Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 255. Гора Лунсюэ. Признание вины

Сложно сказать, сколько длился поцелуй, прежде чем Тасянь-Цзюнь, наконец, отпустил его. Чу Ваньнин думал, что на этом все и закончится, но неожиданно губы императора снова коснулись его губ.

Поцелуй следовал за поцелуем до тех пор, пока Тасянь-Цзюнь не смог в полной мере удовлетворить свой чувственный голод. Облизнув губы, он пристально уставился черными глазами в лицо Чу Ваньнину.

— Ничего не изменилось, это и правда ты.

Было так много вещей, о которых нужно спросить, и слишком много трудностей, которые необходимо было преодолеть. После небольшой передышки Чу Ваньнин, наконец, хрипло спросил:

— Ты все еще помнишь прошлое?

— Разумеется.

— А помнишь, как ты умер?

Лицо Тасянь-Цзюня немного помрачнело:

— Десять великих духовных школ вступили в сговор, чтобы напасть скопом, и этому достопочтенному все это вконец надоело.

— Тогда скажи, ты еще помнишь, как умер я?

Рассеявшийся было мрак между бровей Тасянь-Цзюня, казалось, вновь сгустился, покрывшись сверху еще одним слоем пепла:

— Во время взятия Дворца Тасюэ ты встал на пути великого замысла этого достопочтенного и очень его разозлил.

— Тогда, может, ты помнишь, как воскрес из мертвых? — опять спросил Чу Ваньнин.

— Хуа Биньань помог.

— Как именно?

— Это само… — договорить он так и не смог. Лицо Тасянь-Цзюня застыло, превратившись в скорбную маску, однако оцепенение долго не продлилось. Он закрыл глаза, а когда снова открыл, в них вновь появился свет разума.

Нахмурив брови, Тасянь-Цзюнь переспросил:

— Что ты только что сказал?

Чу Ваньнин ничего не ответил.

В общем-то он уже почти понял, что именно Ши Мэй сделал с этим телом для того, чтобы превратить его в свое оружие. Так повелось испокон веков, что именно чувства человека труднее всего подчинить. После смерти Мо Жаня Ши Мэй так и не смог взять под полный контроль остаточные эмоции мертвого тела. Боясь, что остатки души окончательно развеются, он не посмел предпринять новые попытки изменить и без того хаотичные воспоминания Тасянь-Цзюня. В этой ситуации ему оставалось только выбрать ограниченное число фрагментов его памяти, которые в дальнейшем могли оказать значительное влияние на послушание Мо Жаня, и стереть их.

Так что Тасянь-Цзюнь перед ним — просто превращенный в совершенное оружие ходячий труп и не более того.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Спустя время, когда ему почти удалось собраться с силами, чтобы еще что-то спросить, он почувствовал в горле мерзкий привкус крови и сильно закашлялся.

— Мо Жань… — его губы окрасились кровью, но он все равно нашел в себе силы поднять на него затуманенные глаза, — перестань служить тому человеку. Теперь ты лишь бренная оболочка, покойся с миром. Ты… кхэ-кхэ-кхэ!

Перед глазами все опять потемнело. Разрозненные осколки воспоминаний вновь начали подниматься на поверхность памяти.

«Ты должен вернуться в прошлое воплощение и спокойно спать вечным сном под толщей земли. Эта реальность не принадлежит тебе».

Однако у Чу Ваньнина не осталось сил, чтобы произнести эти слова. Он мог лишь шевелить губами, чувствуя, как его сознание снова начинает угасать…

Последнее, что он увидел, было немного обеспокоенное красивое лицо Тасянь-Цзюня, который, нахмурив брови, что-то говорил ему.

— Чу Ваньнин, — он смутно слышал, как он зовет его так же, как в прошлой жизни, — Ваньнин…

Он закрыл глаза. Души снова сплелись, вновь затопив его сознание мучительной болью. Что случилось дальше, он уже не осознавал.

Тем временем, за множеством гор и рек от того места, уныло шелестел листьями лес.

