Хитрая злая лиса

8.44.22 Цыньянская поэзия и Розенбаум

После чая дамы начали читать стихи, Вера наконец-то их услышала, так, как они должны звучать в идеале. Читали классику, специально для Веры рассказывали, кто это написал и по какому поводу, она делала вид, что это очень интересно, но на самом деле, скучала — три строки без рифмы восторга у неё не вызывали. Виари заметила, хотя и не подала вида, но во время очередной чайной передышки осторожно сказала:

— Мне рассказывала старшая Ху, что вы подружились с её сыном, он очень хорошо отзывался о песнях твоего мира.

— Ан Ди? Да, он мне дал поиграть на тай-бу, пока мы обсуждали аукцион. Волшебный инструмент, я совершенно не умею на нём играть, но он волшебный, это очевидно даже не специалисту.

— Почитай нам что-нибудь, — попросила Виари, — нам любопытно, какие стихи в твоём мире. Старшая наследница Кан говорила, они рифмуются, как ридийские, и ложатся в ритм, как карнские. Это очень сложно и необычно для нас.

— А ещё они длинные, — смущённо сказала Вера, — но я могу прочитать отрывок.

— Читай отрывок.

Вера села ровно и задумалась — стихов она успела вспомнить достаточно, пока бродила вокруг теплицы в одиночестве и рассматривала этот яркий чужой мир, но подобрать что-то под запросы местной публики оказалось сложновато. Наконец, она осмотрела пейзаж вокруг и решилась:

Ах, какой вчера был день, добр и смешон,

Бабье лето приодел, будто в гости шёл.

Плыли листья по воде красно-жёлтые.

Ах, какой вчера был день в небе шёлковом.*

По лицу госпожи Виари она сразу поняла, что угадала — старушка настолько очевидно переживала за её успех, что первой её эмоцией было облегчение от того, что Вера не опозорилась, а потом уже она стала вспоминать стих и постепенно проникаться его прелестью. Обменялась взглядами с остальными дамами и одобрительно кивнула Вере:

— Красиво. Как зовут автора?

Вера приготовилась к своей уже любимой шутке в этом мире и скороговоркой произнесла:

— Александр Яковлевич Розенбаум из Санкт-Петербурга.

Дамы застыли с примерно такими же трудными лицами, с каким секретарь Чи пытался осознать Верино имя, она не выдержала и рассмеялась, они поняли и тоже рассмеялись, Виари шутливо хлопнула её по ноге веером и шепнула:

— Измываешься над старыми женщинами, как не стыдно?!

Вера шутливо прошептала с лисьими глазами:

— Вы не настолько старые, чтобы вас щадить.

Виари шутливо ахнула и опять ударила её веером, все смеялись уже без причины, просто потому, что остановиться было сложнее, чем продолжать. Их смех привлёк внимание компаний за соседними столами, некоторые гости стали пересаживаться к ним поближе, Веру это удивило и она вопросительно посмотрела на Виари, указывая глазами на молодого мужчину, который без единого слова положил свою подушку в метре от края их площадки, уселся удобно и приготовился слушать. Виари поняла вопрос, но ничего не сказала, стала наливать чай, окончательно спрятав глаза. Зато заговорила старшая Сун, почтительно и осторожно:

— Говорят, ваш муж в вашем мире был придворным музыкантом?

— Нет, не придворным музыкантом точно, — рассмеялась Вера, покачала головой, — у нас нет такого понятия.

— Но он занимался музыкой?

