Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 276. Цитадель Тяньинь. Я пожертвую собой[276.1] ради тебя

На месте казни царила торжественная атмосфера. Все новые осколки духовного ядра Мо Жаня вынимались, а иногда и просто вырезались из его груди.

Кусок за куском.

Твердо и упорно он терпел эту жестокую пытку. Расплачиваться за свои грехи — одно дело, но показывать слабость — совсем другое. Он был непоколебим, как скала, не желая кричать от боли перед Му Яньли.

Его страдания были подобны бескрайнему морю, которое то поднимало его на своих волнах, то бросало на самое дно невыносимой боли.

Вдруг он услышал голос, взорвавшийся внутри его черепа раскатистым ударом весеннего грома.

— Мо Жань!

Не может быть. Разве это возможно?

Как это мог быть он…

Наверняка от слишком сильной боли его разум помутился, а сердце породило эту прекрасную иллюзию.

— Мо Жань!

Вокруг поднялась суматоха, казалось, кто-то громко кричит, а потом поднялся сильный ветер, и рука Му Яньли опустилась.

Отчаянно дрожа, Мо Жань из последних сил поднял голову, пытаясь посмотреть вверх…

И увидел как его бог верхом на драконе стремительно спускается с небес.

Когда он оказался достаточно близко, чтобы можно было разглядеть черты лица, до поры скрытого рогами дракона, сердце Мо Жаня сжалось от боли, которая была куда мучительнее, чем страдание от пронзившего его плоть ножа.

Он увидел, что его бог плачет, Чу Ваньнин… он рыдал!

— Учи… тель…

Из раны на груди хлынула кровь. Когда, собрав последние силы, Мо Жань поднялся на ноги, цепь на сдерживающем кольце зазвенела, словно рассыпанная по каменной брусчатке яшма.

За мгновение до того, как Чу Ваньнин приземлился перед установленным вокруг помоста для наказаний магическим барьером, огромный светоносный дракон Чжу превратился в ослепительное золотое сияние и вернулся в амулет призыва.

— Юйхэн!

— Учитель!

— Старейшина Юйхэн!

Все, кто сидел на трибуне Пика Сышэн, вскочили на ноги. Один за другим пораженные люди из других духовных школ начали подниматься со своих мест, и даже простолюдины в растерянности спрашивали друг у друга:

— Так это и есть тот самый уважаемый Бессмертный Бэйдоу, о котором все говорят?

— Это отец-наставник Мо Жаня!

— Но разве он не сказал, что их отношения полностью разорваны?

Глаза Чу Ваньнина и без того были красными от подступивших слез, но стоило ему увидеть серебряный поднос с окровавленными осколками духовного ядра, он совсем сломался.

Его горло мучительно пересохло. Когда он попытался заговорить, голос подвел его, дыхание перехватило.

— Вы… не можете поступить с ним так...

Со всех сторон зашумели и загалдели.

— Что он такое говорит?

— Он с ума сошел? Мо Жань ведь потерявший человеческий облик убийца!

Каждое слово вонзалось в сердце Чу Ваньнина, словно острый нож, каждый упрек, словно шило, пронзал его грудь. Было невыносимо больно.

Чу Ваньнин смотрел во влажные черные глаза человека, отделенного от него магическим барьером Цитадели Тяньинь. Молча он смотрел на своего мужчину, чье сердце было безжалостно вскрыто, а духовное ядро полностью уничтожено.

Мужчину, который и сам не знал, что обвинен несправедливо, несмотря на то, что тысячи людей тычут в него пальцем и винят его во всех смертных грехах.

Так нелепо и глупо.

Губы Чу Ваньнина едва заметно шевельнулись и задрожали вместе со всем телом.

Его рука коснулась прозрачного магического барьера Цитадели Тяньинь:

— Решение суда ошибочно… приговор ошибочен… — задыхаясь от поступивших к горлу рыданий, сказал он.

«Не нужно вонзать в него кинжал, вонзите его в меня. Вонзите в меня…»

Всем известно, как безжалостен Тасянь-Цзюнь и как безнравственен Мо Вэйюй.

В прошлой жизни каждый обличал и ругал его в надежде увидеть, как он сгинет.

В этой жизни, не зная покоя ни днем, ни ночью, он так и не смог сбежать от раскаяния и осуждения в своем сердце.

