Хаски и его учитель белый кот. Том III

Глава 293. Пик Сышэн. Глубокая обида[293.1] Императора

Но и к полуночи Чу Ваньнин все еще не появился.

Поначалу Тасянь-Цзюнь был расстроен и зол, потом мрачен и хмур, а затем встревожился не на шутку.

Шлейф его черного одеяния волочился следом за ним по золотым плиткам пола, пока он медленно расхаживал взад-вперед, не в силах не думать о том, что случилось с Чу Ваньнином.

Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти были взломаны. Не так уж и важно, хотел Чу Ваньнин узнать правду или попытаться остановить его, он в любом случае должен был прийти во Дворец Ушань, чтобы найти его. Учитывая темперамент уважаемого Бессмертного Бэйдоу, даже если бы у него не было руки или ноги, он бы все равно пришел искать проблемы на свою голову.

Так почему не идет?

Болен? Нет, даже тяжелая болезнь не остановит этого человека.

Не знает? Раньше, может, и не знал, но теперь, когда небо и земля двух миров сплелись в единое целое, как он может не знать?

А может…

Он резко остановился. В тусклом свете его черная тень словно сгустилась и вдруг стала выглядеть ужасно истощенной.

Неужели и правда умер?

Прежде, чем эта мысль успела укорениться, ногти глубоко впились в ладони. Тасянь-Цзюнь стиснул зубы, все его напряженное тело прошила волна мелкой дрожи.

Те восемь лет совместной жизни и те два года, что он провел рядом с его трупом, они зависели друг от друга. Большую часть своей жизни он провел с Чу Ваньнином. Отчасти именно поэтому, когда после смерти он вернулся в мир живых и увидел, что от Чу Ваньнина даже праха не осталось, он окончательно обезумел.

Когда Ши Мэй умер, Тасянь-Цзюнь все-таки смог смириться с его кончиной, хотя изо всех сил старался вернуть его к жизни. Но ему так и не удалось смириться со смертью Чу Ваньнина.

Ночь становилась все темнее и единственная свеча почти догорела. Словно лепестки цветов, капли нагара исчезали в похожей на омут тени, а его мотылек все не прилетал.

Страх становился все сильнее и глубже проникал в его сердце, подобно капле чернил медленно и неумолимо растекающейся на сюаньчэньской рисовой бумаге. Точно стервятник, он нарезал круги по комнате, расхаживал туда-сюда.

Наконец, словно окончательно обессилев, он рухнул на кушетку.

И именно в этот момент его ушей достиг еле уловимый шорох, доносящийся с крыши.

Тасянь-Цзюнь тут же вскочил на ноги. В тот же миг, казалось, свет и тепло вернулись в его тело, а в глазах вспыхнула тревога и в то же время неуемная злоба.

Если бы в этот момент он мог увидеть свое отражение в зеркале, то понял бы, что сейчас выражение его лица точь-в-точь как у девицы, исполняющей «Обиду Чанмэнь[293.1]»… Именно так выглядит глубоко обиженная женщина, которая фонтанирует ненавистью, но покорно ждет, когда же за ней придет оставивший ее супруг.

Он скрипнул зубами, не дожидаясь, пока противник что-то предпримет, пинком распахнул двери и под проливным дождем вскочил на крышу.

— Чу Ваньнин! — охваченный гневом, казалось, этот безумец вмиг утратил остатки разума. — Теперь, когда он мертв, ты совсем пал духом? Раз он умер, неужели ты не желаешь заступиться за мир людей, за который ты всегда так болел душой?

Прежде чем он успел рассмотреть человека за стеной дождя, перед глазами мелькнул клинок и сталь с холодным звоном несколько раз ударилась о сталь.

— Не ты ли говорил, что сначала все живые существа, а последний ты сам?! Ты настолько раздавлен, что только сейчас пришел помериться силами с этим достопочтенным! Ярчайшая звезда ночного неба Юйхэн, уважаемый Бессмертный Бэйдоу, это все, на что ты способен?!

