Клетка

Глава 21. Перемены

Астафьев все чаще звал меня вечерами посмотреть вместе с ним телевизор. Причем не тот, во всю стену, на первом этаже, а скромную плазму в его спальне. Он опирался на изголовье кровати, подложив под спину подушку, напяливал на нос очки, брал на колени ноутбук и погружался в работу. Перед этим он указывал на место рядом с собой. Мне приходилось ложиться под его бок на растеленную смятую кровать, всё ещё хранящую запах недавнего секса, и пялиться в экран. Иногда он комментировал происходящее на экране, не отрывая глаз от ноутбука. Я мямлил в ответ невразумительные междометия, на этом подобие диалога заканчивалось. В конце концов, я засыпал и просыпался среди ночи от его раскатистого храпа. После уже не мог уснуть. И уйти не мог. Он как чувствовал и подгребал меня к себе тяжёлой ручищей.

Утром неизменно, даже тогда, когда мне счастливилось уснуть в своей постели, тащил меня завтракать. Наверное, в его понимании так выглядела забота. Хотя меня обрадовало бы гораздо больше, если бы он давал мне выспаться. Надо отдать должное, он больше ко мне не приставал, если не считать смазанный, скорее всего, в его понимании отеческий, поцелуй в щёку перед уходом.

Мне было ясно одно: он всерьёз взялся за меня. Не мытьем, так катаньем, как говорила бабушка. Нанял репетиторов, которые приезжали через день. Сказал, что прислушался к Нине, которая прожужжала ему уши тем, что мне необходимо доучиться.

Лис всё больше мрачнел. Часто его взгляд подолгу застывал на каком-нибудь предмете. Потом Лис отмирал и вёл себя вроде бы как обычно. Я боялся, что у него начнётся депрессия. А ещё больше боялся, что его страхи не беспочвенны. Всё свободное время я старался проводить с ним. Не важно, о чём говорить, не важно, о чём молчать, просто быть рядом. Чаще всего я приходил к нему с учебниками и честно пытался читать, но постоянно отрывался, чтобы посмотреть на него. Бывало, я приносил ежедневник, который он мне подарил и рисовал его. На случай, если он окажется прав. Самым страшным для меня было — не увидеть его больше. Я хотел сохранить его образ.

Мне нравилось лежать с ним на кровати, когда он слушал музыку. Его глаза закрыты, пушистые ресницы полумесяцами отбрасывают тени, на губах блуждает улыбка. После дозы он всегда расслаблен. Сползая с подушки и укладываясь ему на грудь, я прислушивался к тому, как бьётся его сердце. Моё же рядом с ним всегда частило.

Мой день рождения решили отмечать на Ладоге. Вернее, Астафьев решил, а я промолчал, что было воспринято им как согласие. С нами ехал только Вронский-старший, если не считать машины сопровождения. Младший к Ладоге теперь относился весьма прохладно и благоразумно отказался.

Вронский был за рулем, Астафьев сидел впереди, а мы с Лисом на заднем сидении. Багажник был забит спиртным, какими-то замысловатыми закусками, приготовленными его поваром и упакованными в прямоугольные разнокалиберные судочки. Еле нашли место для торта, который ваяли в известной кондитерской под заказ.

Всю дорогу я смотрел в окно и почти обрадовался, когда машина затормозила у забора, потому что от вида проносившихся мимо полей, перелесков и домов меня начало мутить.

— Зеленый ты весь какой-то, — обеспокоенно заметил Астафьев. — Сейчас открою, приляжешь.

Я так и сделал. Плюхнулся на диван и прикрыл глаза. Остальные чем-то гремели, что-то вносили и выносили, негромко переговаривались. Из полусонного состояния вывел звонок. Нина поздравляла меня с днем рождения, бойко желала то, что обычно желают в таких случаях, но замялась, когда я спросил, почему она не приехала. Сослалась на работу, но голос её звучал не слишком уверенно. Наверное, просто не захотела приезжать. А в таком не принято сознаваться.

