Хитрая злая лиса

8.44.28 Свекровь с ногтями и невестка с зубами

Когда вышла, дверь из гостиной в столовую была отодвинута, там горел свет, Вера вошла туда, увидев за столом министра, а на столе чайный набор из столовой Булата и целое блюдо всяких сладостей, которые продавались в тех рядах, которые они с министром пробежали насквозь сегодня вечером. Министр сосредоточенно заваривал чай, так внимательно, как будто от этого зависело всё в его жизни, Вера подошла и села на подушку напротив. Стала изучать стол — в центре стояла обычная свеча, она горела, давая слабый жёлтый свет, рядом стояла чёрная свеча, она не горела. На блюде лежали какие-то мелкие фрукты, покрытые карамелью, с воткнутой палочкой, выглядело как чупа-чупс. Такие конфеты, как та, что ей вручил генерал Чен, лежали горой в глубокой тарелке, завёрнутые в яркую бумагу без рисунка. Отдельно лежали какие-то палочки, кубики и шарики, она не знала, что это такое. Посмотрела на министра, он поставил перед ней чашку и убрал чайник подальше, взял свою чашку и осторожно посмотрел на Веру, поймал ответный взгляд и сразу же отвёл свой, тихо сказал:

— Приятненького.

— Спасибо.

Она сделала глоток из чашки, министр спросил с лёгким ехидством:

— На этот раз не «ужасно заварен»?

Она улыбнулась и посмотрела на него с жалостью:

— Вас это зацепило? — он отвернулся с гордым видом, она улыбнулась шире и вздохнула: — Не принимайте близко к сердцу, я сказала это для того, чтобы польстить ей и разрядить обстановку. Ваши несчастные женщины настолько замордованы бесконечными придирками и требованиями, что ради доброго слова готовы родину продать.

Он посмотрел на неё серьёзно, отвёл глаза и тихо сказал:

— Не только женщины.

Вера посмотрела на него, ожидая продолжения, он смотрел в сторону и медленно поворачивал чашку, потом вздохнул и сказал с долей шутки, хотя прозвучало жалко:

— Джен выглядит как свежий утопленник, я его даже Доку показал на всякий случай. Док сказал, с такой частотой сердечных сокращений и уровнем страха он долго не проживёт, сказал «скрепку» на него повесить, я повесил. Это единственная причина, почему я сейчас здесь. Если бы за ним Док не следил, я бы сам там сидел, выслушивал.

— Бэй Ви коза, — вздохнула Вера, — если у вас есть запись моего разговора с ней, дайте её Джен Джи послушать.

— Что там было?

Вера посмотрела на него с большим значением и сказала:

— Как вы думаете, стала бы сферическая женщина в вакууме скакать по крышам среди ночи ради того, чтобы попялиться на какого-то левого мужика, который ей вообще не нравится?

Он медленно глубоко вдохнул, потёр глаза и устало попросил:

— Можно без иномирских эвфемизмов?

— Ладно, будем говорить на вашем. Это цитата из Бэй Ви, можете её передать Джен Джи, по большому секрету. Готовы? «Мой господин фехтует лучше всех в мире, это очень красиво, а твой господин — единственный, кто может составить ему конкуренцию. Они иногда раздеваются».

Министр выпрямился и возмущённо заявил:

— Мы никогда не..! — и сник, как будто вспомнил. Вера подождала, пока он на неё посмотрит, и изобразила интригующие брови, министр схватился за голову и согнулся, глухо отвечая в ладони: — Да, мы раздевались один раз, чёрт... Джен почему-то решил, что попал по мне больше раз, чем я по нему, а это никак не определить без судьи, только синяки посчитать разве что. И мы разделись и посчитали синяки, оказалось поровну. И она это видела... — он согнулся ещё ниже, Вера медленно кивнула с безграничным удовольствием от этой информации:

— И ей это понравилось.

— Боги, как это вообще могло произойти... Как это возможно? Что она ещё видела?

— Я думаю, она видела много интересного, но мне она об этом рассказать не успела. И меня больше впечатляет то, что ей хватило смелости вломиться ко мне в спальню посреди ночи, но не хватило на то, чтобы поговорить с мужем.