Но кто может знать всю правду?

Му Яньли, похоже, оправилась от первоначального шока и снова подняла кинжал, с острия которого, капля за каплей, продолжала стекать кровь.

— Не смотри, — прошептал Мо Жань.

С чавкающим звуком кинжал снова вошел в его сердце. Хлынула кровь.

Зрачки Чу Ваньнина сузились, а потом в тишине раздался его хриплый крик, который, казалось, мог пробить небо и разорвать облака:

— Не-е-ет!

В следующий миг вспыхнул ослепительный золотой свет и поднялся сильный ветер.

Тяньвэнь мгновенно откликнулась на его зов. Взметнулась золотая плеть, и несколько десятков лучших заклинателей Цитадели Тяньинь, что все это время поддерживали магический барьер, не выдержав, упали на колени, харкая кровью. В тот же миг преграда исчезла. Окруженный ослепительным сиянием, исходящим от грозно сыпавшего искрами непревзойденного божественного оружия у него в руках, Чу Ваньнин устремился к центру платформы для наказаний.

— Кто-то собирается отбить осужденного!

— Чу Ваньнин хочет освободить заключенного!

Му Яньли тотчас же собрала осколки духовного ядра с подноса и сунула их в свой мешок цянькунь. Повернув голову к стражникам, она сурово приказала:

— Задержать его!

— Слушаемся, глава Цитадели!

Когда волна одетых в золотые одежды воинов Цитадели Тяньинь сошлась с бушующим духовным потоком Чу Ваньнина, заклинатели на зрительских трибунах были потрясены. Никогда прежде они не видели Чу Ваньнина таким… обезумевшим и убитым горем.

В нем больше не было и капли хладнокровия и здравомыслия.

Увидев, что Чу Ваньнин неумолимо приближается, Му Яньли тихо выругалась. С холодным блеском в глазах, она, наконец, вырезала последний осколок духовного ядра и, спрятав его в мешок цянькунь, резко повернулась к Чу Ваньнину, готовясь принять бой.

— Образцовый наставник Чу, вы в самом деле собираетесь спасти его? Вы ведь ясно понимаете, что, переступив эту черту, покроете свое имя вечным позором? Впоследствии вы оба будете нести этот груз на своих плечах!

Отсвет ее божественного оружия отражался в пристально взирающих на Чу Ваньнина больших миндалевидных глазах.

В следующий момент Тяньвэнь обвилась вокруг ее поясного клинка и похожие на лунные блики брызги света разлетелись во все стороны.

Отчетливо произнося каждое слово, Чу Ваньнин ответил:

— В таком случае я буду вместе с ним!

«Официальная история аккуратна и педантична, и все герои в ней подлежат строгому учету.

Но я просто хочу быть с тобой, даже если это место в биографии тирана или строчка в списке самых гнилых нечестивцев и отъявленных злодеев этого мира.

Я не хочу, чтобы, упоминая нас, грядущие поколения почитали меня как бога, а тебя называли демоном. Я не хочу, чтобы в книге для будущих поколений написали, что мы с тобой отвернулись друг от друга, и учитель с учеником стали врагами.

Если я не могу снять с тебя несправедливое обвинение…

Мо Жань, Мо Вэйюй, Тасянь-Цзюнь…

Я хочу вместе с тобой быть проклятым в веках.

В Аду слишком холодно.

Мо Жань, я последую за тобой в могилу[276.1]».

Над помостом сгустилась туманная дымка. Мелькающие вспышки света ослепляли людей. Не понимая, что происходит, зрители за сценой были еще более напуганы. Среди хаоса и сумятицы, что царили на помосте, они смогли разобрать лишь звон, с которым Тяньвэнь разорвала сковывающие преступника цепи.

В следующий миг Мо Жань повалился на колени и упал прямо в теплые объятья Чу Ваньнина.

Его кровь мгновенно окрасила белые одежды.

Мо Жань, который с самого начала не проронил ни слезинки, дыхание которого не сбилось, даже когда ему снова и снова вскрывали грудь и разрезали сердце, в этот момент оказался полностью разбит и повержен. Его дрожащие руки поднялись вверх, чтобы сразу же снова опуститься вниз.

