Клетка

Глава 15. Бред

Новогодние каникулы пришлось проводить в компании Игорька. Мать его уехала в Аспен, а Владимир Егорович боялся оставить сына без присмотра. То ли не доверял, то ли не считал достаточно самостоятельным, чтобы позаботиться о себе. Игорьку выделили небольшую гостевую на первом этаже. Он практически оттуда не выходил. Хорошо, что мозолил глаза лишь во время редких случайных встреч на кухне. Астафьев старался «быть с семьёй», как он выражался, изредка выезжая на псевдоделовые встречи с партнерами по бизнесу.

Я часто захватывал этюдник и выходил во двор — намарать что-нибудь с натуры. Не терпелось опробовать подарки. Рисовал до тех пор, пока закоченевшие пальцы не переставали удерживать кисть или карандаш. Бывало, выходил Астафьев расчистить дорожку от снега. Ко мне не приближался и даже не смотрел в мою сторону, но даже от его присутствия становилось не по себе. Сегодня Астафьев еще затемно укатил куда-то вместе с Владимиром Егоровичем. В последнее время я спал чутко, поэтому проснулся, как только услышал его размашистые шаги по коридору и приглушённые голоса.

От нечего делать спустился вниз, наколотил большую кружку растворимого кофе с сахаром и молоком. Долго сидел над ней, позевывая, и смотрел, как медленно занимается рассвет за окном. Потом собрал всё необходимое для рисования и вышел навстречу морозному утру. Сегодня выбрал для работы акварельные карандаши. Заря в акварели должна получиться чудесной. Мягко наметил на бумаге простым карандашом контуры дома, ветви деревьев и полосы на небе, которые вскоре заиграют на бумаге огненно-рыжими красками. Обозначил основные оттенки рассветного неба, чтобы потом не спеша проработать их.

Увлёкся, как обычно, внезапно возникшей идеей, но всё же боковым зрением заметил Лиса по расчищенной дорожке направляющегося к калитке.

— Куда собрался? — окликнул его.

Он оглянулся и как ни странно подошёл.

— Прогуляться решил. Может, прикуплю чего-нибудь. Задрался уже натыкаться на рожу этого упыря. Рисуешь опять?

Лис кутался в объёмный серый шарф и переминался с ноги на ногу. Шапку он никогда не надевал, хотя покрасневшие уши выдавали, что он мёрзнет. Почему-то он считал, что лучше быть страдающим от холода красавцем с отмороженными ушами, чем выглядеть упуганным кретином.

— У тебя стена дома кривая. И тень слишком синяя. Только не говори, что ты художник, и ты так видишь.

Я уже пожалел, что затронул его. Лучше бы ехал по своим делам, а не стоял и распинался, чем его не устраивает рисунок. Какие-то замечания пропускал мимо ушей, на самые обидные огрызался. Когда он сказал, что картина получается лубочной, терпение лопнуло. Прямо над нами раскинула ветви, покрытые снежными шапками, черёмуха. Я не придумал ничего лучше, как дёрнуть за ветку. И тут же на голову Лиса посыпался снег, припорошил волосы, попал в глаза, засыпался за ворот. Он протёр лицо облачённой в кожаную перчатку рукой и сузил глаза так, что они стали похожи на злобные щёлочки.

— Ну это ты зря сделал, — прошипел он.

В ответ на его угрозу я ухватился за ветку и тряхнул как следует: на Лиса обрушилась целая лавина снега. Пока он не опомнился, я бросился прочь, решив спрятаться в доме. Не успел добежать даже до расчищенной площадки, как Лис меня настиг, набросился сзади, завалил в сугроб и принялся натирать снегом шею и уши. Снег обжигал ледяным холодом, но мне было смешно. Услышав странные хрюкающие и булькающие звуки, Лис слез с меня и рывком перевернул на спину.

— Ты еще смеёшься, скотина долбанутая? Получай за это! — он начал растирать щёки, а я, получив некоторую свободу движений, отчаянно брыкался руками и ногами и ржал.

