Хитрая злая лиса

8.44.9 Уже сфоткались, можно раздеваться

Вера осторожно взяла кольцо с его ладони, подняла глаза на министра и полуутвердительно сказала:

— Все охренеют, да?

Он чуть улыбнулся и качнул головой:

— Все успокоятся. У цыньянцев есть такая поговорка «семья живёт кругами». Это отсылка к одной из древних легенд, которую я вам расскажу когда-нибудь потом, когда нам не о чем будет говорить, но суть в том, что души умерших предков воплощаются в телах потомков, и проходят те же этапы духовного развития, но, так как душа становится более зрелой и опытной, с каждой новой жизнью она совершает всё меньше ошибок. В теории. А на практике, некоторые биографии читаешь и думаешь — где-то я уже это видел. А у них ещё и имена иногда один в один.

Он замолчал, Вера подняла взгляд от кольца и сказала:

— И? Типа, если Тонг в прошлой жизни себе карму испортил, то я уже как бы не убийца?

— Вы не поверите, но как бы да, — усмехнулся министр, — вас карнские газетчики уже с Золотой Госпожой сравнивали, она тоже была сильно не подарок...

— В смысле?! — выпрямилась Вера, министр поднял ладони и отклонился назад с честным лицом:

— Это фигура речи, вы — подарок!

Вера рассмеялась и опять опустила глаза, примерила кольцо, потом посмотрела на министра и уточнила:

— На какой палец?

— На какой подойдёт, это не символ, просто подарок.

— Ага, — она примерила на все и надела на подходящий, развернулась к зеркалу, осмотрела себя в фиолетовом шёлке и министра в синем, даже не пытаясь избавиться от ощущения, что это фэнтези-косплей. Вздохнула и медленно покачала головой:

— Сказал бы мне кто месяц назад... Точнее, два месяца. Сколько я уже здесь?

— Сорок четвёртый день сегодня.

— Охренеть.

— Я тоже думал, что вы столько не проживёте. Вы сейчас в первой десятке по долгожительству.

Вера посмотрела на него через зеркало, он улыбнулся на миг и опять сделал суровое скорбное лицо, Вера рассмеялась, министр тоже. Подошёл к ней, поправил её костюм, поправил свой, светским жестом предложил ей локоть и сказал:

— Ну что, встряхнём их унылый фестиваль?

Она решительно кивнула:

— Пусть познают немного драйва.

Министр достал амулет и стал менять «маяк» внутри шарика, сказал Вере:

— Возьмите с собой свой телефон, многие захотят его увидеть.

— Хорошо, — Вера сходила за телефоном в библиотеку, вернулась и сказала с хитрым видом: — Мы забыли самое главное.

— Что?

— Сфоткаться.

Министр улыбнулся и вздохнул, глядя на то, как Вера прислоняет телефон к сундуку на трельяже и включает таймер. Она смотрела на отражение экрана в зеркале и выбирала, где стать, жестом позвала министра к себе, обняла за пояс и сказала, указывая глазами на телефон:

— Туда смотрите.

— Зачем?

— Для фотки.

Телефон запищал, она показала пальцами «V» и улыбнулась на камеру, а после звука затвора посмотрела на министра и сказала, показывая свои пальцы:

— Сделайте так.

— Что это значит?

Телефон опять запищал — она настроила его на серию фотографий.

— Это буква «В», первая буква слова «победа», этот жест — символ мира и победы.

— Так мира или победы? — засмеялся министр, глядя на её пальцы, Вера закатила глаза:

— Ну конечно мира! Как только мы победим, сразу настанет мир. Это же цель любой войны — мир на условиях победителя.

— Когда вы писали своё имя, там первая буква выглядела не так.

— Это другой язык.

— А почему вы на своём языке не показываете?

— Так её из пальцев фиг сложишь. Вы её видели? Там человека три надо.

Он опять смеялся, телефон что-то снимал, Вера потеряла к нему интерес — смотреть на веселящегося министра в костюме и ленте было приятнее в живую, чем на экране. Он поднял руку, посмотрел на руку Веры, спросил:

— Как надо делать?

