

Сюэ Чжэнъюн и правда в это поверил.

— Ха-ха-ха… — ликующая улыбка вдруг сошла с его лица, сердце охватила беспросветная тьма отчаяния, и он сдался ей, полностью признав свое поражение. Красивое лицо исказилось в болезненной гримасе и оплыло, подобно воску.

— Верно, я действительно совершил все эти чудовищные преступления. Я убил твоего племянника и довел до самоубийства ту бедняжку, ну так и что с того? Дядя, ты собираешься вершить справедливость и убить меня, чтобы…

Не успел он договорить, как его грудь пронзила острая боль.

Не желая слушать слова Мо Жаня, вспыльчивый по характеру Сюэ Чжэнъюн, яростно бранясь, набросился на него. Когда острие его веера проткнуло грудь Мо Жаня, в его сверкающих ненавистью глазах стояли слезы.

Мо Жань ошеломленно замер, но уже мгновение спустя его губы растянулись в едва заметной усмешке. Опустив голову, он какое-то время наблюдал, как на его груди медленно расплывается кровавое пятно, прежде чем со вздохом сказал:

— Дядя, так много лет я называл тебя моим дядей, однако, в конце концов, ты все равно не веришь мне.

— Замолчи!

Мо Жань улыбнулся, его плечи едва заметно затряслись:

— Ладно, забудем, ведь, по правде говоря, мы в самом деле не одной крови. Так что эта фальшивая семейка, чужой дом и этот Пик Сышэн… в конце концов, что тут есть такое, с чем мне было бы тяжело расстаться?

Брызги алой крови разлетелись повсюду, забрызгав его лицо.

Он смотрел, как Сюэ Чжэнъюн падает прямо перед ним, и в голове было совершенно пусто… изначально он не собирался убивать его… но из-за своего вспыльчивого темперамента этот человек вечно сначала бросался в бой, а потом… он и правда сам искал себе погибель. Чуть успокоившись, Мо Жань поднял налитые кровью глаза и мрачно взглянул на потрясенную и убитую горем госпожу Ван. Облизнув уголок рта, он перешагнул через тело дяди и направился к ней.

Сюэ Чжэнъюн был еще жив. Вцепившись мертвой хваткой в полу его одежды, он не собирался выпускать ее из рук. Казалось, этот уже давно немолодой мужчина сгорает от гнева, но скорбь и огромная душевная боль в какой-то момент перевесили его злость. Тогда охваченный безумием Мо Жань не знал и знать не хотел, что мог значить тот взгляд его дяди, и почему в его глазах стояли слезы. Он с трудом расслышал тихие слова Сюэ Чжэнъюна:

— Не надо… не вреди...

— В конце концов, она все видела, поэтому должна умереть, — очень спокойно и ровно сказал Мо Жань, после чего добавил, — только Сюэ Мэн не вовлечен в это, по этой причине… принимая во внимание, что вы оба растили меня столько лет, его жизнь я пока забирать не буду.

Какое сопротивление могла оказать госпожа Ван Мо Жаню? Даже и говорить не стоит. У нее не было сил бороться, поэтому она могла лишь плакать и вслед за мужем сказать про него:

— Скотина…

Однако, когда лезвие вошло в ее тело, и хлынул поток алой крови, сознание госпожи Ван начало угасать, и, последний раз взглянув на Мо Жаня, она пробормотала:

— Жань-эр, зачем ты…

Рука Мо Жаня дрогнула и затряслась, так что, в конце концов, он отдернул ее и, опустив голову, посмотрел на свою ладонь. Вся кисть была влажной и липкой от крови. Зажатый в ладони ярко-алый кинжал был скользким и отвратительно вонючим. Горячим. Но очень скоро он остынет и станет холодным. Так же как его так называемая семья и его так называемые родные люди.