— Это как раз нормально, — качнул головой министр, — цыньянок так воспитывают. И это одна из причин, почему я не хочу жену цыньянку. Женщины и так как с другой планеты, но с карнскими хотя бы договориться можно, хитрыми загадочными путями, но можно. А в империи они просто молчат, всегда, и даже если письмо напишут, там будет только то, что положено писать в таких случаях, это не будет значить совершенно ничего, кроме того, что её хорошо подготовили. Их натаскивают как собак, просто по алгоритму, «ситуация икс» — «её действия игрек», «ситуация не из тех, в которых понятно, что делать» — «не делай ничего», вся мудрость. Этот список алгоритмов им надо просто запомнить и выполнять, и если они не ошибаются, их называют хорошо воспитанными и со всех сторон правильными. С одной стороны, это понятно — когда все женщины одинаковые, то не имеет значения, какую выбрать, и поэтому выбирают семью, а не женщину. И это удобно для всех, вроде как. Теоретически. А на практике получается, что после свадьбы мужчина получает в свой дом кота в мешке, он знать не знает, что там у неё в голове под этими алгоритмами. Она ведёт себя по правилам и говорит при нём то, что должна говорить, но когда он не видит, она ведёт себя как хочет. И начинаются все эти интриги, от самой глупой ерунды до заказных убийств, и это никак не предскажешь, только шпионов иметь у неё под боком круглосуточно.

Он помолчал, сделал глоток чая и сказал с кривой улыбкой:

— Мой отец держал шпионов в свите моей матери. Изначально он сделал это для того, чтобы ему сообщали, если её кто-то будет обижать, или угрожать ей, или в её доме что-то будет ей не нравиться — он хотел, чтобы ей было комфортно. Потом эти шпионы стали ему подсказывать, что ей подарить, чтобы ей понравилось, или когда у неё... Когда она плохо себя чувствует и не хочет его видеть, например, или наоборот, хочет видеть, но не пишет ему из вредности или из гордости, или от обиды. А потом однажды она отдала приказ доверенным людям, чтобы они убили Георга 16го. Отцу доложили, он это предотвратил, но сильно обиделся, и ей сказал так не делать больше. Она поняла, что ему донесли, но не поняла, кто, и заменила вообще всех своих слуг, но он дал ей новых тоже из своих агентов, и больше их так откровенно не засвечивал. Когда он умер, у неё половина челяди уволилась в тот же день, она в шоке была, не понимала, в чём дело. Потом поняла, сильно психовала. Я давно хочу внедрить к ней своих людей, но никак не могу решиться и выбрать, кого именно, мне всех жалко.

Вера посмотрела на него удивлённо, он улыбнулся и смущённо опустил глаза, шёпотом отвечая:

— Она невыносима в быту. Бабушка сбежала из дворца Кан не в монастырь, а от моей матери, чтобы просто её не видеть и не пересекаться, они друг друга ненавидели. Но пока моя мать была ребёнком, она свой характер не знала, к чему приложить. А потом у неё появился я и мой отец, и она осознала всю безграничность своих прав и возможностей, и стала окончательно невыносима. Её требовательность вышла на такой уровень, что ей никто не мог угодить, от неё повара плакали, любые мастера и специалисты при её приближении заранее готовились получать. Мне как-то дядя рассказал, что когда бабушка была беременна моей матерью, она случайно упала, сильно, у неё было кровотечение и очень плохое самочувствие, ей все врачи говорили, что ребёнка она потеряла. А потом оказалось, что нет — моя мать выжила. Когда она родилась, а после рождения ребёнка у цыньянцев принято приглашать гадателей, которые смотрят судьбу по картам, звёздам и прочим волшебным вещам, и говорят свои соображения по поводу того, какое дать имя, какими окружать символами и в какую сторону развивать ребёнка. Про мою мать гадатель сказал, что у неё такая жажда жизни и такая жадность, что она добьётся для себя успеха, какие бы условия её не окружали.

— А когда она родилась?

— В начале лета, — он посмотрел на неё с иронией: — Вы тоже верите в гадания?

Она махнула рукой и отвела глаза:

— Просто интересно. В моём мире тоже есть такая система, но она не всегда правду говорит.