— Вот так. Только не этой стороной, это устаревший оскорбительный жест.

— Почему?

— Потому что лет пятьсот назад была война между двумя странами, одна из которых славилась своими лучниками, они были настолько круты, что если они попадали в плен, им эти пальцы отрезали, чтобы они больше никогда стрелять не могли. И поэтому они перед боем врагам эти пальцы показывали — типа, пальцы на месте, стрелять могу, а следовательно, хана вам, враги грёбаные.

— Вот это мне больше нравится, — рассмеялся министр, Вера толкнула его бедром, от чего он рассмеялся ещё сильнее, потом изобразил серьёзность и выровнялся: — Так, ладно, давайте сделаем нормальную фотографию и пойдём уже.

— Ну так и делайте нормальную! — Вера тоже стала ровно и изобразила суровый вид, они замолчали, телефон тоже молчал, потом Вера сказала: — Всё, таймер кончился.

Министр опять рассмеялся, Вера показала ему язык и пошла к телефону, он понял, что она его убирает, и сказал:

— Поставьте ещё раз, сделаем как надо.

— Хватит, — махнула рукой Вера, пролистывая получившиеся фотографии, министр поймал её за локоть:

— Почему? Давайте ещё, мне нравится.

— Это странно, — усмехнулась она, увеличивая особенно удачный кадр, министр спросил:

— Что странного?

— В моём мире парни не любят фотографироваться.

— Это они для портретов не позировали, видимо.

— Это да, — рассмеялась Вера, повернула ему экран с самой удачной фотографией: — Какие мы, а?

— Огонь, — кивнул министр, — пойдём быстрее, пока я не передумал вообще куда-то идти.

Вера хотела спрятать телефон в карман, но карманов в её костюме не было, она вопросительно посмотрела на министра, он ответил:

— В рукав. Вот сюда, — он указал на кончик рукава, зашитый в подобие кармана, Вера поморщилась, он вздохнул: — Ну возьмите сумку. У вас есть голубая.

— Точно, — она пошла копаться в шкафу, нашла там голубую сумку-мешочек, вытряхнула из неё всё на кровать и увидела среди рассыпавшихся вещей новое зеркало со змеёй и тот кулон-ошейник, который он ей предлагал, а она не взяла.

Вера обернулась, министр выглядел так, как будто понятия не имеет, откуда берётся всё в этом мире и, тем более, в этой сумке. Вера в очередной раз подумала о том, что все узкоглазые долбанутые, и традиции у них долбанутые, но зеркало взяла. Рассмотрела объёмную змею, выложенную зелёными хризопразами и белыми бриллиантами, оценила динамику формы — змея вроде бы лежала, но по положению головы и общей геометрии изгибов было понятно, что она готова прыгнуть мгновенно и смертельно.

— Красиво, — признала Вера, положила зеркало в сумку, взяла в руку кулон и показала министру: — Сделаете себе такой же — я возьму. Он вам нужен, это уже ясно, как белый день. Кстати, если мы встретим ваших сестёр, как себя вести?

— Как захотите, — без улыбки вздохнул министр, глядя как Вера относит кулон-ошейник в сундук к остальным украшениям. Она вернулась к вещам и спросила:

— Что ещё взять с собой?

— Деньги. Там будет ярмарка, и вы можете что-то купить, но будет лучше, чтобы вы делали это демонстративно, доставая свои деньги, а не мои. Подарки — это одно, а платить прилюдно за покупки — совсем другое.

— Не вижу особой разницы. Но как скажете, — она взяла кошелёк, проверила, что там есть деньги, и положила в сумку к телефону и зеркалу. Министр молчал, она посмотрела на него, он усмехнулся и сказал с тонной ехидства:

— Разница, госпожа Вероника, в том, что подарки — это вещи, о которых вы знаете только то, что они чудесным образом появились в вашей жизни. Вы не знаете, кто их придумал, нарисовал, заказал лучшему мастеру, заплатил и принёс, следовательно — вы ничего никому не должны, потому что вы об этом не просили. Для вас не важно, сколько этот подарок стоит, потому, что возвращать, отрабатывать или симметрично отдариваться попросту некому — пока человек не объявил, что он — даритель, дарителя не существует, и одариваемый никому не обязан ничем. Это свобода, которую вы так любите. Но принимать почему-то не хотите.

