Хитрая злая лиса

8.45.1 Кофе и утренние газеты

Ей снился Павильон Размышлений дома Сун. Туманный, дымный, в красных фонариках и шорохах. На единственном удобном месте сидела длинноволосая девушка из пруда, босиком, а её сандалиями игралась белая собачка госпожи Виари. Собачка дурачилась, то набрасываясь на сандалию с рычанием, то как будто пугаясь и приседая за второй сандалией, а потом внезапно нападая на первую из укрытия, длинноволосая девушка смеялась и трогала ногой то одну сандалию, то вторую, то голову собачки. Кошка по имени Уголёк лежала на камнях, прикрыв глаза, и думала, что они ведут себя как дети малые. Но ей было приятно здесь находиться, здесь пахло покоем и безопасностью.

***

Разбудил её шорох отодвигающейся дверной панели и чей-то взгляд, она по ощущению поняла, что это Кайрис, и не стала открывать глаза. Министр не проснулся, Кайрис тихо позвала его по имени, но это не сработало, Вера приоткрыла один глаз, убрала с министра ногу, мягко пощекотала его ногтями в перчатке за голый бок, он улыбнулся и тоже приоткрыл глаза. Сказал шёпотом:

— Утречко.

Вера кивнула в сторону двери, он посмотрел туда с недовольным видом, Вера не смотрела, но поняла, что Кайрис ему что-то показала, от чего он решил вставать. Посмотрел на Веру и сказал шёпотом:

— Спите, я скоро вернусь.

Вера кивнула и закрыла глаза.

Он встал и прошёл к двери, она с шорохом задвинулась обратно, раздался недовольный голос министра:

— Что?

— Новости, — тоже шёпотом ответила Кайрис, совершенно не рабочим тоном, очень весёлым.

— Хорошие?

— Тебе понравятся. Хотя, тебе, я вижу, сейчас что угодно понравится.

Министр тихо рассмеялся и не ответил, Кайрис спросила загадочным тоном:

— Всё прошло хорошо?

— Твоими молитвами.

— Ну наконец-то!

— Мне кажется, или ты ревнуешь?

Кайрис фыркнула и не ответила, министр рассмеялся и тоже изобразил загадочный тон:

— Меня или её?

— Заткнись, — раздался глухой звук удара и смех министра, наигранно-ироничный голос:

— Кайрис, ну что ты... Нельзя же так. Ты же на работе.

— Заткнись, дурак, она не спит. Пойдём.

— Пойдём, — он изобразил смирение и серьёзность, но продолжал смеяться, пока спускался по лестнице, потом они исчезли и Вера опять попыталась уснуть, но уже не хотелось.

Она встала, побрела умываться, порассматривала себя в зеркале, придя к выводу, что выглядит на удивление свежей и отдохнувшей — то ли южный воздух, то ли драконья магия. Решила не париться, а принимать всё как есть, привела себя в порядок и вернулась в постель, где попыталась читать сначала книгу, потом Милкино письмо, потом какие-то свои заметки, в итоге заскучала и почти уснула. А потом по ступенькам простучали шаги министра, он отодвинул дверь и ворвался весь бодрый и сияющий, обрушив на Веру лавиной запах свежего натурального кофе. Она вскочила как пружиной подброшенная, посмотрела ему в глаза и потребовала:

— Скажите, что мне не почудилось.

Он медленно кивнул с улыбкой победителя:

— Вам прислали кофе.

— Милка?

— Да.

— Где?

— Внизу. Я уже заварил.

— О боже... Пойдём скорее.

Он рассмеялся и жестом пригласил её за собой. Она сбежала по лестнице через ступеньку, отодвинула дверь в столовую и ворвалась в этот запах всей душой — кофе, настоящий, прямо на столе, бери и пей.

Пока министр красиво усаживался на свою подушку и расправлял чёрный халат с кленовыми листьями, Вера уже упала на свою так, как будто спешила рухнуть на колени перед божеством, она до сих пор не могла поверить.

Министр медленно и красиво наливал кофе из кофейника в маленькую чашку, подал ей двумя руками и театральным жестом пригласил нырять туда хоть целиком.

Она схватила чашку двумя руками и сунула туда нос, дыша так глубоко, как будто собиралась его выдышать, а не выпить. Сделала глоток, сама себе не веря, убедилась, что ей не снится, и радостно выпила половину, обжигаясь и балдея от этого ощущения, отдышалась и допила до мутного дна, громко поставила пустую чашку на стол и облизала кофейные крошки с губ, раскусила одну крошку зубами и закрыла глаза, как будто пьеса доиграна, персонаж умер на сцене, и встанет теперь только на поклон, и то если коллеги поднимут.

