Клетка

Глава 16. Дождь

Зима тянулась невыносимо долго. Большую часть времени ослабленный болезнью я проводил в постели. Дважды в день неизменно ко мне приходил старичок-доктор. Делал инъекции, брал анализы, выслушивал лёгкие. Обеденная инъекция была на Лисе, как и ингаляции. Он, сосредоточенно отсчитывая капли, заправлял лекарства в небулайзер и следил, чтобы я правильно дышал. Если бы не Лис, я, запертый в четырёх стенах, умер бы со скуки. Астафьев работал допоздна, но, во сколько бы он ни вернулся, обязательно заходил ко мне, придвигал к кровати стул и сидел неподвижно несколько минут. Может, он и хотел о чём-нибудь поговорить, но я, как только приоткрывалась дверь, зажмуривал глаза и симулировал сон.

Больше всего доктор боялся, что будет осложнение на сердце, а Астафьев, перестраховываясь, запретил мне любые прогулки, чтоб не перемёрз. За все время, мне посчастливилось дважды побывать улице, когда возили на рентген. Первый раз — когда делали его для подтверждения диагноза. Второй — для того, чтобы проверить, вылечился ли я.

Март стучал по отливу звонкой капелью, звал гулять по подтаявшему снегу, выманивал наружу пронзительной синевой неба, но Астафьев был непреклонен.

Апрель расцветил вид из окна зеленью. По выходным разнообразие в пейзаж вносил Астафьев, маячивший в огороде в старых растянутых трениках и подраной тельняшке то с лопатой, то с граблями, то с тяпкой. Вскапывал, рыхлил, сажал, ползая на корточках, полол.

— Вся охрана над ним между собой стебётся, — сказал как-то Лис.

— Зачем он это делает? Нанял бы рабочих.

— Разве не видишь, ему нравится. Он же родом из какого-то захолустья. Приехал Москву покорять. Не срослось. Покорил Питер. А привычка работать в огороде осталась. Летом так он вообще в одних семейниках на грядках копается.

В мае в разбитом им палисаднике расцвели нарциссы и крупные алые тюльпаны. Я часто сидел на подоконнике, распахнув одну створку окна, дышал свежим воздухом, пил чай и крошил воробьям печенье. Они совсем перестали меня бояться, весело прыгая по жестяному отливу, склёвывали крошки.

Сегодня небо с утра затянули грозовые облака. Вмиг потемнело. Птицы тревожно смолкли. Вдали загромыхало. В окно застучали крупные тяжелые капли дождя, разогнав моих маленьких гостей. Я высунул руку в окно. Дождь ударил по ней живительной влагой. Тёплый весенний дождь. Первая гроза. Я так её ждал. Спрыгнул с подоконника и помчался на улицу. К чёрту Астафьева с его запретами! К чёрту всех!

Вылетел под дождь, как был, в мягких тапочках. Дышал, не мог надышаться запахом прибитой к земле пыли, запахом кратковременной нечаянной свободы. Расставил руки в стороны — ловил капли. Откинул голову назад, подставив дождевым струям открытый рот. Пил дождь, дышал дождём, был дождём. Его потоки смывали с меня всю грязь, въевшуюся под кожу, всю боль, что змеей свернулась в сердце. Оставалась только радость, радость дождю, побуждающаяя кружиться, шлепая промокшими до нитки, потяжелевшими тапками по жёлтым лужам.

Из дома выскочил Лис. Нёсся ко мне, прикрывая безуспешно голову руками. Подскочил, сгрёб в охапку, потащил в дом.

— Хватит упираться, придурок. Болеть понравилось?

— Да постой ты! — мне удалось вырваться. — Смотри, как красиво!

— Что красиво? — Лис не впечатлился происходящим вокруг.

— Да всё! Деревья, трава, небо! — смотрел на хмурого Лиса. Мокрые волосы свисали тонкими прядками на лоб. Успевшая вымокнуть белая футболка липла к его крепкому телу. — И ты красивый, — выдохнул я.

— Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша, — заключил Лис, снова обхватывая меня за плечи.