Последние несколько дней в Сычуани моросил дождь, так что даже деревянные решетки коновязи на переправах покрылись тонким слоем плесени. Из маленького окошка почтовой станции было видно, как, оседая на бамбуковых листьях, эта морось собирается в капли, которые падают в уже до краев заполненную выбоину, рождая легкую рябь на стоячей воде.

Внезапно пара ботинок ступила в эту лужу, вдребезги разбив отражающиеся в ней дневной свет и тени облаков.

Образцовый наставник Мо появился перед извилистой горной тропой, ведущей на Пик Сышэн.

Так как после пережитого он все еще не восстановил свою духовную силу, Мо Жань не мог управлять мечом. Охваченный страхом и беспокойством о судьбе Пика Сышэн, он без передышки мчался сюда от самой горы Лунсюэ, в итоге потратив на дорогу всего четыре дня.

По пути у него было время, чтобы как следует подумать о многих вещах и подоплеке разных событий. Например, о том, почему он смог переродиться, о предыдущей жизни, о том, почему Чу Ваньнин из прошлой жизни оставил в пещере горы Лунсюэ этот хранящий сокровенную тайну артефакт и, конечно, о Ши Мэе.

После долгих раздумий ему так и не удалось найти четких ответов.

Он и раньше-то не отличался особым умом, а теперь, когда его терзали душевные муки и снедало беспокойство, стало еще труднее успокоиться и как следует все обдумать... В конечном счете, Ши Мэй слишком хорошо его знал. Чу Ваньнин и правда был его слабым местом. Достаточно было позволить Чу Ваньнину восстановить воспоминания о прошлом, чтобы подписать Мо Жаню смертный приговор, и теперь его душа пребывала в полном смятении.

Дождь лил все сильнее. Мо Жань стоял против ветра перед ступенями лестницы, ведущей на Пик Сышэн. Задрав голову, он смотрел вверх и падающие с небес бесчисленные холодные серебряные нити стекали по его лицу. Перед ним была выложенная камнем извилистая лестница, ведущая к прячущейся среди клубящихся туч горной вершине.

По этой горной дороге он проходил в жизни и в смерти, в горе и в радости. За две жизни он поднимался и спускался по ней бесчисленное множество раз, начиная с тех пор, как он был юн и неопытен, как незрелый плод, до сегодняшнего дня, когда с осевшей пылью памяти вернулась вина за былые грехи.

Стало еще холоднее и пошел снег. Смешавшись с каплями дождя, снежные семена прилипли к его насквозь промокшему походному одеянию и легли сединой на его виски.

Юности весен не должны касаться беды и горести, но уже подул северный ветер и снегом посеребрил его голову…

Мо Жань закрыл глаза и шагнул на первую ступеньку, начиная свое восхождение на гору.

Наконец, перед попавшим в собственные сети грешником со скрипом распахнулись покрытые красным лаком двери в Зала Даньсинь. Ворота медленно открылись, чтобы, по воле судьбы, безумие и слава, кошмары и мрак двух его жизни, наконец, сошлись в этом месте.

Он вдруг вспомнил, как в прошлой жизни, когда ему было двадцать два года, он поменял Даньсинь на Ушань[255.1]. Тогда, разбив табличку со старым названием на мелкие куски, он смотрел, как медленно рассеиваются поднятые клубы пыли. Когда-то, стоя перед разбитой доской, он принес клятву, пообещав растоптать всех бессмертных и стать самым почитаемым человеком в мире. Здесь та его жизнь пришла в упадок, и эта жизнь должна закончиться тоже здесь.

Зал Даньсинь был переполнен: сегодня здесь собралось даже больше почтенных и уважаемых людей, чем когда-то отправилось в поход на гору Цзяо, чтобы покарать Сюй Шуанлиня.

Услышав звук открывающихся дверей, все они оглянулись и увидели стоящего на пороге высокого человека в черном, с бледным лицом и прилипшими ко лбу прядями мокрых темных волос. Он стоял напротив света, а за его спиной был свинцово-серый небесный свод с вкраплениями дождя и снега.

Никто и подумать не мог, что Мо Жань вот так вдруг сам заявится сюда.