— Лис, куда делся твой лоск? — давясь смехом и снегом, протарахтел я, уставившись на взъерошенную, раскрасневшуюся физиономию.

— И правда, куда? — изогнул красивую тёмную бровь Лис, приподнимаясь и осматривая себя. На чёрных скинни и тёмно-графитовом коротком пальто густо налипли комья подтаявшего снега. Шарф, с таким старанием повязанный, удручающе болтался бесформенной тряпкой. — Как мне ехать? Ладно, придётся дома сидеть. Переодеваться впадлу, — протянул руку. — Давай поднимайся.

Я ухватился за ладонь, подтянулся и тут же был брошен обратно. Лис заливисто засмеялся, глядя на мои барахтанья.

— Ладно, — подал руку снова. — Я больше не буду. Квиты.

Помог мне подняться, сунул в руки слетевшую во время борьбы вязаную шапочку, предварительно отряхнув, как мог, от снега.

— Манатки свои забери, — кивнул в сторону этюдника. — Я подожду тебя.

До дверей Лис гнал меня шутливыми пинками, продолжая ворчать про испорченное дорогое пальто. Мельком я заметил, что занавески на кухонном окне покачнулись, скрывая чей-то силуэт.

Переодевшись в сухую домашнюю одежду, мы с Лисом собрались согреться чаем. Войдя, я увидел Игорька, сидящего с ногами на табуретке и активно жующего бутерброд. Остановился, серьёзно задумавшись о том, чтобы развернуться и обойтись без чая, но получил ощутимый тычок в спину. Пришлось сквозь зубы поздороваться и усесться к столу. Лис вскипятил воду и разлил по чашкам, используя для заварки один пакетик на двоих. Перенёс чашки на обеденный стол. А я добавил в каждую сахар и размешал, пока Лис готовил бутерброды.

— Какая идиллия! Сейчас блевану, — подал голос Игогоша. — Один чай разливает, другой сахар насыпает. Делите пополам чайный пакетик. Эм, а перепихнуться вы не успели после ваших игрищ на снегу? Или вы скорострелы?

— Что ты несёшь? — Лис поднял на него тяжёлый взгляд.

— Да задолбали вы! Куда ни плюнь, одни пидоры злоебучие. Скоро натуралов в Красную книгу заносить придётся. Думал, хоть ты нормальный, а ты тоже из этих, — он испытующе посмотрел на меня.

— Сам ты пидор, — огрызнулся я.

— Я нет. Ни капли в рот, ни сантиметра в зад. Ты можешь сказать то же самое о себе?

— Да тебе для этого ни в рот, ни в зад не нужно, это в твоём характере, — усмехнулся Лис.

— Шлюшка бордельная, тебя вообще не спрашивают. Я с ним хочу поговорить. Олег, мне понять нужно, как вы ими становитесь. Вам бабы что ли не дают даже самые стрёмные, вот вы друг на друга прыгаете? Или у вас в голове нейронные связи рвутся, и вы путаете с кем нужно сношаться? Вы же просто — ошибка природы.

— А зачем тебе знать? — я нарочито громко отхлебнул чай. — Тоже с бабами проблемы? Решил информацию собрать и переметнуться на сторону зла? Ты лучше в интернете покопайся. На форумах зарегистрируйся, там тебя просветят.

— Да ты совсем гонишь! — вскинулся Игорь. — Я таких как вы убивал бы, если бы не было противно руки марать. Говномесы, бля! С вами одним воздухом дышать противно!

— А на деньги, что твой отец домой приносит, жить не противно? Ничего, что он на говномеса работает? Или деньги не пахнут? — лицо Лиса вытянулось, не ожидал от меня такое услышать. Да я и сам от себя не ожидал. И Игорёк не нашёлся, что ответить, заткнулся, отвернулся к окну.

— Я допил. Пойдем? — Лис решил, что пора нам уйти.

Мы оставили грязные кружки на столе и замершего статуей Игогошу.