Из-за завесы дождя раздался приглушенный ливнем голос:

— Что за чушь…

Тасянь-Цзюнь прищурился.

Он сразу понял, что этот голос не принадлежит Чу Ваньнину. Вспышка гнева вернула ясность его помутившемуся рассудку, и, когда его противник снова нанес удар, его взгляд похолодел, и во вспышке зеленого света в его руке появился Бугуй.

Под безжалостной встречной атакой Бугуя так и не засиявшее духовным светом оружие его противника с жалобным звоном раскололось, и вместе с нападавшим на него молодым человеком две его части упали на черепицу крыши.

— Ты… из какой семьи, бесстыжий ублюдок? – поняв, что обознался, Тасянь-Цзюнь стал еще более раздражительным. — Даже приличного оружия не имеешь, а смеешь покушаться на жизнь этого достопочтенного.

Он резко поднял руку и, указав на макушку этого человека, с мрачной холодностью приказал:

— Покажи лицо.

Человек медленно поднял голову.

Ударил гром и вспышка молнии выхватила из тьмы бледное лицо.

Тасянь-Цзюнь сморщил нос и с крайне угрожающим видом процедил:

— Опять ты?

Когда Сюэ Мэн поднялся, его руки слегка дрожали. Проследив за его взглядом, Тасянь-Цзюнь заметил на влажной от дождя черепице два обломка, что остались от Лунчэна, и в сердце своем тут же все понял.

Прищурившись, из-под занавеса ресниц он посмотрел на промокшего насквозь молодого мужчину.

— Хотя, кажется, мне не следовало говорить «опять ты», — еще более мрачно продолжил Тасянь-Цзюнь, — Вместо этого следует сказать… это ты, дорогой младший брат этого достопочтенного!

Новый раскат грома был таким сильным, что, казалось, барабанные перепонки не выдержат.

Сюэ Мэн закрыл глаза.

— Сегодня ты впервые померился силой с этим достопочтенным, — продолжил Тасянь-Цзюнь. — И правда, ты ведь опять в том самом прекрасном невинном возрасте. Словами не передать, насколько сейчас ты милее по сравнению с собой в более зрелые годы.

— Ты… верни мне… — стоило Сюэ Мэну открыть рот, как у него перехватило дыхание, но он все-таки продолжил, — верни мне жизни моих родителей.

— В прошлой жизни ты уже однажды говорил эти слова этому достопочтенному.

Резко распахнув глаза, в которых смешались ярость и боль, Сюэ Мэн крикнул:

— Верни жизнь моего старшего брата!

На сей раз Тасянь-Цзюнь ответил не сразу. Лишь после длинной паузы, он с холодной усмешкой сказал:

— Быть образцовым наставником Мо и правда неплохо, столько людей беспокоятся о нем.

— …

— Но говорил ли этот человек тебе когда-нибудь, что сам он лишь моя реинкарнация и прекрасно помнит всю ненависть и вражду, все преступления и грехи прошлой жизни? — чем сильнее была ярость императора, тем ярче разгорался холодный огонь в его глазах. — Он просто лжец!

Похожие на тени гаргулий[293.2], Сюэ Мэн и Тасянь-Цзюнь застыли напротив друг друга на коньке крыши.

С каждым словом раздражение и злость Тасянь-Цзюня росли, что не могло не отразиться на его лице:

— Этот бесстыжий негодяй в новом воплощении прикинулся благонравным тихоней, почтительным младшим собратом и добрым старшим братом[293.3]. Он постоянно притворялся перед родными и друзьями, чтобы создать себе хорошую репутацию образцового наставника Мо… да этот лицемер давно заслужил смерть. Чем он отличается от этого достопочтенного?

Стиснув зубы, Сюэ Мэн процедил:

— Вы совсем не похожи.

— Ха! Смешно!

Дождь стекал по черепице, превращаясь в бурлящие ручьи под их ногами.