— По датам?

— Да. А у вас как определяют?

— Там много, я не разбираюсь. Дата, время, погода, сезон цветения каких растений, миграции каких птиц, всё такое. По внешности ребёнка определяют, по поведению. Моя мать родилась с очень длинными ногтями и сжатыми кулаками, настолько крепко сжатыми, что слуги не могли разжать, чтобы подстричь ногти. Ногти — знак цепкости, а кулаки — жадности. Я тоже с такими кулаками родился, — он посмотрел на свою руку, усмехнулся и добавил как бы в шутку: — Но ногти обычные были, нет во мне цепкости. А про кулаки в моём случае гадатель сказал, что это деловая хватка. Женщинам деловую хватку никто не пророчит, никогда, у них только один способ получить деньги — вытрясти их из мужчин. Бабушка назвала мать Ро Танг, это тропическая лиана, очень крепкая, бабушка думала, с таким именем у неё хватит гибкости и прочности, чтобы совладать с таким характером. А меня моя назвала Пушистой Скотиной, поэтому я сначала творю дичь, а потом осознаю и прихожу выпрашивать прощение путём валяния кверху пузом и виляния хвостом. И то у меня плохо получается, опыта мало. Но я учусь. Хотите конфету?

Она улыбнулась и неуверенно указала на блюдо со сладостями:

— Если вы расскажете, что это и как это едят.

Он стал рассказывать про каждый кубик, Вера пробовала, запивала чаем и всё сильнее убеждалась в том, что этот мир ей не рад — все конфеты были так себе. Большая часть представляла собой смесь толчёных орехов и сушёных фруктов с полужидким сиропом или карамелью, меньшая была просто фруктами в сахаре. Вера попробовала всё и честно призналась, что в качестве экзотики на один раз это можно пережить, но на постоянной основе жевать этот грильяж она бы не стала. Министр так расцвёл от этого, что она поспешила добавить:

— Только генералу Чену не вздумайте сказать, что мне не понравилось.

— Почему? — хитро улыбнулся министр, — вы же за правду во всех проявлениях, особенно во всём, что касается содержимого вашей тарелки?

— Да, когда я с Двейном на кухне сижу. А когда я на фестивале пытаюсь вражеского генерала к себе сманить, я буду есть что угодно и изображать радость до небес. И вам рекомендую, — она посмотрела на него с максимальной суровостью, на которую была способна в процессе отковыривания орехов от зубов, министр тоже изобразил суровость и медленно кивнул, она поняла по его лицу, что он тоже конфеты от зубов отскребает. Улыбнулась и сказала шёпотом:

— Хотите страшный секрет?

— А ну?

— Я родилась с зубами.

— И?

Вера посмотрела на него удивлённо, подозревая, что он шутит, но он правда не понимал, судя по всему. Она вздохнула и объяснила:

— Нормальные дети рождаются без зубов. Вы младенцев никогда не видели, что ли?

Он смутился и задумался, сказал без особой уверенности:

— Вообще, видел. Но заглядывать им в рот как-то не приходилось, если честно. И я видел их только издалека, у дикарей на востоке и в Ридии. Карнских в столице не видел никогда, не знаю, почему, не задумывался об этом. Цыньянских видел, специально ходил подглядывать в детстве. У цыньянцев считается, что мужчин надо держать подальше от детей, их показывают тайком, на минуту, и ребёнок обычно спит в это время. Считается, что мужчины не предназначены природой для этих вещей, воспитание мальчиков мужчинами начинается только после их переезда из женского дворца, лет в пять-семь, а девочки с отцами не пересекаются практически никогда, максимум дочь показывает какое-то представление, а отец смотрит и хвалит, это считается очень близкие и тёплые отношения, многими осуждается даже такое сближение.

Вера округлила глаза, он кивнул:

— Считается, что если отец свою дочь будет слишком любить, то он не захочет её отдавать замуж, а если отдаст, то потом будет лезть в её жизнь в новой семье, а в некоторых случаях вообще она сможет им манипулировать. А это зло. Для женщин идеально мужчин бояться, любых, сильно, не просто опасаться или смущаться, а прямо до ужаса бояться, до бледности и онемения, их специально с детства мужчинами пугают. В Карне пугают деревенских детей лесной и речной нечистью, чтобы они одни не ходили в лес или купаться, в городах пугают бандитами, чтобы дети не убегали на улицу сами. А в империи женщин пугают мужчинами, чтобы они росли тихими и послушными, никуда не лезли и сидели дома, потому что за пределами женского дворца мужчины повсюду.