— А если он расскажет Астафьеву? — спросил тихо, пока шли по коридору.

— Не расскажет, кишка тонка. Ни Вите, ни отцу, никому он не скажет.

К вечеру мне стало плохо. От мыслей про то, как я неблагодарно назвал за глаза Астафьева, разболелась голова. А ещё думал про Лиса. Пусть Лису нравятся все эти ужасные, противные вещи, которыми он занимается с Астафьевым, пусть он работал в борделе, но он в сто, нет, в миллион раз лучше чем Игогоша. Да их и сравнивать нельзя.

— Не нравится мне твой вид, — озабоченно сказал Лис, помешивая чай. Игогоша закрылся в своей комнате, как моллюск в раковине, и не показывал из неё носа. Поэтому мы расслабленно сидели на кухне.

— Голова просто болит, — сказал и зашёлся кашлем.

Лис дотронулся до лба и выругался.

— Да ты весь горишь.

Начал набирать Астафьева. Потом Владимира Егоровича. Телефоны были вне зоны действия сети у обоих. Набрал Машу, подумал, и сбросил вызов.

— Что же с тобой делать? В скорую звонить нельзя, кто знает, что там у Вити с твоими документами. Это я во всём виноват. Не следовало тебя снегом растирать, — сокрушался он, пока я пытался осилить стакан молока.

После помог подняться мне, как тяжелобольному, пытался поддержать под локоть:

— Пойдем, приляжешь.

— Сам дойду, не маленький, — давясь сухим кашлем, прохрипел в ответ на заботу.

Лис велел мне ложиться в кровать, а сам притащил стакан с водой и жаропонижающее. Потом принёс графин с водой и таблетки про запас.

Голова раскалывалась, веки горели, из груди рвался кашель. Я отвернулся к прохладной стене, пытаясь отдать ей часть ненужного тепла. Почувствовал, что Лис сел рядом. Незаметно провалился в беспокойный сон, просыпался, озирался осоловело, и засыпал снова. Жарило и душило, как в печке. Губы пересохли. Дышалось с трудом. Если бы не прохладные нежные мамины руки на лбу, было бы невыносимо. Она отводила пряди, гладила по голове, шептала что-то успокаивающее, невесомо прижималась губами к волосам. Забирала жар, забирала боль.

— Мама! Мама! — позвал и прижался к ней всем телом, хотелось улечься на её груди, как в детстве и почувствовать себя защищённым и любимым.

Но мама почему-то чертыхалась и пыталась отодвинуться. С трудом разлепил веки, чтобы увидеть её, понять, почему она так странно себя ведёт. Её подёрнутое мутной дымкой лицо начало приобретать чёткость. Смотрело на меня обеспокоенно глазами Лиса и слабо улыбалось его губами.

— Лис! — прошептал радостно. Узнал, но продолжил жаться к нему. Милый, добрый Лис! Провел по его щеке пальцами. Мягкая. Обвел контур губ. Красивые. Их бы нарисовать. Потянулся к ним своими губами. Лис нахмурился, но не отстранился. Только плотно сжал губы.

— Пожалуйста, — прошептал, уткнувшись носом в его шею. — Пожалуйста.

Но Лис напрягся, застыл каменным изваянием. Захотелось плакать от обиды. Всхлипнул и сполз ниже, отвернулся и засопел. Неожиданно его ладонь бережно коснулась моей щеки. Я замер на мгновение, осознавая, а потом дёрнул плечом. Не надо меня утешать. Но его губы, кажущиеся прохладными, легко коснулись виска, потом прошлись по скуле, нежно захватили нижнюю губу. Сердце, бившееся учащенно из-за жара, совсем сошло с ума. Неумело, искренне ответил, поймал его пахнущий мятой судорожный вздох. Сам задохнулся от острой жажды продолжения. Но затрясся от нового приступа раздирающего кашля. После снова стал искать губы Лиса.

— Лучше спи, малыш, — шепнул Лис, целуя в мочку уха, обнял меня и заёрзал, устраиваясь поудобнее.