— Потому, что я не привыкла себе врать, — вздохнула Вера, собирая вещи обратно в сумку. — Если закрыть на что-то глаза, оно не исчезнет. И если я точно знаю, что кое-кто хочет меня купить, то закрывать глаза на попытки анонимного подкупа — это косвенное согласие продаться.

— Тем не менее, зеркало вы взяли.

— Потому, что вы взяли ленту. Камни и золото можно в любой момент вернуть, а потраченное время и силы — нельзя. Поэтому я беру зеркало, точно зная, что смогу его вернуть, если захочу, точно так же как и вы сможете вернуть ленту, но время и силы не сможете. Я даю вам возможность не чувствовать себя обязанным. Это свобода. Вы же любите свободу?

Она затянула шнурок сумки и развернулась к министру, он смотрел на неё с большим желанием сделать какую-нибудь глупость, которая её взбесит, а ему доставит удовольствие. Медленно покачал головой и вздохнул:

— Вера, во имя Древних Богов... Я тут месяц уже обдумываю способы с этой свободой расстаться осознанно и добровольно, а вы...

— Если вы можете себе позволить расстаться со свободой по собственному желанию, то это высшая свобода. Как в бушидо. Однажды приняв смерть как неизбежный итог, ощущаешь себя бесконечно живым каждую секунду каждого дня. Смотришь на каждый закат так, как будто он последний. Ничего не откладываешь на потом.

— Вы сейчас договоритесь.

Вера улыбнулась как самурай, принимающий самую охренительную смерть, о которой сложат легенды. По телу прокатывались медленными волнами жаркие предчувствия больших проблем — их вкус висел в воздухе, попадал в кровь, поднимал температуру и разгонял сердце.

Министр опустил глаза и сказал гораздо тише:

— Вы не хотели, чтобы я пошёл на фестиваль с зашитым лицом, но согласны залить эти костюмы кровью прямо на фестивале? Скажите да — и мы никуда не пойдём.

«Часы истины» у неё на шее молчали, но она видела, что он врёт — он не согласится, для него этот фестиваль важен. Улыбнулась шире и медленно пожала плечами:

— А что нам, мы уже сфоткались, можно раздеваться. Развяжете? — она стала осматривать свой пояс, как будто искала, где он завязывается. Завязывался он сзади, и ей пришлось интересно изогнуться для того, чтобы это увидеть, она сделала это сначала справа, потом слева, потом как будто нашла, изобразила радость и воодушевление, развернулась к министру спиной и обернулась через плечо, призывно указывая глазами на узел пояса. Он смотрел на неё так, как будто действительно сейчас никуда не пойдёт, и его бесит то, что ситуация приняла такой оборот, он был уверен, что Вера отступит раньше. Она сжалилась и начала хихикать как маленькая вредина, точно знающая, что всех надула, министр улыбнулся и шёпотом сказал:

— Издеваешься?

Она часто закивала с лягушачьей улыбкой, он закрыл глаза и ещё тише сказал:

— Коза ты бессовестная, Вера. Ну ничего, время придёт, ты за всё заплатишь. Я найду способ это устроить.

— Страшно, капец, — артистично распахнула глаза Вера, рассмеялась и стала нормально, спросила почти серьёзно: — Помощь нужна?

— Обязательно. Начнём с фестиваля, там посмотрим.

— Я готова.

— Да конечно, готова она, — он взял её за плечи, развернул к себе спиной и стал поправлять платье, внутри которого она изворачивалась и всё сдвинула, потом причёску, потом свой костюм. Вера помогла ему с его костюмом, изобразила серьёзную взрослую женщину, которая осознала всё в мире и издеваться больше точно не будет, он смотрел на неё так, как будто не верит.

— Вы готовы?

— Да.

Она сама взяла его под локоть, он провернул амулет и телепортировал их.

***