— Да, он композитор. И иногда поэт, но не всегда. Он писал музыку, иногда на чужие стихи, иногда на свои, иногда на мои. А пел другой человек, они выступали группой, распространяли записи. В моём мире музыку записывают, как у вас магические кристаллы, так у нас электронные, основанные на научных технологиях. Сейчас покажу, — она стала доставать из сумки телефон, — информацию хранят и обрабатывают при помощи полупроводников, а воспроизводят звук через мембрану, на которую подаётся электрический ток... — она наконец достала телефон и подняла глаза, увидев поражённые взгляды дам за столом, смущённо улыбнулась и сказала: — А, да, я забыла. Господин министр говорил, что на фестивале нельзя говорить о науке, не будем. Будем об искусстве. Сейчас найду эту песню, — она стала набирать название в поиске плеера, нашла, включила и сделала погромче, — вот, это она.

Дамы замерли с недонесёнными до рта чашками, внимательно слушая звуки другого мира, а Вера осматривала украшенные гирляндами красные клёны, под кронами которых хрипло пел Розенбаум. Одетые в шелка зрители за оградой раскрывали рты и округляли глаза, это настолько мощно усиливало общее ощущение сюрреализма, что Вера остановила песню, опасаясь, что сейчас разревётся на глазах у всех.

«Я совершенно абсолютно одна в этом диком отсталом мире, и никто меня отсюда не вытащит, а здесь я никогда не стану своей. Меня будут показывать, как диковинного зверя, будут проявлять иногда снисходительную доброжелательность, но относиться по-человечески не будут никогда, потому что я для них не человек. Они и сами друг для друга зачастую не люди. Господи, как я сюда попала, зачем...»

В полной тишине раздался чей-то поражённый вздох где-то за спинами стоящих зрителей, их уже было столько, что сесть не хватало места, дальние ряды слушали стоя. Дам за столом это совершенно не трогало, они как будто не замечали этих людей, хотя среди них была хозяйка дома и её компания, да и остальные зрители выглядели роскошно и весомо, в своём мире Вера бы давно пригласила их за стол.

Старшая Сун впечатлённо всплеснула руками и сказала:

— Поразительно! В вашем мире столько чудес! А у вас есть записи песен вашего мужа?

— Да, конечно, — она начала вводить в поле поиска название самой невинной из его песен, радуясь, что когда-то раскошелилась и проспонсировала его группе студию, это был подарок на день рождения.

«Виталик сказал, лучший подарок в его жизни... Чёрт, лучше бы это был он, с ним было бы гораздо легче справиться, чем с Милкой. Я бы просто сказала ему, что делать, и он бы сделал. А Милка стопудово уже имеет собственное мнение по любому в мире вопросу, и уже приготовила миллион способов доказать мне, что она круче меня со всех сторон. На этот раз ей будет легко, потому что мои успехи ниже плинтуса, даже амёба успешнее меня. Чёрт...»

Она включила песню, вступал Виталик, и партия была красивая, Вера улыбнулась. Потом увидела лица людей вокруг и подумала, что звук электрогитары для них по ощущениям примерно как для Веры магия, улыбнулась шире. Дальше вступал Макс, вокалист, и Вера тихо запела вместе с ним:

В твоих глазах космос,

Бессовестные звёзды

Кружат голову мне. Поздно

Попытаться сбежать.

В твоих глазах звёзды,

Необитаемый остров

И я застрял здесь серьёзно,

Меня не надо спасать.**

В этот момент она поймала взгляд министра Шена, стоящего в дальнем ряду зрителей, и замолчала. На нём был другой костюм, хоть и похожего фасона и такой же синий, но она отличила, лента была та же, но волосы выглядели мокрыми, на лице было показное спокойствие и лёгкая бледность.

«Если какая-то сука посмела облить его водой, я её урою прямо здесь.»

— Почему ты прекратила петь? — тихо спросила старшая Сун, Вера посмотрела на неё, пытаясь вытащить себя из кровавой фантазии обратно в реальность, смущённо улыбнулась и сказала, выключая музыку:

— Стихи не должны быть слишком длинными, как я поняла, это утомительно. Или нет?