Проснулся от того, что кто-то осторожно тормошил меня за кисть. У кровати сидел Астафьев. Вид у него был встревоженный. Рядом стоял какой-то остроглазый сухонький старичок, с фонендоскопом поверх голубой рубашки. Убедившись, что я проснулся, Астафьев уступил место старичку, а сам отошёл к изножью.

— Давай, дружочек, измерим температуру, — старик протянул ртутный термометр. Помог справиться с футболкой и поставить градусник как нужно. Потом посмотрел на еле заметную серебристую полоску, зацокал языком, покачал головой. Выслушал лёгкие и заключил:

— Подозреваю пневмонию. Но окончательно подтвердить диагноз может только рентген. Желательно, очень желательно лечение в стационаре. Под постоянным наблюдением. Что я могу? Два раза в день приехать — и всё. Это не дело. Совсем не дело. Назначу курс антибиотиков. Хороших. Как только температура спадёт, нужно будет делать ингаляции. Температуру сбиваем. Водичку теплую пьём постоянно, мелкими глоточками. Кровь на анализы я сейчас возьму. Мочу подготовите завтра с утра. Раз уж не хотите по-нормальному, будем работать в таком режиме. Но это не дело.

Из его бормотания я понял только то, что у меня пневмония. Астафьев болезненно морщился при каждом моём покашливании. Диагноз его расстроил.

— Всё будет хорошо, вылечим, это не страшно, — успокаивал он не то меня, не то себя. — Эх, не уследил Алексей за тобой. Бестолочь. Я ещё побеседую с ним.

— Не надо, пожалуйста. Это я виноват, гулял по холоду. Каждый день.

— Вам вообще, молодой человек, беречься надо, — вставил своё экспертное мнение, которого не спрашивали, доктор. — Категорически нельзя простывать.

— Мне хотелось подарок быстрее опробовать, — попытался оправдаться.

— Значит, это вообще моя вина, — невесело усмехнулся Астафьев. — Порадовать тебя хотел. А вышло всё боком. Надо Машу вызванивать срочно.

— Только не Машу, — взмолился я. — Не надо её. И никого другого не надо.

— Что ж с тобой делать, когда смотришь жалобно, как кутёнок? Давай своими силами попробуем. Будем с Лёшей за тобой приглядывать. Карапет Оганезович, против не будете?

— Как не буду? Буду, конечно. Но вы же другого ответа ждёте. Так что если за два дня температура не перестанет подниматься выше 38, на постоянном квалифицированном медицинском контроле буду просто обязан настоять.

Взяв кровь из вены и вколов болючий укол в задницу, доктор поспешил удалиться. Астафьев ещё немного посидел, помолчал, подоткнул заботливо одеяло, и, наконец, ушёл. Тогда я смог вздохнуть спокойно.

Больше всего мне хотелось остаться наедине со своими мыслями. Подумать о своём сне. Содержание сна было весьма странным, но при воспоминании о нём тепло волной разливалось по телу. И в этом было стыдно себе признаться. Приснится же такое. Без сомнения, это всё из-за разговоров с Игогошей. Нужно спросить у Лиса, не трогал ли его случайно. Да, если трогал, он сам расскажет и обсмеёт.

Лис пришёл ближе к вечеру, заглянул спросить, всё ли у меня в порядке, не нужно ли чего. Я попросил посидеть немного со мной, потому что мне скучно. Он присел на кровать, прикоснулся губами ко лбу, проверяя на всякий случай температуру. Сразу бросило в жар от всколыхнувшихся в памяти картинок из сна. И подумалось с ужасом, а вдруг это правда? Вдруг лез к Лису? Вдруг целовал его? Невозможно, но вдруг?

— Вчера мне снилось всякое, — начал и запнулся, не зная, как спросить.

— Да, ты бредил. Маму звал, — улыбнулся Лис.

— А больше ничего странного не было?

— Странного? — он сделал длинную паузу. — Нет, малыш, ничего странного не было.