С самого начала он чувствовал беспокойство и страх, потому что всегда знал, что рано или поздно все они узнают правду. Ведь на самом деле Сюэ Мэн, Сюэ Чжэнъюн и госпожа Ван… Эти люди не были его родными людьми. Их родной племянник давно уже погиб от его руки.

— Чушь!

Этот гневный крик прервал воспоминания Мо Жаня.

Ошеломленный Мо Жань поднял голову и в недоумении осмотрел весь зал, прежде чем, наконец, его взгляд не упал на Сюэ Чжэнъюна.

Этот выкрик и правда принадлежал Сюэ Чжэнъюну.

— Я вырастил этого ребенка и прекрасно знаю, что он не мог обидеть невинную девушку. Не смейте клеветать[257.4]!

— …

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Грудь затопило какое-то едко-кислое чувство, ресницы затрепетали, и он поспешил прикрыть глаза.

Все по-другому.

В той жизни и этой… слишком многое пошло иначе, и все изменилось.

Старый ремесленник так испугался, что тут же скатился со стула на пол и, беспрерывно кланяясь, зачастил:

— Нет-нет, я не обманываю, господин бессмертный, умерьте свой гнев, я только… я просто… я правда… — он был лишь жалким человеком, мелким ремесленником, который никогда прежде не бывал в таком обществе и в таком положении. Теперь, когда глава известной духовной школы обвинил его в дурных намерениях, он позеленел от испуга и в итоге больше не смог произнести ни одной внятной фразы.

Словно дикий зверь, готовый наброситься и разорвать его на части, Сюэ Чжэнъюн, тяжело сглотнув, рыкнул:

— Убирайся!

— …

— Вон!

Старик тут же вскочил на ноги и хотел сбежать, но человек из Цитадели Тяньинь преградил ему путь. Не имея возможности двигаться вперед или отступить назад, в конце концов, он просто упал на задницу и, дрожа всем телом, пробормотал:

— Ох, матушка-заступница, да что же это такое делается-то?..

— Глава Сюэ, не надо прикрывать смущение гневом, — сказала Му Яньли. — Почтенный старец, не стоит бояться. Расследуя любое дело, Цитадель Тяньинь ищет правду и вершит справедливость для всех людей этого мира. Мы никогда не подтасовываем факты и не подставляем невинных, — сделав паузу, она помогла подняться старому ремесленнику, после чего вновь обратилась к нему. — Прошу почтенного старца продолжить давать показания.

— Мне правда больше нечего сказать… — старик так испугался, что не хотел еще что-то говорить, — умоляю вас, бессмертные владыки, святые наставники, герои и просто добрые люди, отпустите меня. Мне правда больше нечего вам сказать. У меня такая плохая память, ох, у меня правда очень плохая память.

В этой тупиковой ситуации до этого хранивший молчание Мо Жань вдруг обратил взгляд на Сюэ Чжэнъюна и низко поклонился ему.

Смысл этого поступка был понятен без слов. Сюэ Чжэнъюн и Сюэ Мэн в тот же миг лишились дара речи, и лишь госпожа Ван недоверчиво пробормотала:

— Жань-эр?

— После того, что случилось на горе Цзяо, я собирался сразу же по возвращении все честно рассказать дяде, но и предположить не мог, что в итоге все так обернется, — сказал Мо Жань.

— …

Взгляд Мо Жаня поражал невозмутимостью и спокойствием. Он был настолько спокойным и лишенным эмоций, что казался почти мертвым.

— Раз хозяйка Цитадели Му прибыла лично, значит, все доказательства и свидетели наверняка уже найдены и любые слова оправдания лишены смысла. Верно, я не второй младший господин Пика Сышэн.

Он сделал паузу, прежде чем легкие и мягкие, как перышко, слова покинули его рот и, зависнув над залом, подняли шторм в тысячу волн.

— Я сын Наньгун Яна[257.5], правителя девятого города из семидесяти двух городов Духовной школы Жуфэн.

— Что?! — толпа в ужасе отпрянула.