Вечно проваляться на диване все равно не получилось бы, да и есть хотелось, поэтому поднялся и побрёл в сторону беседки. Стол уже накрыли и, судя по стопкам, уже успели выпить. Встретили меня по команде Астафьева нестройным хором голосов на манер Мутко старательно выводивших «Happy birthday to you». Вронский сунул в руку пластиковый стакан с белым вином, и все поспешили чокнуться со мной стопками с коньяком. Закусывали лимоном присыпанным сахаром и грецким орехом. Говорили тосты, поздравляли. Вронский — чётко и по делу, присовокупив к тосту подарок — графический планшет, Лис — какие-то общие фразы, а Астафьев зарядил пламенную речь.

— Был бы у меня родной сын, я бы гордился, если бы он хоть немного походил на тебя, — сказал он в её завершение.

Только я успел перехватить немного салата, как Астафьев начал торопить всех.

— Успеешь поесть еще, — вырвал тарелку из рук. — Надо ехать.

— Куда? Зачем? — я успел схватить бутерброд за миг до того, как Лис забрал тарелку с ними и стал обматывать её пищевой плёнкой. Вронский в это время закрывал судочки крышками и складывал их в сумку-холодильник.

— Увидишь. Я хочу подарить тебе свой подарок. Уверен, тебе понравится, — улыбнулся Астафьев.

Мне уже не нравилось, что придется опять трястись в машине по ухабистой дороге.

Правда, к моей радости, ехали недолго, от силы полчаса. Зарулили в открытые ворота с вывеской над ними «Яхт-клуб «Марина». Припарковались на стоянке. Никогда раньше не был в яхт-клубах и с интересом осматривался, пока остальные разгружали багажник.

Территорию окружал высоченный металлический забор, метра три не меньше. Совсем скромная на его фоне будочка охраны выпустила мужика в камуфляже покурить. Слева от нас выстроились ряды аккуратных эллингов в едином стиле. А справа среди сосен виднелись бревенчатые коттеджи. С той стороны приглушённо доносилась музыка, сдобренная сытым ароматом шашлыка. Рот мгновенно наполнился слюной, а живот свело. То, что Лиса нагрузили пакетами с едой, давало надежду на то, что я наконец-то поем.

Мне тоже всучили какой-то небольшой пакет, видимо, руководствуясь принципом, что каждый должен что-то нести, и мы гуськом по узкой, вымощенной серой плиткой дорожке направились к озеру.

С набережной в озеро уходили длинные пирсы с пришвартованными катерами и яхтами на любой вкус. Астафьев остановился, немного подумал, а потом стал прохаживаться по причалам что-то высматривая, а мы, как придурки, бродили следом. Наконец, он нашёл, что искал. Резко тормознулся, так что я влетел в его широкую спину. Он пропустил меня вперед и, указав рукой на катер, спросил:

— Как тебе вот этот катерок?

— Красивый, — ответил я, ничуть не соврав.

Подобные можно увидеть в журналах, только не тех, где суровые мужики в забродах гордо держат огромных карпов, а тех, где глянец красивой жизни задаёт вектор мечтаний. На таких катерах загорелые парни с рельефным телом и неестественно белыми улыбками в компании длинноногих девушек в бикини бороздят лазурь океана.

— Заметил, как называется? — оборвал мои мысли Вронский.

На темно-синем борту белыми остроугольными буквами крупно значилось «Князь Олег».

— Смекаешь, в чем сюрприз? — хитро прищурился Вронский.

— Мы прокатимся на нём? — неуверенно предположил.

— Обязательно, — улыбнулся Астафьев. — Хотел бы такой?

Я пожал плечами:

— А что мне с ним делать?

— А это ты уже сам решай. Он уже твой. Читай, — он протянул мне синюю бумажку.

«Техпаспорт транспортного средства», — прочитал про себя. Потом шли какие-то непонятные мне характеристики и сведения о владельцах. Последним владельцем был Астафьев Олег Викторович. Я крутил листок в руках, совершенно не понимая, каким образом его содержание затрагивает меня.