Министр тихо смеялся, ей было всё равно — она была в раю, а в раю самокритики нет. Отдышалась, медленно открыла глаза, увидев напротив безгранично счастливые глаза министра, улыбнулась шире и прошептала:

— Боженьки... счастье есть. И пить. Особенно если хорошо поспать. У меня просто комбо.

— Это то, чего вы хотели?

— О, да.

— Печеньку? Это не от Булата.

Она задумалась, но качнула головой:

— Потом.

Он продолжал смотреть на неё и смеяться, она немного пришла в себя, осмотрела стол, на котором была только одна чашка, нахмурилась и спросила:

— А вы не будете?

— Я попробовал, мне не понравилось.

— Как хотите, его не все любят.

Он приподнял кофейник и предложил:

— Ещё?

— Есть ещё?!

Он кивнул с довольным видом:

— Я заказал в Ридии. Взял немного из вашей посылки и приказал раздобыть такое же. Мой поставщик чая нашёл и прислал несколько мешков на пробу, сказал, они разные, но все хорошие. Так что его у вас сколько угодно.

— О боже, да. Ещё.

Он стал медленно нацеживать кофе в чашку, Вера уложила подбородок на ладони и наблюдала, шёпотом возмущаясь:

— Месяц без кофе, целый огромный месяц...

— Полтора, — поправил министр.

Она схватилась за голову и простонала:

— Пол-то-ра! Полтора месяца без кофе, какой ужас. Боженька, храни Милану Васильевну во веки веков...

— А Шеннона Георговича? — изобразил надутость министр, Вера решительно качнула головой:

— Его я сама буду хранить, я лучше знаю, как надо.

Он опять рассмеялся, протянул ей чашку, отставил кофейник подальше и взял лежащие на полу листы, чуть серьёзнее спрашивая:

— Ну что, вы готовы к утренним газетам?

— Я готова к чему угодно, — она сунула нос в чашку и разрешила: — Жгите.

Он взял верхний лист и с выражением прочитал:

— «Госпожа Вероника держит марку — смелость, жестокость и утончённое искусство», это Карн. А вот империя: «Радуга на песке: стихи из другого мира волнуют душу и горячат кровь». Это официальная, там всё прилично. А вот бульварная: «Белый тигр и гир-си — кто кого съест?» — Вера подняла брови, министр хитро улыбнулся и сказал по секрету: — Белый тигр — это я, меня не называли так уже лет десять, вспомнили.

— Это что-то значит?

Он неоднозначно покачал ладонью и признался:

— Если честно, ничего хорошего. Потом как-нибудь расскажу.

Вера продолжала смотреть на него с подозрением, он вздохнули объяснил:

— «Тигр» — это символ жестокости в моём случае, а «белый» — намёк на мою полукровность и незаконнорожденность, но он такой тонкий, что идти бить морды вроде как не за что. Забудьте.

— Ладно. Ещё что-то?

— Да. Только теперь лично мои новости, от моих и Дарреновых агентов. Тут интереснее. — Он убрал часть бумаг в сторону, сел в гордую позу и стал читать с откровенным удовольствием от каждого слова: — Старшая Кан устроила разборку с младшей из-за той чашки чая, которую младшая вам налила. Попыталась ударить её по лицу, промахнулась, смела со стола охренительно дорогой фамильный чайник и опрокинула масляный светильник. Масло разлилось, подожгло напольные подушки и платье служанки, служанка вскочила, разбрызгав масло по стенам, огонь перекинулся на бумажные перегородки и пошёл вверх. Это было в покоях старшей Кан, на первом этаже Западного Дворца, в котором живут все женщины, мужчин там нет, а женщины почти все с ногами-лотосами, даже служанки — убежать самостоятельно они не могут, потушить огонь тоже. Пока слуги выносили женщин на улицу и звали пожарных, выгорело полдворца — это юг, там жарко, древесина сухая как бумага, а женский дворец из неё построен целиком. Когда глава Кан стал разбираться, в чём дело, и его мать сказала, что мелкая виновата, потому что уклонилась от удара, внезапно голос прорезался у его сына. Это тот, которому вы глазки строили.

— Который? Я многим строила.

