Клетка

Глава 7. Палка, палка, огуречик

Первое время после возвращения Астафьева из командировки Лис вёл себя настороженно. Боялся, что сдам. Убедившись, что я не стремлюсь занять его законное место под солнцем, расслабился, и даже стал относиться ко мне лучше — не как к пустому месту.

С ним было весело. Он умел уморительно рассказывать забавные истории, неподражаемо комментировать совместно просматриваемые фильмы. ним я смеялся, громко, как придурок. С ним было легко. С ним я вспомнил то, о чём напрочь забыл за последние восемь месяцев. людьми, оказывается, можно общаться.

С Астафьевым я тоже разговаривал, но это было совсем не то. Он спрашивал, хорошо ли мне живётся, всё ли устраивает, чего бы мне хотелось. Иногда произносил какие-то реплики, не требующие обязательного ответа с моей стороны. Я и не отвечал.

Дуболомы из охраны не стремились составить мне дружескую компанию и развлекать приятной не особо интеллектуальной беседой. Иногда появляющаяся Маша могла, конечно, болтать со мной без умолку. Но её слова воспринимались мозгом как белый шум. И оставались брошенными в немую пустоту. Да и о чём вообще можно разговаривать с тётеньками?

Наверное, поэтому Лис стал чем-то вроде наркотика для меня. Если он пропадал где-то весь день, я с нетерпением ждал его прихода, слонялся тенью по дому, не зная чем себя занять. Когда он появлялся, меня накрывало тёплой волной, именно такой, о какой рассказывал Лис. Каждый раз тепло зарождается в груди, точно по центру, мягкое, успокаивающее, умиротворяющее. Светлое тепло. Постепенно оно разливается по всему телу, разгоняя тьму и страхи.

Вот и сейчас я качался на волнах тепла в такт музыке, льющейся из наушника. Второй наушник в ухе Лиса. Мы валяемся на его кровати в эйфории. Только у каждого она своя: у Лиса после дозы, а у меня… Не знаю, от чего. Но хочу, чтобы это состояние не заканчивалось. Глаза закрыты. На губах улыбка. Широкая, от уха до уха. Хорошо, никто не видит. Почувствовал сбоку легкое шевеление. Повернулся, приоткрывая глаза, продолжая так же лыбиться. Лис лежал, повернувшись ко мне, приподнявшись на локте, и внимательно разглядывал.

— Ну и рожа у тебя, — выдал в итоге.

Успел обидеться, но не согнать дурацкую улыбку с лица.

— Хорошо? — спросил Лис.

— Было, пока ты всё не испортил.

— Могу легко исправить, — беспечно отозвался он. — Хочешь отсосу?

— Что? — мне показалось, что ослышался.

— Отсосу, малыш, — повторил он. — Вот так, — поднёс указательный палец к губам, обхватил его и красноречиво продемонстрировал свои намерения.

Щёки начали гореть — видимо, сейчас они как минимум пунцовые. Как у него вообще ума хватило или наоборот не хватило предложить такое?

— Что, нет?

— Нет.

— Почему? — на его лице такое удивление, будто я только что отказался от «бугатти вейрон» в дар.

— Потому что друзья не отсасывают!

Что-то вроде удивления промелькнуло на его лице и спряталось в прищуренных глазах.

— Друзья, говоришь? Ты считаешь меня своим другом?

Напряжённо выдохнул вместо ответа. Сейчас начнёт меня стебать. С него станется.

— Всё-таки зря отказываешься. Уверен, тебе бы понравилось. Уж в этом я настоящий ас, — завалился самодовольно на подушку, заведя руки за голову.

— Ты так говоришь, будто гордишься.

— Каждому свой талант.

-Что ж, у тебя он весьма сомнительный, — не удержался от ехидного замечания. — Тебе это действительно нравится?

— Может быть.

Невольно вспомнилась та картина, что я видел в первый день пребывания в этом доме. Лис тогда слишком довольным не выглядел. Как вообще добровольно можно делать такое? Мой опыт, который мне не забыть, вопил, что это противоестественно, мерзко, грязно, отвратительно и унизительно.

— По своей воле я бы этим не занимался, — резюмировал вслух свои мысли.

— Не зарекайся, — улыбнулся Лис.

— А тебе нравится, когда тебя бьют? — выпалил вдруг.

— Ты о чём вообще? — он нахмурился, но через пару секунд его лицо приняло прежнее безмятежное выражение.

— Ну… м-м-м… пару дней назад я кое-что видел.

— Что? — оживился Лис.

— Ладно, не важно.

— Нет-нет-нет, сказал «а», говори и «б».

— Я видел, как Астафьев бил тебя тапком, — произнёс скороговоркой.

В ту ночь мне плохо спалось. Долго ворочался, таращась в темноту. Потом захотелось пить. В графине на подоконнике воды не оказалось. И я побрёл к кулеру, стоящему у окна в конце коридора. Тишину нарушали приглушённые стоны. Мне показалось, что Лису опять плохо. Кинулся к нему в комнату. Но там было пусто. Понял, что постанывания доносятся из спальни Астафьева. Потом я различил звуки ударов, больше похожие на шлепки. Постоял немного у закрытой двери. Прислушивался. Услышав вскрики, решил, что Лису нужна помощь. Тогда я не думал, чем смогу помочь. Слегка приоткрыл дверь и припал одним глазом к щели. На полу, опершись на колени и локти, стоял обнажённый Лис. Сзади к нему пристроился Астафьев, тоже обнажённый, но в галстуке и хлестал Лиса по голой заднице тапком. От каждого удара Лис натурально вздрагивал и стонал. Убедившись, что Лиса не убивают, тихонько закрыл дверь и вернулся к себе в комнату. Пить расхотелось.