Это тот герой, что был готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти множество людей на горе Цзяо, или все-таки демон, что безжалостно и изощренно[255.2] убивал тех же людей в Гуюэе? В конце концов, что же он за человек?

Некоторое время люди молчали, но все глаза в зале были устремлены на этого так внезапно появившегося мужчину.

Те люди, которые несмотря ни на что верили ему, думали, что он вызывает жалость и похож на вернувшегося домой замершего и вымокшего под дождем пса. Те, что не доверяли ему, чувствовали, что он опасен и похож на выползшего из Преисподней пугающе угрюмого и мрачного демона.

Дождь непрерывно барабанил по выступающему краю сине-зеленой крыши, просачиваясь сквозь камни ступеней и мох на черепице.

Мо Жань поднял на них увлажнившиеся иссиня-черные глаза, до поры скрытые за похожими на перья влажными ресницами, и тихо сказал:

— Дядя, я вернулся.

— Жань-эр! Как ты… как… почему ты один?

Хотя Сюэ Чжэнъюн как и прежде сидел на почетном месте главы, выглядел он на редкость плохо. Сразу бросалось в глаза его изнуренное лицо и неопрятный внешний вид, но, если присмотреться, то было видно, что даже слова «Остальные уродливы» на небрежно брошенном на стол железном веере слабо мерцали, словно давая собственную категоричную оценку всему происходящему в этому зале фарсу.

— А как же Юйхэн?

Мо Жань шагнул внутрь зала и, словно упавшая в раскаленное масло капля воды, разорвал повисшую тишину оглушительным треском, когда почти все присутствующие дружно отступили назад.

— Мо Жань!

— Демон, как у тебя совести хватило показаться на глаза!

— Смеешь заявиться как ни в чем не бывало, после того, как истребил столько народа в Гуюэе!

Мо Жань не обратил никакого внимания на эти гневные крики, ведь по пути сюда он уже услышал о резне в Гуюэе и вполне представлял, насколько кровожадным может быть вконец обезумевший Тасянь-Цзюнь. Что для него отнять пару десятков жизней? Несколько сотен, несколько тысяч, несколько десятков тысяч, даже все люди в этом мире — в его глазах все они лишь бренные останки будущих трупов, а уж тем более Наступающий на бессмертных Император не считал достойным своего внимания какой-то там орден Гуюэе.

— Безумец… ты и Хуа Биньань с самого начала были в одной шайке!

— Что ты задумал и зачем явился сюда? Сегодня здесь собралось множество мастеров из всех крупных духовных школ, а вскоре прибудет и хозяйка Цитадели Тяньинь. Несмотря на свою хитрость, коварство и изворотливость, ты окружен со всех сторон и уже не сможешь выбраться!

— Мо Жань, какой же ты хитрый манипулятор! Сначала ты в красной маске[255.3] исполнил арию героя, а потом в белой[255.4] запел как злодей, так что заморочил всем голову и добился успеха в своих вероломных замыслах! До чего же ты коварен!

Осуждение и вопросы бились о него подобно прибою, а переполненные негодованием лица все прибывали. Игнорируя их и не вступая ни с кем в спор, Мо Жань продолжал идти вперед. Сейчас он уже более или менее понимал истинный замысел Хуа Биньаня… Да простят его Небеса, но он и сейчас не горел желанием называть его Ши Мэем.

Хуа Биньань вырыл для него могилу и даже написал эпитафию на его надгробной плите. Похоже, он и правда все очень хорошо рассчитал и точно знал, что Мо Вэйюй сам прыгнет в подготовленную для него яму. Этот человек не ошибся, потому что в тот момент, когда Чу Ваньнин вспомнил свою прошлую жизнь, он сам себя приговорил, превратившись в ходячий труп, не имеющий ни единого шанса на спасение.

Все кончено: он мертв.

— Не важно, сколько на твоем лице фальшивых масок, сегодня здесь собралось множество выдающихся людей, и мы откроем миру твое истинное лицо.

— Тебя следует схватить и доставить для суда и казни в Цитадель Тяньинь!

Шум разъяренной толпы и гул множества голосов напоминали клокотание огромного кипящего котла. Среди этой разноголосой какофонии можно было вычленить лишь два слова, которые повторялись снова и снова, неумолимо пронзая его барабанные перепонки… Цитадель Тяньинь.