Он посмотрел на неё с наигранным неодобрением её щедрости, но радость от новостей была такой мощной, что не оставляла сил на другие эмоции, и он просто ответил:

— За спиной у главы Кан стоял, ручкой вам махал.

— А. И?

— Он спросил, какого чёрта бабуля бьёт его жену.

— И что?

Министр посмотрел на неё как на странное явление из другого мира, вздохнул и стал объяснять, терпеливо, как ребёнку:

— Вы не понимаете, это империя. Там старшие лупят младших традиционно, во всех классах. И то, что его это возмутило — вот это удивительно. То, что она ударила — нормально.

— Пипец нормы.

— И ещё, для справочки, младший сын правителя Кана женился не на девушке, а на деньгах её семьи — дом Кан, как уже исторически сложилось, вечно нищий. Но потом что-то произошло, и младший сын к своей жене проникся внезапной симпатией. И это что-то произошло вчера вечером.

Министр смотрел на Веру так, как будто говорил: «ну, вы же понимаете, о чём я, да?», но она не понимала.

— А она?

— Не выяснял, если честно. Это не важно. Главное, что благополучие старшего дома Кан сейчас держится на подарках от семьи жены второго наследника, это важно. И тут старшая Кан её лупит, сжигая половину Женского Дворца. На восстановление, естественно, нужны деньги. Где их брать? Попросить у семьи жены младшего наследника. А младший наследник вдруг поверил в себя, проникся к жене, отцу под ноги плюнул и сказал, что раз в Женском Дворце пока жить нормально нельзя, он забирает жену и уезжает в гости к её родителям, где у него сейчас бизнес, доставшийся в качестве приданого, будет там руководить. На человеческом языке это означает: «ваши проблемы — не мои проблемы, я сваливаю, а вы тут долбитесь как хотите, раз вы нас так не цените, попробуйте без нас».

Вера усмехнулась и качнула головой:

— Сильно. А выглядел таким тюфячком. Надо же.

— Он и был всю жизнь тюфячком. А потом увидел, как мы красиво на фестиваль ворвались, вдохновился и решил, что побудет тюфячком где-нибудь подальше от границы с Карном. И что личное спокойствие ему важнее сплочённости семьи.

Он опять смотрел на неё так, как будто она должна понять что-то недосказанное, но она всё ещё не понимала. Сделала ещё глоток кофе и спросила:

— А как вторая женщина? Ми Рин?

Министр вздохнул, как будто Вера была плохой ученицей и в целом плохо соображала, но если это так, то всё равно ничего не поделать, взял листы, перебрал и сказал:

— Ми Рин — никак. У меня нет по ней информации. Хотя я заказывал всех... Странно. Сейчас поищу, — он взял те листы, которые успел отложить, прочитал внимательно и нашёл: — Вот, одна строка. Она плакала всю ночь и писала стихи. Она не живёт в Женском Дворце, она принцесса, её дворец рядом с дворцом первого наследника.

— Я его видела?

— Да, он рядом стоял.

— Странно, что я его не помню.

— Он мать мою потом сопровождал.

— А, вспомнила! И отступил на шаг, когда мы подошли. Типа, «ваши проблемы — не мои проблемы, долбитесь как хотите». Какая интересная семейная политика у этой семьи.

Она мрачно усмехнулась, покачала головой и взяла печенье, задумалась. Министр опять перебрал листы и указал пальцем на какую-то строку, явно лично ему неприятную:

— У вас тоже интересная политика.

— В каком месте?

— В беседке в Парке Воды.

Вера нахмурилась, показывая, что она тугая и до неё не доходит, он бросил бумаги и сказал без улыбки:

— Где вы рисовали друг другу послания с генералом Ченом.

«Неужели он не знает? Сказать или нет?»

Она дожевала печенье, сделала глоток кофе и сказала:

— Хотите ещё одну новость в ваш сборник новостей?

— Хочу.

— Генерал приходил не от своего имени, и писал мне на полу не на местном языке. И есть у меня ни на чём не основанное подозрение, что файл письма мне пересылал лично он, а Милки здесь вообще не было.