— Не похожи? А чем мы отличаемся? Ты считаешь, что он намного чище? Даже если сто лет он будет мокнуть под дождем, ему не отмыться от его грязи!

Длинные ресницы Сюэ Мэна стали совсем мокрыми от дождя:

— Он и ты — два совершенно разных человека!

— Еб твою мать! Два разных человека?! — со злостью бросил Тасянь-Цзюнь. — Да ты просто притворяешься слепым!

После недавней смерти госпожи Ван эта фраза ударила наотмашь. Злобно выругавшись, Сюэ Мэн зажег магический огонь в своей ладони и обрушил его на императора.

За десять лет даже Сюэ Мэн этого мира так и не смог стать достойным соперником Тасянь-Цзюню, что уж говорить об этом сопляке, что стоял сейчас перед ним.

С каменным лицом Тасянь-Цзюнь легко увернулся от его удара, так что духовное пламя не задело даже волоска на его голове. Более того, он тут же вытянул руку и крепко схватил не успевшего увернуться Сюэ Мэна за предплечье. Прищурив черные с легким фиолетовым отливом глаза, с высоты своего роста он холодно взглянул на него и приказал:

— Эй, двое под карнизом, немедленно покажитесь на глаза этому достопочтенному. Если не поторопитесь, берегитесь, этот достопочтенный ненароком может и раздавить когтистую лапку этого птенчика.

Братья Мэй тут же выскочили из-под карниза. Один держал в руках цитру, у второго был меч.

Увидев их, Тасянь-Цзюнь нисколько не удивился. Окинув их насмешливым взглядом, он с кривой усмешкой сказал:

— Ваш жизненный путь действительно весьма интересен. Неважно, какой это мир, вы всегда безоговорочно поддерживаете Сюэ Мэна.

Естественно, старший брат промолчал, зато младший Мэй Ханьсюэ с улыбкой ответил:

— Ну и что с того? Неужто его императорское величество думает, что все так же как и он хладнокровны, бесчувственны и за добро платят злом?

Эта фраза ударила Тасянь-Цзюня по больному: одно за другим лица Чу Ваньнина, Сюэ Чжэнъюна и Ван Чуцин яркими вспышками промелькнули перед его глазами.

За добро отплатил злом…. хладнокровный и бесчувственный…

Стоя под проливным дождем, он какое-то время молчал, прежде чем все же смог выдавить тень холодной насмешки:

— Вы двое и впрямь не боитесь смерти, — вены вздулись на его руке, когда он, схватив Сюэ Мэна за собранные в пучок волосы, продолжил. — Так или иначе, Сюэ Мэн — младший брат достопочтенного и охраняемый всеми силами дорогой ученик уважаемого Бессмертного Бэйдоу. Вы же двое никак не связаны с этим достопочтенным, не боитесь быть изрубленными в фарш?

Стоило ему упомянуть Чу Ваньнина, и огонь ярости в груди Сюэ Мэна разгорелся с новой силой:

— Тебе хватает наглости упоминать учителя? Мерзкое отродье! Скотина!

— А почему этот достопочтенный не может его упоминать?

С этими словами Тасянь-Цзюнь одной рукой подтянул Сюэ Мэна еще выше и уставился прямо в его мокрое от дождя лицо.

В его памяти вдруг всплыли те разрозненные осколки воспоминаний образцового наставника Мо: остров Фэйхуа в серебристом лунном свете, дождливая ночь в Учане, туман над водой в купальне Мяоинь… и неожиданно ревность, словно сорняк, проросла и буйно разрослась в его сердце.

Холодно и мрачно он проронил:

— Ты говоришь, что этот достопочтенный не может его упоминать.

— …

— Неужели твой честный и праведный брат так и не сказал тебе, кем ему приходится этот достопочтенный?