Он так сильно хотел обнять Чу Ваньнина и в то же время так сильно хотел оттолкнуть его. Он так страстно мечтал под небом и в загробном мире никогда не разлучаться с ним и всем сердцем желал, чтобы у Чу Ваньнина отныне было все хорошо, чтобы он вечно оставался таким же чистым и непорочным, впредь не имея никакого отношения к его собственной грязи.

Поэтому Мо Жань не знал, обнять его и не отпускать или оттолкнуть как можно дальше.

Эта пара рук так сильно и долго дрожала, но, в конце концов, очень осторожно и бережно соединилась за спиной Чу Ваньнина.

Мо Жань зарыдал.

— Учитель… почему ты не винишь меня… — простонал он, — почему все еще хочешь меня спасти…

Чу Ваньнин почувствовал невыносимую боль в сердце и еще крепче сжал его в объятьях, больше не заботясь о множестве глаз, что смотрели только на них. Тысячи слов вертелись в его голове, но он никак не мог найти те самые, что нужно сказать именно сейчас.

— Я такой грязный… могу испачкать и тебя… — пробормотал Мо Жань, и каждое его слово было пропитано густым запахом крови. Чем больше он плакал, тем сильнее была его скорбь, и пусть перед другими этот мужчина никогда не показывал свою слабость, в объятьях Чу Ваньнина он полностью сбросил свою броню. — Но я так боюсь, что ты не захочешь меня… если даже ты не захочешь меня… я и правда не знаю, куда мне идти…

Очевидно осколки раздробленного духовного ядра пронзили сердце Мо Жаня, но в этот момент Чу Ваньнин почувствовал, что его сердце тоже судорожно сжимается от боли, словно это его подвергли казни через тысячу порезов, и теперь оно изорванное и растерзанное истекает кровью.

Оказалось, что подобно мышцам и кости оба они неразрывно связаны.

Все больше последователей Цитадели Тяньинь окружали их со всех сторон, шаг за шагом осторожно подступая ближе.

Одетый в испачканные кровью белые одежды Чу Ваньнин одной рукой держал Тяньвэнь, а другой поддерживал Мо Жаня.

В людском мире очень много зла и добра, черного и белого, правды и лжи, и на самом деле их довольно сложно отделить. Слишком многие считают себя непогрешимыми праведными судьями, имеющими право судить об истинной справедливости. Также есть множество людей, у которых в каждом деле есть свои скрытые корыстные мотивы.

Вот поэтому река Милуо оплакивает «Хуайша» Цюй Юаня[276.2], поэтому несправедливо осужденный У Му[276.3] с обидой в сердце умер в Фэнбо.

Их имена все-таки удалось очистить, но как насчет других верных сердцем юношей? Не каждый ложно обвиненный может высказаться, к тому же тот, кто достиг дна, уже никогда не сможет оправдаться.

Поддерживая Мо Жаня, Чу Ваньнин мягко прошептал ему:

— Не бойся, я не откажусь от тебя.

— Учитель…

— Я всегда буду рядом с тобой. В жизни и в смерти я заберу тебя домой.

Действие исцеляющего заклинания подходило к концу, поэтому сердце Мо Жаня болело все сильней, а сознание все больше затуманивалось, однако, когда он услышал эти слова, он был потрясен до глубины души. Его губы задрожали, из глаз покатились слезы, но он все равно улыбался.

— Ты так хорошо относишься ко мне. Моя корзинка, наконец, полна… Я так счастлив, — он ненадолго замолчал. Теперь с каждым сказанным словом его голос угасал, становясь все тише. — Учитель, я очень устал… мне холодно…

Едва заметно дрожа, Чу Ваньнин поддерживал Мо Жаня, непрерывно вливая в него духовную энергию, но все было бесполезно.

Совсем как в прошлой жизни, когда на горе Куньлунь, пытаясь спасти ему жизнь, Тасянь-Цзюнь своей духовной силой какое-то время удерживал его на пороге смерти.

Бесполезно.

Чу Ваньнин был очень напуган, глаза феникса покраснели от слез, которые непрерывным потоком беззвучно катились по его лицу. Наклонившись, он нежно погладил волосы и щеку Мо Жаня и, поцеловав его холодный и влажный висок, хрипло сказал:

— Не засыпай, скажи мне, какая корзинка?