— Охренительное воспитание девочек, — мрачно покачала головой Вера, министр кивнул и добавил с невесёлой усмешкой:

— Да мальчиков тоже, там всех воспитывают... интересно. Для цыньянцев, родители — злые карающие боги, или дарующие, но это редко, нормальное соотношение кар и даров где-то пять к одному. Их нянчат няньки, учат учителя, воспитывают воспитатели, отец только оценивает их успехи. Может изредка вызвать на разговор, обычно это значит, что сын накосячил. Но иногда бывают просто наставления или объявление о каком-то решении, например, что мальчику выбрали университет, практику, место военной службы или жену, и он должен поехать исполнить какие-то обязанности. Иногда отцы спрашивают мнение сыновей по поводу этих решений, но обществом это не одобряется, это считается перекладыванием ответственности за жизнь ребёнка с плохих родителей на бедных детей, которые сделают неправильный выбор по неопытности, и потом будут себя в этом всю жизнь винить. Мудрые родители такого не допускают, они всё решают сами, а дети подчиняются. Или не подчиняются, тогда их наказывают.

— Вас часто наказывали?

— Меня вообще не наказывали. Мой отец не был цыньянцем, к огромному моему счастью. Он заставлял меня всё в моей жизни выбирать самостоятельно, и из любой ситуации искать выход своим умом и своими силами. Говорил — это путь королей. Считал, что цыньянцы застряли в развитии именно из-за того, что никто не умеет принимать решения, говорил, это страна постаревших глупых детей, которые считают себя богами, а на самом деле, их власть — надутый пузырь, и именно поэтому они меняют правящую династию каждый раз, когда где-то вдруг прозреет хоть один человек и спросит громко и чётко, чем эта задница на троне заслужила носить корону на своей пустой голове. И все сразу задумываются — а и правда, чем? И начинают вспоминать — его дед завоевал полстраны, он был крутой и офигенный, без вопросов, он трон заслужил. Сын этого деда мотался по границам, с соседями воевал, восстания подавлял, тоже перебил кучу народу, ещё вроде как стихи писал хорошо — ладно, нормальный император. А его сын родился в мирное время, войны не видел, голода не видел, ходил всю жизнь в шелках, ел с серебра, пил из золота, законы какие-то дурацкие вводил, понятия не имея, как они будут на местах работать. Чиновники взятки берут, армия бездельничает и разлагается, в тюрьмах сидят только нищие, местные царьки себе дворцы строят, на стройку забирают рабов из каждой деревни, хотя там и так работать некому — эпидемии всех косят уже который год. И тут встаёт вопрос: а может быть, эпидемии — это кара богов?

У Веры от таких переходов глаза на лоб полезли, министр мрачно рассмеялся, кивнул:

— Да, это логика такая, цыньянская. У них считается, что состояние императора равно состоянию страны. Болеет император — вся страна в упадке, молод и здоров император — страна процветает. И когда всё кругом плохо, а как исправить, непонятно, равенство начинает работать в обратную сторону — чтобы исправить проблемы со страной, надо что-то сделать с императором. По-хорошему — он отрекается от престола в пользу самого авторитетного родственника. А они все там друг другу родственники, так что любой хрен с горы может объявить себя племянником, лишь бы гонг признал, это заранее проверяется. Этот хрен с горы собирает родственников, они собирают войска и идут на императора, там сидят родственники императора со своими войсками, и всякие другие люди, которым смена власти не выгодна, они громко орут, что «хрен с горы — предатель, это бунт, это незаконно, с этим надо бороться». Они воюют несколько лет, выкашивают треть работающей молодёжи и половину разожравшейся аристократии, благородных просто убивают прямо в собственном доме, и никто не задаёт вопросов и ничего не расследует, и никого не судят, просто говорят — «они предатели, их казнили». И на трон садится новая задница, молодая, злая и готовая убивать за это козырное место. Голод и эпидемия никуда не деваются, но все делают вид, что это просто последствия войны, «что же вы хотели, война — все умирают, переживём-восстановим». Эпидемия заканчивается сама, потому что слабые умерли, а сильные получили иммунитет. Среди умерших слабых оказывается как раз нужное количество немощных стариков и лишних детей, которые не могут работать, чтобы баланс работников и иждивенцев сошёлся в ноль, и еды стало всем хватать. Все хвалят императора — «велик, могуч, страну поднял, теперь заживём». И они живут какое-то время хорошо, потому что всех смелых вырезали, а умные прогнулись под нового императора и старательно лижут то, чем он сидит на троне. В стране тишина, спокойствие, все счастливы, потому что это очень хорошая ситуация, когда нет войны, всё прямо расцветает. Потом император стареет, на трон садится его сын, не самый старший, а самый толковый — потому что император не дурак и точно знает, что усидеть там дано не каждой заднице, поэтому он всех своих детей всячески изводит, чтобы узнать, кто из них самый живучий и зубастый. Этот живучий приходит на подготовленное место, имеет свиту людей, которым выгодно сидеть при нём, всё идёт спокойно, могут быть даже какие-то попытки в развитие и рост, в международную интеграцию. Но потом император стареет, и на трон садится тот из его детей, чьи родственники пробили ему путь наверх всеми правдами и неправдами, потому что они знают, что иметь на троне приближённую задницу приятно и выгодно. И этот человек садится на трон, вообще нихрена не понимая в этой жизни, в этой стране и вообще во всём, потому что его отец его не изводил, как того изводил дедуля, он сам от этого пострадал и решил, что это плохо, нормального ребёнка можно вырастить и без всего этого издевательства, здоровее будет. И ребёнок растёт с уверенностью, что всё, что от него требуется — это слушаться старших, и всё идёт нормально, пока эти старшие не начинают умирать от старости, и тогда уже на этого ребёнка все начинают смотреть большими наивными глазами и ждать мудрых наставлений. А он думает — «если я старший, то, наверное, я умный, я буду говорить, а они будут слушаться». И он говорит, все слушаются, ему прикольно — быть старшим весело, приятно, все кланяются. А кто поклонится ниже всех, тому можно от щедрот подарочков отсыпать, император же богат. И сидение на троне превращается в карнавал поклонов и подарков. Более низкие уровни власти никто не контролирует, они начинают наглеть, каждый думает, что он теперь будет как император — все ему будут кланяться, а он будет подарочки особо усердным раздавать. Но деньги не бесконечные, и когда они кончаются, встаёт вопрос — где их брать, и главное, как. Законно как-то слишком медленно, да и императору закон не писан, а тут каждый император, над кем не стоит папенька с хворостиной, а он не стоит, он занят, он император, ему поклоны надо принимать. А если закона нет, то можно творить что угодно. И потом однажды какой-нибудь местечковый император вякает на кого не следует. И этот кто не следует задаёт закономерный вопрос — «куда смотрит власть?» И получает ответ — никуда она не смотрит, она занимается своими делами, поклоны принимает, казну раздаёт. И этот кто не следует говорит — «а не охренела ли эта задница на троне? Может, её подвинуть?» Идёт и двигает. И династия хрена с горы меняется на династию кого не следует. И так каждые лет тридцать-пятьдесят, ну восемьдесят, если повезёт. Вся история империи, круг за кругом, как будто они вообще ничему не учатся. Хотя их заставляют это учить, историю все зубрят на память и сдают на экзамене, но одно дело запомнить красивые фразы, а другое — сложить их в цельную картину. И я думаю иногда о том, чтобы стать очередным хреном с горы, но мне же мало, я хочу не просто сменить задницу на троне, я хочу сменить парадигму. А как это сделать — хрен знает. Я могу воспитать преемника, может быть. Многие это могли, вряд ли я хуже. Но сможет ли этот преемник воспитать своего такого же? И вот это большой вопрос, очень неприятный. Потому что ответ от меня не зависит. Вроде как. Отец мог бы мне рассказать, но не успел. И я теперь хожу как недоученный, как будто школу бросил и куда дальше идти не знаю. На завод по возрасту не берут, в универ без школьного диплома не берут, в бандиты не хочется, да видно, придётся. Никому дела нет. — Он смотрел на свою чашку и всё быстрее крутил её пальцами, потом резко остановил и посмотрел на Веру: — Почему я это всё говорю?