— Ты теперь официально мой сын, Астафьев Олег Викторович. Я слов на ветер не бросаю.

Я стоял оцепенело, до конца не осознавая, что происходит. Астафьев, видимо, понял, что от меня ожидаемой реакции, соответствующей ситуации, не дождётся, молча потрепал меня по волосам. Лис, потрясённый не меньше моего, даже не пытался скрыть эмоции.

— Если бы мне подарили такой, я бы прыгал до потолка, — Вронского удивила моя заторможенность. — У него, наверное, шок от радости.

— Я долго думал над подарком. Всё-таки восемнадцать лет — это особая дата. Вспомнил себя мальчишкой. Всегда мечтал о моторной лодке, чтобы кататься по Волге с друзьями. Ну что, хозяин, — Астафьев хлопнул меня по плечу, — разрешишь прокатиться?

Я кивнул.

— Строгий какой, — рассмеялся Вронский. — Я думал, он нас прогонит сейчас от своего катера.

Астафьев помог мне пройти по трапу на палубу. Катер был роскошным, на мой неизбалованный вкус — и подавно. Кожаные удобные бежевые кресла и такой же диванчик на корме. Брезентовый тент защищал от навязчивого солнца, даря приятную тень. Астафьев уселся в кресло у консоли управления, включил бортовой компьютер, махнул мне рукой приглашая сесть на соседнее кресло. На поворот ключа зажигания мотор откликнулся негромким рокотом.

— Мы тут с Владимиром Егорычем уже успели покататься после покупки.

— Было дело, — отозвался Вронский, раскладывающий с Лисом еду на выдвижном столике. — Надо будет в Карелию сгонять, там такие красоты. Пацаны пусть посмотрят. Игорька я возил, но еще раз побывать там он не откажется.

Я не мог расслабиться, глядя то на приборную панель, то на Астафьева. Он держался уверенно, будто управлял катером не раз. Постепенно страх утонуть в собственный день рождения отступил, позволив оторваться от рук Астафьева, сжимающих руль, и обратить внимание на поросшие соснами берега, кучевые облака в пронзительно синем небе, воду, плескавшуюся за бортом. Когда Астафьев предложил мне порулить, я снова напрягся. Теперь мы точно все утонем.

— Я буду рядом. Не бойся.

Он оказался сзади, как только я пересел. Опустил горячие ладони на плечи, пьяно выдыхал указания, что делать. Потом попросил Вронского меня заменить, а нас с Лисом потащил в каюту, небольшую, но довольно уютную. В такой можно спокойно прожить несколько дней. Огромный диван буквой «П» со столом посередине. Причем стол можно было сложить и превратить диван в кровать. Еще одно спальное место в нише, больше подходящее ребенку нежели взрослому. Маленькая кухонька со всем необходимым — плитой, небольшим грилем, раковиной и холодильником.

— Здесь туалет с душем, — Астафьев ткнул пальцем в узкую дверь.

Я заглянул недоверчиво. Действительно, душ имелся, только вот пользоваться им получится исключительно, сидя на унитазе. Там даже встать в полный рост нельзя было. Не сдержался, негромкий смешок вырвался.

— Ну какой есть, — развел Астафьев руками и скрылся за дверью.

— Вить, ты купаться? — выкрикнул ему вслед Лис.

— По журчанью не похоже, — тихо отозвался я. Лис засмеялся.

— Вот балагуры, — беззлобно пожурил Астафьев, выбираясь из клозета. — Пойдём наверх.

На палубе я плюхнулся на диван, думая, что может и к лучшему то, что я так и не поел. Меня подташнивало от качки. А может, и от голода. Прикрыл глаза, чтобы справиться с тошнотой, а когда открыл их ни Астафьева, ни Вронского на катере не было. Только Лис дремал, откинув голову на спинку дивана.

— Купаются они, — его губы ответили на незаданный вопрос. И как он только почувствовал, что я проснулся?

Не открывая глаз, он лениво продолжил:

— У тебя сегодня рожа такая, будто тебе «Большую энциклопедию крестоцветных растений» подарили.

— Чего?