Старшая Сун развела руками и плавным жестом указала на госпожу Виари, как будто передавая ей слово, как более компетентному в этих вопросах специалисту. Виари скромно улыбнулась и сказала:

— Стихи — да, хотя бывают исключения, но песни — точно нет, в песне допускается два-три куплета в двенадцать строк, и четыре припева по четыре-шесть строк. По современной моде, стихи должны быть короткими и хлёсткими, но я уверена, эта мода пройдёт, она никогда не задерживается надолго.

— А какая задерживается? — Вера изо всех сил изображала заинтересованность в местной истории искусств и незаинтересованность в том, кто облил водой министра Шена, хотя у неё уже кулаки чесались подойти и задать конкретный вопрос. Виари взяла чайник и стала рассказывать нараспев, как сказку:

— Давным-давно, в те прекрасные времена, когда стихи читали совершенно все, а писали исключительно те, кому не давал молчать талант, данный небесами... Эх, давно, до войны, прекрасное было время. В общем, тогда в моде были стихотворные поединки, в которых сходились поистине великие поэты, настоящие титаны, и они не просто цитировали чужие стихи по очереди, соревнуясь в глубинах и объёмах своих познаний в литературе, но и писали свои собственные стихи, сочиняя прямо на ходу, и соревнуясь не в умении запоминать чужое, а в собственном мастерстве владения словом и художественной выразительности. Это, в некотором роде, сравняло в правах и возможностях старых поэтов с большим опытом и молодых, совсем начинающих. Многим это было не по нраву, было даже целое движение против «дилетантов в литературе», и в итоге они победили, задавив молодых числом и авторитетом, что ожидаемо, к сожалению. Но в течение недолгого периода подъёма этого течения, который длился буквально два сезона, с весны по осень и ещё одну весну, молодые поэты оставили в истории свой особенный след. И я там была, — она захихикала как маленькая девочка, посмотрела на Веру и других дам за столом, не на шутку удивлённых такими откровениями, кивнула: — Да, я соревновалась в поединках «между двумя ширмами». — Дамы ахнули, Виари посмотрела на Веру и объяснила: — Это когда оба дуэлянта сидят за ширмами, а между ними сидит чтец, он громко зачитывает тему поединка, бросает монету, при помощи которой выбирается первый выступающий, и переворачивает песочные часы. Первый выступающий пишет свой стих, обычно это три строки (но иногда писали и десять, если было, что сказать), и просовывает листок под ширмой. Чтец его принимает и читает вслух, переворачивает часы, и пока сыпется песок, второй поэт пишет ответ. Тоже просовывает под ширмой, чтец опять принимает, зачитывает и переворачивает часы, и дальше, и дальше, пока один из дуэлянтов не признает поражение. Иногда такие поединки длились всю ночь до рассвета, и иногда зрители действительно всю ночь сидели как на иголках, такая была сила в этих дуэлянтах. Сейчас так уже не соревнуются, — она поставила чайник и взяла свою пиалу, Вера взяла свою и спросила:

— А как соревнуются сейчас?

— Сейчас дуэлянты сидят напротив, чётко осознавая, кто перед ними, и боясь сказать лишнее или проявить недопустимые эмоции, потому что зрители тоже всё видят и навсегда запомнят. И поэтому все читают только старые проверенные стихи, авторства старых скучных поэтов. Естественно, преимущество всегда у того дуэлянта, чьи родители раскошелились на библиотеку побольше и позволили своему чаду побездельничать с книгами подольше, так что итог почти всегда предрешён. Иногда эти соревнования разнообразят, предлагая дуэлянтам вино после каждого раунда, это вносит некоторую интригу, — она захихикала, все вокруг тоже солидарно рассмеялись, Виари вздохнула: — Но настоящего изящества такие соревнования, конечно, лишены, они не для дам. И остроты лишены, и страсти, и риска, и вообще всего того, для чего и была создана поэзия.