Мо Жань не ожидал, что Хуа Биньань сможет впутать в это дело еще и Цитадель Тяньинь. Это совпадение или все же заранее продуманный план?

Созданная тысячи лет назад невероятно могущественная Цитадель Тяньинь была древнейшей духовной школой мира совершенствования. Первые главы этого ордена были потомками богов и смертных, поэтому для сохранения чистоты крови впоследствии пост главы этого ордена передавался только кровным потомкам. Сменялись поколения, и несмотря на то, что со временем в жилах каждого нового главы Цитадели Тяньинь оставалось все меньше божественной крови, их духовные силы все еще были поистине выдающимися. Несмотря на то, что обычно Цитадель Тяньинь не снисходила до дел бренного мира смертных, однако, как обычные люди почитают заклинателей, так заклинатели почитали и верили в справедливость Цитадели Тяньинь.

Трудно оспорить столетний авторитет, что уж говорить о репутации, что сложилась за тысячелетия. Поэтому, несмотря на то, что в прошлой жизни Тасянь-Цзюнь захватил весь мир, в итоге даже он оставил нетронутыми земли Цитадели Тяньинь. Со стороны Ши Мэя было очень умно передать расправу над ним Цитадели Тяньинь. Не было человека, который отказался бы признавать вынесенный ими приговор, и никто не посмел бы ослушаться их.

В главном зале было очень шумно. По расшитой цветами поллии ковровой дорожке Мо Жань прошел через всю комнату и остановился перед местом главы.

— Я…

Этот мужчина произнес лишь одно слово, но клокотание человеческих голосов тут же стихло. Люди уставились на него, кто-то с ненавистью, а кто-то просто настороженно.

Они ждали, что он будет оправдываться и защищаться, что потеряет над собой контроль и обязательно ошибется. Вытягивая шеи, чтобы все увидеть и ничего не пропустить, люди были готовы в любую минуту наброситься на этого коварного демона и разорвать его в клочья.

В этом человеке добродетель и порок было так трудно отличить, а его действия и поступки оказались настолько непредсказуемы, что уж лучше убить такого по ошибке, чем отпустить. Наверняка он…

— Я признаю вину.

В зале повисла такая мертвая тишина, что бывает разве что во время полного штиля.

Случившееся было похоже на тот исключительный случай, когда мечи уже заточены для великой битвы и, сотрясая небо и землю, громко стучат военные барабаны, но внезапно приходит донесение, что командующий вражеской армии покончил с собой в своем полевом шатре. Слишком абсурдно.

— Что он сказал?

Долгое время никто не реагировал. Сложно было поверить, что этот демон вот так взял и признал вину, поэтому люди начали вполголоса переговариваться между собой:

— Он говорит, что пришел, чтобы признать свою вину?

Потупив взгляд, Мо Жань опустился на колени перед дядей, тетей и побледневшим Сюэ Мэном. Тусклый свет лампы осветил его красивое и немного осунувшееся лицо.

Ему и правда самому хотелось подставить шею под нож. После того, как Хуа Биньань так подставил его, он не мог допустить, чтобы все сошло ему с рук и сложилось так, как он того желает. Однако, прежде чем покаяться в грехах, ему нужно было сделать еще одну вещь…

Он хотел сделать все, что в его силах для того, чтобы защитить человека, которого с этого дня он больше не сможет защищать. Поэтому Мо Жань медленно открыл рот, чтобы пылко и громко объявить:

— Мои руки безусловно в крови, из-за собственного эгоистичного желания отомстить я убил множество людей. Хотя все эти годы я раскаивался в содеянном и пытался встать на путь исправления, мои преступления невозможно простить и искупить. Чу Ваньнин уже знает об этом… и сегодня, господа, перед всеми вами, помимо обнародования своих грехов, я хотел бы сделать еще одно заявление, — сделав паузу, он произнес слова, что острым ножом вонзились его сердце, — я и Чу Ваньнин разорвали нашу связь учителя и ученика.