— Не рад подарку, говорю.

— Подарок как подарок, — пожал плечами.

— Ну ты конь вообще, — засмеялся Лис.

— А вот я тебе ничего не подарил, — сказал он уже без смеха, и распахнув ресницы посмотрел на меня. — Ты не обиделся?

— Нет.

— Хочешь подарю? — он закусил губу.

— Не надо мне ничего. Мне достаточно надарили сегодня.

— Этот подарок особенный, такое кому попало не дарят.

Я посмотрел на его приоткрытые губы. В голову тут же стали лезть всякие глупости.

— Дари, — я затаил дыхание.

Лис дотронулся до моей руки и принялся вычерчивать ногтем какую-то фигуру.

— Я подарю тебе солнце, — хитро прищурившись, — сказал он.

Меня окатило холодной волной разочарования.

— Оно не твоё, — фыркнул, не скрывая досады.

— А кто сможет это доказать? Мне не нужны на него бумажки с печатями, как на твой катер. Мне достаточно самому знать это. И я могу распорядиться им так, как захочу. Например, подарить его тебе. И тогда оно будет согревать тебя, даже когда небо затянут тёмные тучи. А потом ты так же сможешь его кому-нибудь подарить.

Так вот, что он выцарапывал на моей ладони. Солнце.

— Да ты пьян! Мелешь всякое, — догадался я.

— Ага, — засмеялся он и начал устраиваться на моих коленях. — Спать хочу.

— А я есть.

Дотянулся до заветренных бутербродов, положил на тарелку оставшийся шашлык и варёную картофелину, щедро присыпанную укропом.

— Ты только о жратве и думаешь. Я тебе о солнце, а ты… эх, — он снова заёрзал головой, выбирая удобное положение. Потом приподнялся. — Ты сходи в каюту, разогрей еду. Остыло же всё.

— Ложись, не пойду никуда. А то пока буду ходить туда-сюда, эти вернутся, чего-нибудь придумают, и я опять не поем.

На самом деле мне не хотелось уходить. Лучше есть холодный шашлык с застывшим жиром, но ощущать приятную тяжесть золотистой головы Лиса на коленях.

— Ну вот, я же говорил, только о жратве… — закрыв глаза и улыбаясь, пробормотал Лис.

Я быстро прожевал потерявшее сочность мясо, закусил картошкой и сидел, не шевелясь, чтобы не потревожить покой Лиса. Казалось, что он и в самом деле уснул. Дыхание было размеренным, лицо расслаблено, уголки губ время от времени поднимались вверх. Ветер шевелил прядки волос, и я боролся с желанием прикоснуться к ним. Но до салфетки я не мог дотянуться, не потревожив его, а коснуться грязными руками не решился бы. Поэтому просто любовался.

На площадке для купания раздался веселый плеск. Вронский, фыркая, взбирался по металлической лесенке. Довольный, мокрый Вронский потянулся за заранее приготовленным белым махровым полотенцем. Следом за ним выбрался Астафьев.

— Теперь они поменялись ролями: Олег ест, а Алексей спит, — засмеялся Вронский, усаживаясь на диван и протягивая руку к коньяку. — Вода холодная, освежает, погреться не помешает.

— Домой надо выдвигаться. Стемнеет скоро, — Астафьев сел за руль.

Лёгкий скрежет якорной цепи разбудил Лиса. Он потёр глаза, чуть зевнул и приподнялся. Очевидно, коньяк с возложенной на него функцией не справлялся — Вронский самозабвенно закидывал в себя новые порции топлива. Предложил Лису составить ему компанию, но тот покачал головой.

— А ты? — Вронский подмигнул мне. — Пока батя не видит.

— Батя всё слышит, — раздался недовольный голос Астафьева. — Не спаивай мне ребёнка.

— Видишь, какой у тебя отец? С ним точно получишь путёвку в жизнь. Подтянешь знания. Сдашь ЕГЭ. Не решил, куда учиться пойдешь?

— Не думал пока.