Повисла тишина, Вера смотрела на Виари, ощущая, что старушка сейчас расплачется. Беспомощно посмотрела на хозяйку дома, та поймала её взгляд и отвела глаза, как будто сама не понимала, что делать. Потом Виари резко толкнуло под локоть что-то белое и пушистое, заставив пролить чай, Виари ахнула, к ней бросились служанки, а Виари рассмеялась и погладила маленькую собаку, которая нагло влезла к ней на колени:

— Лу-лу, бессовестная! Как ты сюда попала?

— Простите, она спряталась в корзине, — прошептала одна из служанок, все рассмеялись, Виари погладила собаку и виновато посмотрела на Веру, потом на остальных, чуть поклонилась хозяйке дома и тихо сказала:

— Спасибо за прекрасный вечер, у вас всегда хорошо, но в этом году как-то совершенно по-особенному. Вы меня извините? Я очень устала.

Хозяйка стала уговаривать её посидеть ещё немного, но Вера видела, что она и сама устала. Толпа стала расходиться по другим площадкам, собралась в несколько больших групп вокруг компаний, где играли на тай-бу и пели, на них больше никто не обращал внимания. Виари убедила хозяйку, что ей правда пора, хозяйка с облегчением согласилась и стала благодарить Веру и вторую даму за оказанную её скромному дому честь их принимать. Виари встала на ноги при помощи двух служанок и ушла домой со знакомой телепортисткой, вторую даму унесли на носилках двое слуг, Веру забрал министр Шен, хозяйка осталась наводить порядок.

Министр выглядел уставшим и мрачным, Вера пощупала его непривычно ледяную руку и шёпотом спросила:

— Всё в порядке?

— Да.

«Дзынь.»

— Устали? Хотите уйти?

Он посмотрел на неё с натужным возмущением, как будто она его оскорбила, предположив, что он может устать всего лишь от фестиваля, но в глубине глаз было большое желание сказать да и уйти побыстрее. Вера погладила его руку сильнее и сказала ещё тише:

— Скажем, что это я устала. Если Виари можно, то и нам можно уже уходить, да?

— Да.

Он вёл её вдоль широкой тропинки, проходящей через весь сад клёнов, а потом резко свернул на узкую боковую тропинку, и одновременно Веру как будто за ухо дёрнул знакомый голос, поющий под тай-бу:

Кошечка — гордый зверь,

Кошечка — скользкий шёлк.

Кошка тебе на дверь,

А ты... не ушёл.

Вера стала осматриваться, и нашла — генерал Чен, играл на тай-бу и пел. Сильным, хорошо поставленным голосом, но совершенно без напряжения или каких-то особых усилий, даже слегка небрежно, как будто для него это было способом скоротать время между тостами. Вокруг его площадки собралась толпа, он смотрел на струны, но Вере казалось, что он поёт лично для неё.

Министр пошёл быстрее, потом замедлился и обречённо посмотрел на Веру, вздохнул и сказал:

— Хотите подойти послушать?

Она удивилась, но промолчала, ожидая объяснения причин такой щедрости. Он постоял две секунды, отвернулся и сказал:

— Не хотите — как хотите, — и пошёл ещё быстрее, заставив Веру тихо рассмеяться. Он тоже улыбнулся и закатил глаза, шутливо, но без веселья перечисляя: — Да, это фестиваль, тут все поют, все играют на тай-бу, все пишут стихи, и у всех они нормальные, один я ничего не пишу, а что пишу, то нельзя никому показывать. Я уже это осознал, принял и смирился со своей убогостью, давайте больше не будем это обсуждать, спасибо.

Вера продолжала тихо смеяться и держать его руку, чувствуя, как она понемногу становится теплее и живее. Вздохнула и тихо сказала:

— Музыкант у меня уже был, я от него ушла.

— А министры были? — шутливо нахмурился министр.

— Ни единого.

— А генералы?

Она напоказ задумалась, без особой уверенности качнула головой и вздохнула:

— Нет, старше капитана никого не было. Но я слышала от девочек, что капитаны — это самый топчик, дальше они начинают портиться.