Услышав это, присутствующие были так ошеломлены, что даже забыли об охватившем их до этого испуге:

— Как же так?

Надо сказать, что в мире совершенствования публично разорвать связь «учителя и ученика» было просто неслыханным скандалом. Если такого рода инцидент имел место, неважно объявлял об этом сам учитель или его ученик, это неминуемо сказывалось на репутации обоих. Поэтому, пока все не доходило до кровной мести и лютой ненависти, было принято формально поддерживать видимость отношений, даже если в них не было гармонии и взаимопонимания.

Отойдя от первого шока, многие тут же начали перешептываться:

— Вроде ж раньше у них все было более-менее хорошо? Почему так внезапно, может опять какая-то хитрость?

— Вряд ли. Может позже на горе Цзяо между ними что-то произошло?

— Возможно… Чу Ваньнин, похоже, не очень-то заботится о своих учениках. Когда Хуа Биньань схватил Ши Минцзина, он ведь не отступился даже ради его спасения? Допустить, чтобы твой близкий человек ослеп… Если бы я был его учеником, у меня после такого тоже сердце похолодело бы от ужаса.

Голоса людей поднимались и опускались, напоминая накатывающие на берег приливные волны.

Перекрывая их гул, Мо Жань продолжил:

— Учитывая его принципы, он не мог допустить, чтобы я убивал людей и жег города, но на самом деле для меня все это не стоящая упоминания мелочь. Куда хуже то, что все это время он был холоден со мной и постоянно унижал мое достоинство. Этот человек вечно готов броситься на помощь любой земной твари, но при этом так скуп на душевное тепло в отношении своих учеников. До чего же это лицемерно! Если бы не он, я бы уж точно не дошел до такого.

Это оказалось так невыносимо больно.

Его голос затих. Губы слегка дрожали, и все же, слово за словом, ему нужно было закончить, даже если это все равно, что безжалостно резать себя по живому[255.5].

— Все так и есть: он причинил мне зло, и со мной он ошибся. Я не вступал с ним в сговор и мне стыдно, что когда-то я поклонился ему, как своему учителю. Сейчас наша связь с Чу Ваньнином окончательно разорвана, и отныне, если кто-то снова посмеет назвать меня его учеником… — он поднял голову и взглянул на них глазами Наступающего на бессмертных Императора. — Это слишком отвратительно для меня, так что, господа, воздержитесь от того, чтобы упоминать об этом снова!

— Жань-эр!.. — в ужасе воскликнул Сюэ Чжэнъюн.

Сюэ Мэн совсем спал с лица:

— Брат, ты с ума сошел?! Сам-то ты понимаешь, что говоришь?!

Мо Жань закрыл глаза, не желая смотреть на Сюэ Мэна и его семью, но это его «брат»… словно острые когти глубоко вонзились в сердце, добравшись до самого нутра.

— Я хочу сказать еще кое-что, — продолжил Моо Жань.

— Если пришел признать свою вину, так признавай, к чему все эти бесконечные предисловия! Ты…

Прежде, чем этот человек закончил предъявлять претензии, стоявший в толпе глава Цзян Си жестом прервал его и, взглянув на Мо Жаня, сказал:

— Продолжай, я слушаю.

— Я готов признать вину за совершенные преступления и согласен понести за них заслуженное наказание, однако то, что случилось в Гуюэе, совершенно точно не моих рук дело.

Многие из присутствующих пришли сюда, чтобы истребовать долг крови за ту резню. Эти люди с самого начала были на взводе, а уж когда услышали, что он пытается снять с себя вину за убийства в Гуюэе, то и вовсе потеряли контроль над своими эмоциями и в гневе, один за другим, начали выкрикивать:

— Ха! Чушь какая! Это неоспоримый факт[255.6], даже не пытайся увильнуть от ответственности!

— Верно, кто же еще, если не ты?

— В то время меня вообще не было в Гуюэе, так как вместе с Чу Ваньнином мы находились на горе Лунсюэ. Это сделал другой человек. При этом, если мои предположения верны, «тот» человек, должно быть, и есть…

Он в нерешительности помедлил, не зная, как раскрыть личность Наступающего на бессмертных Императора.