— Ты парень толковый. Тебе на инженерный нужно. А Виктор Сергеевич поможет в «Газпром» устроиться. И всё: мечты сбываются! Воспользуйся своим шансом, а то будешь как Лёша — ветер в поле.

— Ну, мне такого никто и не предлагал, — просто улыбнулся Лис.

На дачу вернулись в темноте. Зажгли в беседке приветливо-жёлтый свет, на который тут же слетелись блёклые ночные бабочки и комары. Последним никто не обрадовался, поэтому на столе появилась зелёная спираль, наполняющая пространство пахучим дымом. Неприятный запах раздражал, но лучше уж потерпеть, чем чесаться всю ночь.

Вронский вскоре покинул нас. Мне подумалось, что его сразил алкоголь. Но Вронский вернулся с тортом в руках. Даже зажёг свечи для большего эффекта. Все стали требовать от меня загадать желание. Глупости! Будто от этой традиции что-то зависело. Ни одно из желаний, загаданных в детстве, так и не исполнилось. Теперь же я даже не знал, хочется ли мне чего-нибудь. Цветной парафин плавился, стекая слезами, а я смотрел на огонь. Потом опомнился. Задул свечи под аплодисменты и одобряющий гул.

Потом был приторный торт, приторные пьяные улыбки и салют. Окрестные собаки заливались нестройным лаем на каждый залп. Я смотрел на расцвеченное огнями небо. Лис стоял рядом. На секунду он сжал мою руку, но когда я взглянул на него, его лицо было обращено к небу.

Сразу после салюта я свалил спать, самовольно заняв комнату, в которой мы ночевали с Лисом в последний раз. В открытую форточку доносились нетрезвые голоса и хохот. Я замотался как в кокон в пахнущее пылью и сыростью покрывало и уснул.

Проснулся от того, что нетерпимо хотелось в туалет. Меньше всего мне хотелось тащиться на улицу. Ещё раз пожалел об отсутствии в доме удобств, едва не грохнувшись на тёмной лестнице.

Выйдя, свернул к ближайшим кустам. Ночная тишина разбавилась тихим журчанием. Всё-таки хорошо здесь. Ночная свежесть. Звёзды. Цикады. В эту идиллическую картину не вписывался негромкий стон. Ещё один. Спешно заправившись, я стал настороженно вглядываться в темноту. Когда глаза привыкли, различил впереди какое-то движение в глубине сада. Продвинувшись ближе, различил фигуры. К горлу подступил ком. Глаза защипало, а кулаки сжались сами собой. Больше всего на свете сейчас я ненавидел Астафьева. Нужно развернуться. Быстрее уйти. Но я не мог пошевелиться. Жадно вглядывался, ловил стоны. Хотел умереть на месте. Впервые было так больно. Раньше думал, что это меня не касается.

Наконец, отмер, бросился назад, забыв про осторожность, задевая кусты. Спрятался за домом. Отдышался, прислонившись спиной к холодной стене. Сполз по ней на бетонную отмостку. Обхватил руки коленями, сдерживаясь, чтоб не разрыдаться.

Не знаю, сколько так просидел. Но, должно быть, достаточно, чтобы не столкнуться с ними. Медленно поднялся. Ноги затекли, неприятно покалывая.

Входная дверь скрипнула, впуская меня. Хорошо не додумались закрыть её на задвижку, иначе пришлось бы мне мёрзнуть на улице всю ночь. Во мраке гостиной наткнулся на кого-то. Чьи-то руки обхватили меня.

— Не бойся, это я, малыш.

Знакомый запах мяты подействовал успокаивающе.

— Я подышать собирался. А ты чего бродишь? — шептали губы в мою макушку. Врали.

Я подался вперёд, прижимаясь к нему. Руки не отталкивали, прижимали сильнее. Лис судорожно втянул воздух над ухом, отчего по шее пробежали мурашки.

— И я подышать выходил, — шёпотом ответил, продолжая вжиматься в его тепло. — Твоё солнце слишком горячее. Оно обжигает. Это больно.

— Знаю.

Лис не спешил разжимать объятья. А я был рад этому.