Министр рассмеялся и сжал её руку крепче, помолчал и сказал серьёзно:

— Вам выделили гостевой дом, это большая честь, от неё нельзя отказываться. Мои люди там уже всё проверили и подготовили, вас там ждёт ужин от Булата, медосмотр от Дока, новые амулеты, сменная одежда и личная спальня. Можете пойти туда прямо сейчас.

— Надо?

— Да.

— Хорошо, пойдём.

Он кивнул и продолжил её вести в том же направлении и в том же темпе, вокруг ходили нарядные гости, многие уже пьяненькие, совсем молодых и очень старых потихоньку уводили слуги, мимо то и дело проносили паланкины с забинтованными дамами, Вере было физически больно на них смотреть.

Они прошли в тишине большую часть парка, потом министр остановился у самой стены, осмотрелся, развернулся к Вере лицом и спросил:

— Скажите, пожалуйста, только честно, это важно.

— Что?

— Почему вы не вошли в павильон клёнов сразу, а пошли его обходить вокруг?

— Я не поняла, как в него зайти.

— В каком смысле?

— Я не увидела двери.

Он медленно почесал бровь и сказал:

— М-да. А сейчас вы видите двери?

Она осмотрелась и увидела — широкие, массивные, с коваными кружевными узорами и витражными вставками. На двери супермаркета они были абсолютно не похожи, и на соседние стеклянные панели тоже, они отличались, они выделялись, она не понимала, как могла их не увидеть. Посмотрела на министра, пытаясь понять, что это всё значит, спросила:

— Они заколдованные?

— Да. Они заколдованные. По легенде, Сад Красных Клёнов семьи Сун — священное место, куда не могут войти злые духи.

Вера подняла брови, министр посмотрел на неё долгим взглядом, медленно глубоко вдохнул, разводя руками, выдохнул и сказал гораздо тише:

— Вы прошли мимо восьми дверей. В данный момент это обсуждают во всех благородных семьях империи.

— И что это значит?

Он пожал плечами, помолчал и сказал:

— Поживём — увидим.

— Но я же вошла в итоге?

— Вошли, да. Потому что младший наследник Сун, цитирую: «Понял, что красивая волшебница не может войти, и пошёл открыл дверь для неё». Объяснять свои слова он не захотел, он всё в этой жизни «просто понял». Очень понятливый мальчик. Просил от вас каллиграфию, сказал, влюбился. Его бабушка тоже просила, так что для вас будет лучше это сделать, вы гость в их доме. И для вас будет лучше теперь вести себя ещё осторожнее, потому что на вас теперь смотрят ещё внимательнее.

Вера вздохнула и не ответила. Он указал на дверь:

— Сами сможете выйти?

Она подошла и отодвинула панель, подождала министра, он вышел и задвинул за собой. Указал на неё Вере:

— А войти сможете?

Она смотрела на стеклянную стену, всё выше поднимая брови — дверь исчезла. Мощёная дорожка упиралась в стену, такую же, как справа и слева, а дверей не было. Она достала телефон, включила камеру и навела на стеклянную стену — на экране двери были, а глазами их было не видно. Подойдя ближе, она нащупала ручку, глядя на свою руку через экран телефона и ощущая жуткие мурашки от разницы между восприятием глазами и изображением на экране, попыталась отодвинуть дверь, но не смогла — сил не хватало. Отпустила ручку и обернулась к министру, констатируя:

— Ну, очевидно, я — злой дух. Или, может быть, против меня работает та же магия, которая работает против злых духов. Это если Барт прав и шаманство и ритуалы жрецов — это просто такая магия не для всех. Не думаю, что в моей жизни от этого что-то сильно изменится.

Министр помолчал, вздохнул и опять протянул ей руку, молча уводя в тёмную глубину аллей.

***

---

* – песня «Ах, какой вчера был день» Александра Розенбаума

** – стих Звонкой Тишины