— И почему я не удивлен? — хмыкнул Лис. — Странно, что ты не вошёл и не начал задавать вопросы прямо в процессе.

— Совсем меня придурком считаешь? — пнул его в бок локтем.

— Нет, что ты! — хитро прищурился. — Не совсем. На половинку.

— А я помочь хотел.

— Астафьеву? Добить меня тапком? — развеселился Лис.

— Скажи, тебе и это было приятно? — проигнорировал его весёлый настрой.

— Если честно, не очень. Точнее, очень неприятно. Но бывало и похуже.

— А зачем он тебя бил?

— Это игры взрослых мальчиков, до которых ты, малявка, не дорос, — больно щёлкнул по носу.

— А ты его тоже бьёшь?

— Нет, конечно.

— А ты его тоже, ну… тоже… как он тебя…

— Нет!

— А хотел бы?

— Ты сегодня решил побить рекорд по количеству тупейших вопросов?

— Нет. Мне просто интересно.

— Даже представить себе это не могу.

— А я могу. Даже покажу тебе.

— Устроишь театр одного актера? — удивился он.

— У тебя есть карандаш и бумага?

— В столе посмотри. Ты что схематический чертёж делать собрался? Палка, палка, огуречик — получился господин Астафьев?

— Почти.

Лис уселся на кровать в предвкушении чего-то интересного.

Через пять минут под похихикивания Лиса на листе бумаги возник Астафьев в коленно-локтевой с огромной скалящейся головой в лучших традициях шаржей. Потом появился сам Лис, обнажённый, фигуристый с завидным достоинством, расположивший по-хозяйски руки на мясистых ягодицах Астафьева.

— Да ты талант! И себя рисуй, — велел Лис.

После непродолжительных препирательств нарисовал себя с краю листа, подальше от этой парочки, занимающейся непотребством. Нарядил себя в цветастые бриджи «а-ля гавайский вариант» и тёмные очки. Типа я просто мимо проходил. Такой образ вызвал бурю негодования у Лиса.

— Почему это мы голые, а ты в штанах? Давай перерисовывай.

Пытался убедить Лиса, что это мой рисунок, а творец лучше знает, как должно выглядеть его детище. Но Лис вырвал карандаш, и погрызенной стёркой на обратной его стороне яростно ликвидировал моё одеяние.

— Давай лучше я сам, — смирился с неизбежным. — А то всё испортишь.

Нарисовал всё, как положено с максимумом натуралистичности, которая возможна, но Лис опять возмутился.

— Что за скромность? У греческих статуй и то больше. Рисуй хотя бы по колено.

— Нет.

Ведь истинный творец должен быть тверд и не поддаваться на провокации критиков.

Лис снова коршуном набросился на меня, пытаясь отобрать лист. После непродолжительной борьбы рисунок, уже изрядно помятый и с оторванным углом, оказался у него. Издав победный клич, он старательно с мастерством пятиклашки пририсовал нечто напоминающее длинный батон вареной колбасы, снабдив его сверху густыми клочками шерсти. При этом Лис хихикал, как выжившая из ума страрушонка, попутно отбивая мои попытки завладеть этим художеством. Наконец у меня получилось, и теперь я смеялся от идеи, как отомстить нарисованному Лису за действия прототипа.

Но кто много смеется, тот вскоре будет плакать. Так говорила моя бабушка.

— Ребята, вас даже внизу слышно. Что за веселье? — от голоса Астафьева смех застрял в горле, а сердце упало.

С ужасом пытался запихнуть рисунок под подушку, понимая, что Астафьеву такое художество не понравится. Проснувшаяся совесть начала укорять: человек приютил меня, кормит, поит, а я отплатил за его добро таким уродством. То, что мы перестали смеяться, как ненормальные, и замерли, как напуганные котом мыши, а может быть, и мой маневр с рисунком, навёл его на мысль, что что-то не так. Его лицо вмиг стало суровым, а когда он достал наше творение из-под подушки, и вовсе покрылось багровыми пятнами. Долго, мучительно долго в абсолютной тишине, он рассматривал нарисованное. Между бровями складка превратилась в глубокие борозды. Наконец, он спросил:

— Кто?

— Мы. Оба, — ответил Лис.

— Все твои таланты я знаю наперечёт. И рисование в них не входит.

— Я рисовал, — мой голос пропал и получилось шипение.

Астафьев выдавил из себя улыбку:

— Олежка, меня с детства называли башковитым. Но я никогда не думал, что в этом смысле. И что всё настолько… башковито. А в целом… В целом неплохо. Даже талантливо. Составь список, какие краски, кисти, и что там еще надо, купить. И рисуй что-нибудь нормальное. Только чтобы такого безобразия я больше не видел.