Он сказал чуть спокойнее, но всё ещё недовольно:

— Мои люди тоже её не нашли. Её хорошо прячут. — Он помолчал, Вера пила кофе, министр вздохнул и сказал спокойнее: — Ладно, не будем об этом сейчас говорить, расскажете, когда вернёмся в Оденс. Нам всё равно на обед в «Кота» идти. Сейчас пейте свой кофе, отдыхайте, я пойду ещё немного поработаю, тоже оденусь и пойдём на заключительную прощальную прогулку по дворцу Сун. Потом на обед метнёмся в Оденс, потом обратно сюда, на пикник в пустыне. Как только жара спадёт, возьмём лошадей и поедем, это близко. И желайте удачи себе и мне каждую свободную секунду — если нам очень повезёт, сможем увидеть мираж.

— Круто, — Вера в предвкушении потёрла ладони, министр улыбнулся и она вспомнила ещё кое-что.

— Кстати, один вопрос.

— Слушаю.

— По поводу того, что вы вчера говорили, — она задумалась, как это лучше сформулировать, и заметила, как министр отводит глаза и заливается краской, вспоминая всякое интересное, что вчера говорил. Она немного полюбовалась картиной, потом сделала вид, что ничего не было, и спросила серьёзно: — Вы всё ещё считаете, что объявить всему миру о том, что у вас есть Двейн и он офигенный — отличная идея, от которой всем станет лучше?

Он посерьёзнел, немного поколебался и посмотрел на Веру:

— А вы как считаете?

— Я вам своё мнение уже говорила на пикнике, и я его не изменила — я за правду. Двейн — точно такой же наследник, как и вы, не лучше, не хуже. Единственная разница между вами — это то, что ваше имя в свитке вышили, а его имя — пока нет. Но это поправимо, пока у вас заначена где-то в тайных монастырях очень нужная в хозяйстве бабушка Кан, к которой надо просто найти подход.

— Ох как вы ошибаетесь, Вера, — мрачно рассмеялся он, вздохнул и покачал головой: — «Бабушка Кан» и «просто» — это антонимы. Если бы я мог к ней подобраться, я бы давно это сделал.

— «Давно» у вас не было меня, — изобразила комичную гордую позу она, он рассмеялся, потом изобразил серьёзность:

— И чем вы мне поможете?

— А чем я вам помогла матушку вашу успокоить и сестёр ваших долбанутых на место поставить? Не знаете? Вспоминайте.

Он изобразил задумчивость, потом с печальным видом развёл руками:

— Ни единой идеи. Нужна ваша помощь.

— Ладно, подсказываю — вам даже в голову не приходило думать о том, что это, во-первых, нужно делать, во-вторых, можно сделать. Вам не приходило в голову тратить деньги на разорение матушки, вам не казалось необходимым считать вещи в её «коробке для бросания». А потом я подкинула идею, и вы начали думать в этом направлении. И вот вам новая идея — заставить бабушку Кан вписать Двейна в семейную книгу можно. Как — это уже вы думайте, включите фантазию. Исходите из того, что она тоже человек, точно такой же человек, как и вы, и я, и ваша матушка, и госпожа Виари, и кто угодно. Она не какая-то загадочная непреодолимая стихия и не карающий/милующий бог пять к одному. Она просто старая женщина, у которой дочь отжала дом, она обижена, она расстроена, она может быть даже зла и горит жаждой мести. И ещё она — мать своего сына, а Двейн на него очень похож, и если она его увидит, в таком же костюме, с такой же причёской, может быть он выучит какие-то его фразочки или характерные жесты — она поведётся. Это именно то, чего она так хотела — сделать наследником дома не вас, а сына вашего дяди — вот он, на блюдечке, взрослый, великолепный, готовый рулить домом. Можете ей соврать, что умираете — болезнь у вас какую-то нашли, или нагадали смерть, или вы собираетесь посвятить себя духовной жизни и отречься от титула — что угодно, лишь бы она поверила, что дом вот-вот перейдёт в руки к сыну её сына, а ваша матушка останется на обломе и будет кусать локти — это эпическая вендетта, ради этого стоит жить. Вы знаете эту женщину хорошо — подумайте, под каким соусом ей подать Двейна. Я вам пожелаю удачи, вы приложите усилия, и она его схавает. И у вас будет полностью официальный наследник в свитке.

Он с печальной улыбкой качнул головой:

— Это сказки, Вера. Это красиво звучит в теории, но на практике — я не могу войти в этот храм, а она не хочет выйти, она со мной не разговаривает, принципиально.

— Не ходите, отправьте Двейна.

— Двейн болен, он туда сам даже не дойдёт.

Она вздохнула и промолчала — она уже привыкла к тому, что он любые её предложения называет нереальными.

«Посмотрим. Поживём — увидим.»

***