На лицах окружающих их людей отражались настороженность, презрение, брезгливость, тревога, ненависть и отвращение.

Но что с того.

Ничто из этого больше не имело значения.

Репутация, достоинство, жизнь.

Две жизни он видел, как Мо Жань опускается в эту бездонную пропасть, но оказался совершенно беспомощен. Сейчас он чувствовал лишь невыносимую сердечную боль. Это он потерпел поражение.

Это он опоздал.

Мо Жань слабел на глазах, сознание постепенно покидало его. Потеряв слишком много крови, его тело становилось все холоднее:

— У меня есть только одна маленькая корзинка… — еле слышно пробормотал он, — маленькая дырявая корзинка… она пустая… я так давно пытаюсь ей зачерпнуть…

Подсознательно он пытался свернуться калачиком. Мертвенно-бледные губы едва заметно шевельнулись, послышался всхлип.

— Учитель… сердце болит… обними меня, прошу тебя.

Сердце Чу Ваньнина скрутило мучительной болью, но все, что он мог, это снова и снова повторять:

— Я держу тебя, боль уйдет, уже не больно.

Но Мо Жань не слышал, его угасающее сознание окончательно спуталось.

Все смешалось и превратилось в хаос из образов.

Казалось, он перенесся на много лет назад и превратился в вечно голодного и оборванного маленького беспризорника, живущего в сарае для дров.

Вот он, захлебываясь от слез, стоит на коленях у разрытой безымянной могилы над гниющим трупом матери.

Вот он император Тасянь-Цзюнь, не способный повернуть назад и вернуть прошлое.

Вот он одинокая тень под Пагодой Тунтянь.

Вот он образцовый наставник Мо, который в ожидании, пока душа его Учителя вернется в мир, в одиночестве странствует по миру с мечом в руке.

Вот он тот мужчина, что дождливой ночью свернувшись калачиком на холодной постели, уткнулся лицом в мокрую от слез подушку.

— Мне больно… правда так больно… Учитель, я ведь за все расплатился? Теперь ведь я уже чист…

Все становилось все более размытым и туманным.

— Учитель.

В конце концов, это дитя, этот юноша, этот демон, этот тиран, этот маленький ученик, задыхаясь, забормотал, и звук его голоса был подобен тающей облачной дымке:

— Так темно, мне страшно… я хочу вернуться домой…

Услышав его, Чу Ваньнин не мог больше сдерживаться и разрыдался в голос.

«Мо Жань, Мо Жань, почему ты такой глупый?

Какое еще расплатиться, какая еще чистота…

Это я у тебя в долгу.

Никто не знает правды, и даже твои собственные воспоминания об этом стерты, но я, наконец-то, знаю…

Я наконец-то знаю, что хотя ты был моим учеником всего несколько месяцев, однако две своих жизни провел, защищая меня…

Взвалив на свои плечи всю дурную славу, обвинения и вину, заблуждения и клевету, ты был вынужден превратиться в кровожадного безумца, лишенного разума, грязного и порочного.

Если бы не ты, то человеком, стоящим сегодня на коленях на этом помосте, был бы именно я. Тем человеком, у которого вырвали сердце… тоже был бы я.

Именно Тасянь-Цзюнь отдал свою душу, чтобы защитить от мрака чистое сияние звезды Юйхэна[276.4].

И с тех пор сам навечно погрузился во тьму.

А я остался на свету.

Все это ошибка, все неправильно».

В это время отборные бойцы Цитадели Тяньинь, подобно подкрадывающимся к жертве гепардам, кружили вокруг них, ожидая команды атаковать. Когда, наконец, им был дан знак, их остро заточенные когти разорвали воздух, и больше сотни человек бросились на них, намереваясь убить!

Золотой свет Тяньвэнь стал почти белым, но таким ярким, что почти ослеплял.

— Уничтожьте их!

— Остановите их!

Чу Ваньнин закрыл глаза.

Враги окружили их со всех сторон[276.5], отовсюду слышались громкие призывы убить…

В тот момент, когда все противники атаковали разом, и свет солнца отразился от их жаждущих крови мечей, Чу Ваньнин резко открыл глаза! Когда он опустил руку и раскрыл ладонь, вдруг поднялся вихрь, и среди свиста ветра раздался громкий крик Чу Ваньнина:

— Призываю Хуайша!