— Потому что вы устали об этом молчать, — тихо сказала она.

— Может быть, — он отпил чая, помолчал и спросил в потолок с тяжким вздохом, полным бесконечного смирения со всем текущим беспределом: — Почему мы вообще начали об этом говорить? Как мы к этому пришли?

— Вы говорили про Джен Джи и его пульс, я говорила про Бэй Ви и что она коза, вы сказали, что ваша матушка родилась с ногтями, а я сказала, что я родилась с зубами.

— Да, я вспомнил. Это необычно?

— Это аномалия. Но у меня не было никаких проблем, наоборот, я была здоровее ровесников, и у меня было идеально работающее пищеварение, у меня никогда не было всяких колик, несварений и всего такого, я не плакала по ночам, потому что у меня ничего не болело. И я ела мясо. Детям его не дают, считается, что они не могут его переварить. Я про себя не знала, я увидела, как брат это делает. Мы сидели на кухне разговаривали, мама котлеты жарила, а он сидел в коляске. И потом она отвернулась, а он схватил котлету готовую с тарелки и стал есть. А я говорю ей: «Глянь, малой котлету хомячит, ему разве можно мясо?» А она на меня смотрит, вздыхает и говорит: «А больше ты ничего странного в нём не замечаешь?» Я говорю: «Нет». Она говорит: «Он стоит. Дети в таком возрасте не стоят. И не едят мясо, и зубов у них нет». И до меня доходит потихоньку. А мама говорит: «Ты такая же была, у нас в семье таких много, так что это не новость». А сестра у меня была нормальная, она ела как обычные дети. А я в младенчестве ела всё, в том числе, сырое мясо. У меня его отбирали, конечно, но я находила способ стащить. И когда начала ползать, я всё пробовала на зуб, я погрызла весь дом, мама говорила, что сначала боролась, потом смирилась. Я попробовала всё по разу и мне надоело, я сама перестала. И потом уже во взрослом возрасте я мясо полусырое ела, и сейчас ем, мне оно до сих пор нравится, но в моём мире это норма, там есть такая степень прожарки стейка, когда внутри кровь, его можно заказать в ресторане, никого этим не удивишь. Но, судя по чужим рассказам, я ощущаю вкус не так, как другие люди. Я различаю много оттенков вкуса в сыром мясе, в чистой воде, в молоке, могу по запаху сказать очень многое о еде, в том числе, стоит ли моей сестре это есть — у неё пузцо послабее, ей некоторые продукты не заходят. И мы всегда так ходим по магазинам и всяким праздникам, она что-то берёт и суёт мне под нос, я нюхаю и говорю «можно», или говорю «нет» и забираю себе. Все думают, я над ней доминирую так, а на самом деле, она меня использует как собаку-нюхача. Но в моей семье это не новость, по маминой линии в каждом поколении хотя бы один такой родственник есть. И у нас всех всю жизнь здоровые зубы, это редкость для моего мира. Я к стоматологу хожу только на гигиену, и он в первый раз долго смотрел на мои зубы, я спросила, в чём дело, он сказал — «они странные». В чём конкретно, объяснить не смог, но затылок чесал долго.

— Мне Док тоже сказал, что у вас зубы странные. И их у вас тридцать два.

— Это необычно?

— Да. Это аномалия. В нашем мире двадцать восемь у всех, больше — патология, надо удалять.

— В моём мире тридцать два — это вариант нормы, там у многих тридцать два. Иногда крайние кривые, и тогда их удаляют, но у меня все здоровые и функциональные, я всеми жую, поэтому их нет смысла трогать.

Министр как-то загадочно замолчал, рассматривая чашку, потом поднял глаза на Веру и тоном Барта, одновременно скромненького и наглого, попросил:

— Дайте посмотреть.

Вера опустила голову со смущённой улыбкой:

— Нет. Они в конфетах.

— Я смогу это пережить. Дайте, мне интересно.