Сначала Сюэ Мэн ошеломленно замер, потом уставился на него широко распахнутыми глазами:

— Ты… что за чушь ты несешь…

— Ты же всегда что-то такое подозревал, верно? — Тасянь-Цзюнь вглядывался в его глаза, получая злорадное удовольствие от того, что смог загнать свою добычу в угол. — Из-за твоих отношений с ними обоими, из-за сплетен и слухов, что доходили до тебя.

Сначала Сюэ Мэн одеревенел, а затем его начала бить крупная дрожь.

Его трепет до крайности взволновал и воодушевил Тасянь-Цзюня.

Верно, все именно так. Испачкать и опозорить Чу Ваньнина. Разве в тех воспоминаниях он не видел, что этот проклятый образцовый наставник Мо на людях всегда был максимально почтительным, внимательным и осторожным, опасаясь, что его связь с Чу Ваньнином станет достоянием общественности?

Он просто не может позволить, чтобы этот лицемер получил желаемое.

— Так ты все-таки не знаешь?

— Нет… нет, нет, нет… я не хочу об этом говорить.

— То есть ты все же знаешь?

У Сюэ Мэна от ужаса онемела кожа головы, и кровь застыла в жилах.

— Не говори! — закричал он.

Тасянь-Цзюнь громко расхохотался. Выражение его глаз было не столько злобным, сколько безумным:

— По-видимому, в сердце твоем все видно яснее, чем следы на первом снегу.

— Мо Жань!

— Чу Ваньнин — человек, греющий постель этого достопочтенного.

Внезапно сознание покинуло Сюэ Мэна: вокруг все стало размытым, словно ливень и шквальный ветер исчезли из этого мира, и все звуки замерзли.

Тасянь-Цзюнь уставился в пустые глаза дрожащего Сюэ Мэна. Злорадная радость разрушения захлестнула его. Подхваченный волной этой эйфории, в диком порыве, оскалив зубы и выпустив когти, он продолжил клевать сердце этого невинного юноши:

— В этой жизни и в жизни прошлой твой наставник лежал под этим достопочтенным, — с усмешкой сказал он. — На постоялом дворе в городе Учан, на Пике Сышэн в купальнях Мяоинь, в гостевом флигеле Горной усадьбы Таобао мы занимались любовью бесчисленное количество раз, разве ты не догадывался?

Все тело Сюэ Мэна заледенело, огонь во взгляде обратился в серый пепел.

— Да, и еще... — тут он вспомнил одну пикантную деталь из воспоминаний образцового наставника Мо. В его глазах вспыхнул холодный свет ненависти, бледные губы чуть приоткрылись, исторгая яд. — Старший брат, которого ты так выгораживаешь, покусился на честь твоего наставника прямо у тебя на глазах.

— …

— Помнишь, перед тем, как подняться на гору Цзяо, ты пришел навестить Чу Ваньнина в его комнате. В тот момент, когда ты протянул руку, чтобы пощупать лоб Чу Ваньнина и спросил у него, нет ли у него жара.

Лицо Сюэ Мэна посерело.

Тасянь-Цзюнь же без всякого стеснения со смехом продолжил:

— Мог ли ты вообразить тогда, отчего у Чу Ваньнина такие красные щеки и глаза с поволокой?

— Замолчи!

Естественно, этот яростный крик только еще больше раззадорил Тасянь-Цзюня:

— Потому что там, за занавеской, под одеялом… твой хороший старший брат держал во рту хуй твоего наставника и всласть развлекался с ним.

Лицо Сюэ Мэна то бледнело, то краснело, то становилось почти синего цвета. После того, как оно несколько раз изменило цвет, он вдруг резко отвернулся, пытаясь справиться с тошнотой. Его тело скрутило судорогой, по коже побежали мурашки.

Стоящего напротив него демона в человеческом обличье эта реакция полностью удовлетворила. Он расхохотался и с лихорадочным блеском в глазах продолжил:

— Ну как, все еще думаешь, что твой старший брат отличается от этого достопочтенного? На самом деле он также делал все эти гнусные вещи, просто не рассказывал тебе, а ты-то искренне верил, что он намного…

«Бах!» — его излияния прервал звук взрыва.