— Господа, разве вы не хотите услышать всю историю от начала и до конца? — Мо Жань закрыл глаза, прежде чем продолжить. — В том году я и правда устроил пожар в Тереме Цзуйюй и своими руками уничтожил несколько десятков жизней.

Госпожа Ван пробормотала сквозь слезы:

— Жань-эр, как ты… зачем ты…

— Однако по поводу того дела в Сянтани, когда кто-то обесчестил и довел до самоубийства девочку из лавки тофу… — коснувшись этого вопроса, он на какое-то время замолчал.

В прошлой жизни никто не захотел слушать его правду. В гневе все осуждали, оскорбляли и поносили его, так что он не счел нужным объясниться. Все равно в глазах других людей он был отвратительным монстром, совершившим чудовищные злодеяния, так что от еще одного пятна крови на его имени хуже ему не стало.

Однако в этой жизни он, наконец, захотел все рассказать.

— Ту девочку погубил не я.

В зале Даньсинь воцарилась тишина. Все собравшиеся смотрели на Мо Жаня, ожидая, что он расскажет никому не известные подробности того покрытого пылью времени мутного дела.

Вскинув свои изящные брови, Му Яньли спросила:

— О? В том деле есть еще какие-то тайны?

— Есть.

— Тогда прошу изложить их для нас, — уступила Му Яньли. — Мы готовы выслушать.

Но Мо Жань покачал головой:

— Прежде чем рассказать о смерти девушки из лавки тофу, я хочу поведать вам об одном важном человеке.

— О ком же?

— Об одной известной актрисе.

Когда Мо Жань заговорил об этом, его взгляд рассеялся, словно через широко распахнутое окно он смотрел в бесконечно далекую небесную даль.

— Некогда в округе Сянтань жили две юные актрисы, игравшие на пипе, одна носила фамилию Сюнь и звали ее Сюнь Фэнжо, а вторая… известная миру под фамилией Дуань, звалась Дуань Ихань.

Услышав эти имена, некоторые из присутствующих невольно поддались ностальгии и унеслись мыслями в прошлое:

— Сюнь Фэнжо… Дуань Ихань… ах! Неужели это те две красавицы, что некогда были признаны лучшими из лучших среди всех исполнителей музыкальных театров?

— Именно, это они и есть. Помню те времена, когда эти две дивы радовали своим талантом весь Сянтань. Люди их прозвали «Две феи из Линьцзяна».

— Да, когда Фэнжо начинала петь, на землю приходила весна, а когда Ихань завершала свой танец, цветы затмевали небо, — задумчиво теребя ус, сказал какой-то мужчина. — В то время мне было около тридцати лет, и слава об этих двух богинях музыки гремела повсюду. Помнится, на их представление было очень нелегко попасть: всякий раз, когда они выступали, музыкальную палату плотным кольцом окружали поклонники, так что пробиться было практически невозможно.

— Кажется, как-то эти две божественные дивы устроили музыкальное соревнование, — добавил кто-то из толпы.

— Да, они состязались, — подтвердил Мо Жань. — Сюнь Фэнжо была на два года младше Дуань Ихань и вошла в музыкальную палату на два года позже. В то время она была очень честолюбивой и заносчивой девушкой и не хотела мириться с тем, что Дуань Ихань так же знаменита, как она. Именно поэтому она прислала сопернице яркую открытку с приглашением в Терем Цзуйюй, где каждая из них должна была исполнить по три песни и станцевать по три танца, чтобы определить, чья техника лучше.

— И кто же в итоге победил?

— Ничья, — ответил Мо Жань, — но с тех пор они уважали и ценили друг друга. Сюнь Фэнжо и Дуань Ихань выступали в разных труппах, однако часто встречались, поддерживали друг друга и стали названными сестрами.

Кто-то особо нетерпеливый выкрикнул из толпы:

— Сколько пустых слов! Переходи уже к делу, причем тут эти две женщины?

Взглянув на него, Мо Жань ответил:

— Дуань Ихань — моя мать.