— Нет. Потом, почищу — дам, напомните мне.

— Хорошо. Я напомню, — он посмотрел на неё чуть серьёзнее, она кивнула:

— Хорошо.

Министр тоже взял себе конфету, задумался о чём-то приятном, улыбка на его лице становилась всё более злорадной, Вера не выдержала и вопросительно приподняла брови, он улыбнулся как удачливый аферист и медленно, с наслаждением вопросил пространство:

— Интересно, что наши старухи сказали бы про новорождённого ребёнка с зубами? Надо им подкинуть вопросик, и намекнуть, откуда он взялся. Пусть охренеют. И пусть на всю империю растрындят. «На каждую свекровь с ногтями найдётся невестка с зубами». Боги, какая прелесть, — он так заразительно рассмеялся, что Вера впервые подумала, что он пьян. Улыбку сдержать не смогла, но строгий тон изобразила:

— Никаких свекровей и невесток, я уже всем сказала, что таких разговоров не велось никогда, не ломайте мне легенду.

— Это вы хорошо придумали, тут конечно да. Но что, если вы правда беременны? — он вроде бы продолжал улыбаться, но глаза были трезвые, Вера качнула головой:

— Ну уж мне-то виднее, нет?

— Иногда женщины не знают об этом довольно долго.

Она медленно глубоко вдохнула, потёрла пальцем висок и сказала сочувственным шёпотом:

— Господин министр... не хочется, конечно, вас расстраивать, но от чая детей не бывает.

Он немного смутился, но продолжал выглядеть довольным, спросил шутливым тоном, но с предельно серьёзным взглядом:

— А от композиторов?

— От композиторов существуют надёжные средства предохранения, и мне они настолько нравятся, что я ношу их с собой всегда, и без них у меня ничего не было ни разу в жизни, во избежание сюрпризов. Потому что я настолько не люблю сюрпризы, что делаю тесты каждый месяц, и положительного теста я не видела никогда. И сейчас не увижу, я могу быть уверена в этом, потому что я сделала для этого всё возможное, так что можете расслабиться.

— Спасибо, мне легче, — он как-то мигом изменился, как будто действительно расслабился. Она посмотрела на него с подозрением, он прищурил один глаз и признался: — На фестивале присутствовали разные жрецы и гадатели, мы к ним не подходили, во избежание конфузов, но они нас видели. И их о нас потом всякие любопытные и заинтересованные расспрашивали. Жрицы МаРа продолжают настаивать на том, что вы беременны мальчиком. Жрицы РаНи утверждают, что точно нет, более того, вы невинны как дитя, поэтому ходить должны в их храм, а не к МаРа. Жрец Люциуса, это бог просвещения и образования, сказал, что всё это ерунда, вы созданы для великих открытий, поэтому для вас будет лучше постричься в сан и служить Люциусу. Если что, я не рекомендую — это карнский бог, жреца пригласили сюда по старой дружбе, он здесь не работал, а отдыхал, поэтому он был сильно пьян, когда это говорил. А жрецы СоРа и СэРа вообще сказали, что вы не можете иметь детей, но зато построите великолепную карьеру в преподавании и наставничестве, если пойдёте в их храм. Они держат приюты для детей и бездомных. Тоже не рекомендую — работа собачья, я там когда-то работал, очень недолго, но очень впечатляюще.

— Когда вы успели?

— Когда по империи бегал от охотников за головами. Думал, отсижусь тихо на казённых харчах. Ага, щазже.

Вера смотрела на него круглыми глазами, он улыбнулся и развёл руками с наигранным равнодушием:

— Я прожил долгую жизнь. Много чего успел, но много чего и... не успел. Пока ещё, — он посмотрел на запястье, как будто надеялся найти там часы, но их там не было, он сам над собой посмеялся, достал часы из рукава и положил на стол, указал на них Вере с подозрительно смущённым видом: — Засиделись мы. Спать пора.

Она смотрела на него, ожидая продолжения — он выглядел так, как будто это всё прелюдия, а суть заявления будет вот-вот. Но заявления всё никак не было, зато министр начинал выглядеть всё более смущённым и не знающим, куда себя деть, или как перейти к тому самому заявлению.