Тасянь-Цзюнь резко повернулся и увидел, что на западе ярко полыхает Пагода Тунтянь. В захватившем ее огненном шторме бесчисленное множество материализовавшейся нечисти золотыми кометами стремительно разлетались во все стороны.

— Что происходит?

Как только он задал этот вопрос, вдалеке послышались звуки гуциня. Словно плач феникса, пролившись с небес божественными аккордами, эта музыка заставляла вырвавшуюся на волю нечисть вновь изменяться и, принимая форму, двигаться к тому месту, откуда доносились звуки гуциня. Стоит ли удивляться, что самой храброй и бесстрашной среди этих монстров была нечисть деревянной природы.

Зрачки Тасянь-Цзюня тут же сузились:

— Цзюгэ? — пробормотал он.

Ему тут же стало не до Сюэ Мэна. Даже не взглянув на него напоследок, Тасянь-Цзюнь мгновенно исчез за завесой дождя. На ходу, подняв два пальца, он призвал Бугуй и, вскочив на него, помчался прямо к Пагоде Тунтянь.

Перед Пагодой Тунтянь бушевало огненное море. Несметное количество превращенных в марионеток Вэйци Чжэньлун лучших заклинателей этого мира сражались против своры нечисти. В эпицентре этой битвы находились двое мужчин, облаченных в белоснежные одеяния.

Одним из них был Хуа Биньань, который, заложив руки за спину, управлял марионетками Вэйци Чжэньлун.

А другим — Чу Ваньнин, который с убийственным взглядом играл на гуцине, побуждая нечисть к сражению.

Увидев знакомые, трепещущие на ветру свободные одежды горящей посреди огненного моря ярчайшей звезды ночного неба Юйхэна, Тасянь-Цзюнь неожиданно почувствовал облегчение, ведь Чу Ваньнин все-таки пришел. Однако в следующий миг его захлестнула злость, потому что, хотя Чу Ваньнин и явился, вместо того, чтобы сразу сразиться с ним, он сначала решил разыскать Хуа Биньаня.

Выходит, напрасно он так долго и истово ждал его!

— Что ты там стоишь столбом? — духовная сила Хуа Биньаня никогда не была выдающейся, и сейчас в противостоянии с Чу Ваньнином он полностью полагался на марионеток Вэйци Чжэньлун. Покосившись на Тасянь-Цзюня, он процедил сквозь стиснутые зубы. — Может уже подойдешь и поможешь мне?

Тасянь-Цзюнь почувствовал тупую боль в черепе, но тут же послушно спрыгнул с меча на землю и встал перед Хуа Биньанем, сжав в руке тускло мерцающий длинный меч.

— Уходи, этот достопочтенный прикроет.

С самого начала положение Хуа Биньаня в этом открытом столкновении с Чу Ваньнином было бедственным, а бежать ему было некуда, поэтому, когда Тасянь-Цзюнь вступил в бой, он, безусловно, вздохнул с облегчением.

— Будь очень осторожен, — проинструктировал он его напоследок. — Как справишься с ним, посади под замок. Нельзя допустить, чтобы, вмешавшись в наш великий замысел, он снова все испортил.

После этих слов Хуа Биньань отступил во тьму и словно освобожденный призрак тут же растворился во мраке ночи.

Тасянь-Цзюнь вновь обернулся к человеку с гуцинем:

— Чу Ваньнин, этот достопочтенный знал, что ты не сможешь оставаться безучастным зрителем, однако не ожидал, что сначала ты решишь найти и обезвредить именно его.

— …

Лицо Чу Ваньнина было безжизненно-бледным, глаза опущены, поэтому он не мог ясно увидеть его эмоции.

— Почему сперва не разыскал этого достопочтенного? А?!