Он не боялся гнева этих людей, но справедливо полагал, что никто из присутствующих не поверит в то, что кто-то в самом деле смог открыть Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти и теперь в этом мире помимо него есть еще один Мо Жань. Все-таки все это звучало слишком абсурдно.

— И кто же это, а?

Мо Жань сжал губы, решив, что лучшим решением будет на время отложить рассказ о Тасянь-Цзюне. Не имея внятного ответа, который мог бы устроить всех этих людей, он решил сменить тему:

— К этому вопросу я вернусь позже. Если кратко, тот человек находится в сговоре с Хуа Биньанем: один из них оставил улики против меня в Гуюэе, а другой похитил Чу Ваньнина.

Стоило ему закончить говорить, и толпа людей тут же разделилась на два лагеря.

Первая волна голосов была слабой, но хорошо различимой. В основном это кричали ученики Пика Сышэн:

— Что случилось со старейшиной Юйхэном?!

— Куда увели старейшину?!

Другие голоса принадлежали тем людям, которые прибыли на Пик Сышэн, чтобы призвать Мо Вэйюя к ответу:

— Мо Жань, ты считаешь, что мы поверим тебе?

— Что ты там опять нам пытаешься впарить[255.7]?! Какой еще другой человек, если совершенно ясно, что ты с самого начала был в сговоре с Хуа Биньанем! Ты заранее сговорился с ним, чтобы устроить весь этот спектакль на горе Цзяо, без всякого колебания извел так много людей, пренебрег старыми дружескими связями, не пощадил даже старших братьев и младших учеников из своего ордена и погубил Ши Минцзина! Ты! Это ты самый настоящий лжец!

Услышав полное имя Ши Мэя, Мо Жань медленно поднял голову, чтобы взглянуть на сидящего на почетном месте Сюэ Чжэнъюна, а затем на Сюэ Мэна:

— Ши Мэй, он…

Расстроенный и потерянный Сюэ Мэн импульсивно сделал шаг вперед:

— Что с Ши Мэем? Он в порядке?!

Не в силах взглянуть ему в глаза, Мо Жань поспешил отвести взгляд.

Он уже видел, как жизнь перемалывает его брата. Одного раза хватило, он не хотел снова на это смотреть.

Мо Жань закрыл глаза:

— Ши Мэй и есть Хуа Биньань.

В зале повисла гробовая тишина.

После затянувшейся паузы Сюэ Мэн вдруг осел на свое место и пробормотал:

— Это какая-то шутка, как это возможно?..

Если бы Мо Жань не видел все своими глазами и не слышал собственным ушами, он бы тоже сейчас сказал: «как это возможно?». Ведь Ши Мэй такой мягкий и добрый, во всех смыслах прекрасный человек. Втроем они пережили столько взлетов и падений, столько испытали и через столько прошли. Он ведь и сам всегда считал Ши Мэя своим самым первым настоящим другом.

Однако этот друг оказался фальшивкой, не более реальной, чем отражение луны в воде.

Как до абсурдного нелепо.

Люди вокруг него один за другим высказывали свое мнение:

— Что за сумбур?

— Безумие какое-то! Как этот непримечательный заклинатель может быть величайшим целителем в мире?

— Если бы Ши Мэй был Хуа Биньанем, разве на горе Цзяо стал бы он помогать нам избавиться от сердечных червей?

Среди собравшихся здесь людей было несколько человек, глубоко благодарных Ши Мэю за спасение на горе Цзяо, и сейчас именно они, не обращая внимания на все прочих, в гневе тыкали пальцами в его обличителя и громко кричали:

— Мо Жань, чтобы обелить себя, ты несешь этот бред и пытаешься оклеветать хорошего человека!

В этот момент до сих пор молчавший Цзян Си нахмурился и тоже подал голос:

— Есть ли у тебя доказательства того, что Ши Минцзин — это Хуа Биньань? Хуа Биньань находился рядом со мной на протяжении многих лет и почти не покидал школу Гуюэе. Если все, как ты говоришь, и он в самом деле Ши Минцзин, то как он мог находиться в двух местах одновременно?