Чу Ваньнин не ответил. На самом деле, в данный момент он походил на труп даже больше мертвого Тасянь-Цзюня. Казалось, что духовное начало уже покинуло тело уважаемого Бессмертного Бэйдоу и лишь поддерживающие его врожденные инстинкты позволили ему предпринять попытку совершить последнее благодеяние для этого бренного мира.

Тасянь-Цзюнь резко взмыл в воздух, чтобы схлестнуться в бою с Чу Ваньнином. Руки императора двигались очень быстро, несмотря на обрушившийся на него в ответ огонь и дождь, прищурив глаза, он смотрел лишь на него:

— Это потому, что ты чувствовал, что не сможешь победить этого достопочтенного?

— …

Рожденная мечом световая волна столкнулась с духовной силой, исходящей от струн гуциня:

— Потому что не знал, что я сделаю, если встречусь лицом к лицу с Сюэ Мэном?

— …

Боль все усиливалась, а с ней росла и его злость. Его техника владения мечом была стремительной, свирепая духовная сила потрясала воображение, а после того, как он соединился с духовным ядром образцового наставника Мо, его боевая мощь стала более сокрушительной, чем когда-либо прежде. В один миг он вплотную приблизился к гуциню Чу Ваньнина:

— Или потому что…

Зависть и ревность ядом просачивались сквозь его зубы.

Золотой свет и изумрудное сияние сошлись в поединке, меч безжалостно рубил, а пение Цзюгэ превратилось в вой. По щелчку пальцев Чу Ваньнина его окружил несокрушимый защитный барьер.

Как только меч уперся в защитную стену, окружавший Чу Ваньнина поток духовной силы брызнул искрами во все стороны и яростно зашипел.

Сквозь тонкий слой кружащихся в воздухе яблоневых цветов две пары глаз уставились друг на друга.

— Или все-таки, потому что… — неожиданно зеленое пламя в руке Тасянь-Цзюня ослабло, а когда оно ярко вспыхнуло вновь, свойственное древесной сущности изумрудное сияние внезапно обратилось в алое пламя стихии огня.

Конечно, это был цвет духовной силы образцового наставника Мо.

Чу Ваньнин оцепенел.

Огненное и золотое сияние по-прежнему были переплетены вместе, похожие на огненный ливень искры летели во все стороны. Отделенное защитным барьером по-мужски красивое лицо Тасянь-Цзюня внезапно смягчилось.

— Или это потому, что, Учитель, — глаза, что смотрели на Чу Ваньнина из-под густых ресниц, теперь были наполнены любовью, нежностью и печалью, — ты не сможешь вынести, если тебе придется увидеть мою смерть во второй раз?

«Дон-н-н», — из-за того, что Чу Ваньнин перепутал струну, магический барьер ослаб, и в тот же миг Бугуй яростно обрушился на него.

Не выдержав этого безжалостного удара, золотистый барьер разлетелся на сияющие осколки, обратившиеся парящими в воздухе тенями яблоневых лепестков.

Мощная духовная энергия почти повалила Чу Ваньнина на землю, но прежде чем он упал в грязь, вокруг его талии обвилась рука. Сообразив, что попал в западню, Чу Ваньнин не выдержал и в гневе воскликнул:

— Мо Вэйюй!

Под застилающим небо проливным дождем довольный своим успехом Тасянь-Цзюнь громко расхохотался. Уголки его губ искривились в удовлетворенной усмешке, ведь, несмотря на используемый метод, он все-таки достиг желаемого.

От мягкости и нежности не осталось и следа, и, когда он снова открыл рот, Чу Ваньнин вновь увидел злобно оскаленную морду зверя:

— Отлично. Наконец-то ты готов к разговору.

— …

Тасянь-Цзюнь обхватил руками его лицо и прижался к нему почти нос к носу, губы к губам:

— Если бы ты так и не проронил ни звука, — мрачно сказал император, — боюсь, этот достопочтенный решил бы, что ты и правда немой.