-Стой! Подожди! Ты не понимаешь! Мне нельзя туда. Мне нужно быть здесь! — вопил я, неистово отбрыкиваясь. — Я грязный! А дождь смоет. Я не смог смыть. А он смоет всё. Всё, что они со мной сделали.

Лис не слушал, волоком тащил, пользуясь тем, что был значительно сильнее, тем, что я ослаб еще больше и похудел после болезни. В прихожке, не выпуская меня из рук, снял своим мокасины и потянул меня дальше.

В отчаянной борьбе я потерял тапки. Один — во дворе, другой — на лестнице. Грязные ноги оставляли следы на светлом паркете — не зря скакал по лужам.

Лис втащил меня в комнату и толкнул в ванную.

— Ты же хотел смыть грязь. Причем тебе бы это не мешало сделать в буквальном смысле, — красноречиво посмотрел на мои ступни. — Раздевайся.

— Не буду, — замотал головой. — Выйди.

— Стесняешься? Я не буду смотреть, как ты раздеваешься.

Он и правда отвернулся. Я немного постоял, убедился, что он и не думает подсматривать, стянул футболку и спортивные штаны, а потом и боксеры. Влез в ванну и повернул вентиль. Холодок пробежал по позвоночнику. Оглянулся и чуть не выронил лейку душа. Лис пялился на меня, на губах была извечная ухмылка.

— Ты обещал! Ты сказал, что не будешь смотреть.

— Я и не смотрел, пока ты раздевался. Не бойся. Я хочу помочь. Я смою всё, что мешает тебе нормально жить.

В доказательство он взял губку и гель для душа.

Я чувствовал себя неуютно, пытался прикрыться руками.

— Не надо. Не прикрывайся, — осторожно убрал мои руки, и они беспомощно повисли вдоль тела. — Ты красивый. Возвращаю тебе твои же слова. И он красивый: ровный, хорошего размера. И обрезанный. Аллах Акбар?

— Я еврей. Галахический.

— Это как?

— У нас национальность передаётся по матери. Не важно, кем был отец.

Губка в густой пене скользила по плечам, по рукам, по груди, наполняя теплом, расслабляя. Когда он дошёл до живота, я невольно вздрогнул. Лис попросил повернуться спиной, и губка прошлась по ней, потом по ягодицам, по внутренней стороне бедра, по лодыжкам.

— Давай снова передом, — скомандовал Лис.

Когда послушно повернулся, то мысленно отругал себя за неосмотрительность. Я посчитал, что раз Лис избежал касаться этой зоны, то он к ней не вернется. Но его рука коснулась члена.

— Я сам! — попытался отодвинуться.

— Нет, малыш. Постой чуть-чуть осталось.

Он просто мыл, не вкладывая в свои движения никакого эротического подтекста, но кровь мгновенно прилила к лицу и к паху. Неловко было, что возбуждение, такое постыдное, было заметно не только мне.

Лис тактично ничего не сказал по этому поводу. Отбросил губку. Взял в руку душ и стал смывать пену тёплой водой, мягко поглаживая кожу пальцами. Неправильное возбуждение нарастало. Я закусил до боли губу, чтобы с ним бороться, но помогало мало. С члена он смывал тоже рукой, нежно касаясь ствола и яичек. Мне казалось, ещё немного, и он взорвётся от напряжения.

-Ты ни в чём не виноват. Это не твоя грязь. Это их грязь. Чужая грязь не должна тебя беспокоить, — негромко сказал Лис.

Неожиданно его губы обхватили головку. Я задохнулся от невероятности происходящего, от водоворота противоречивых чувств. Правильным было бы оттолкнуть его, остановить, но в то же время хотелось, чтобы это продолжалось. Руки дёрнулись, чтобы притянуть его голову, заставить его взять глубже, но смог устоять, стиснув кулаки. Лис сам угадал моё желание. И я не смог сдержать стона. Изливаясь, всё же зарылся пальцами в его влажные волосы. Лис не отстранился, не сплюнул, проглотил всё, облизал губы, улыбнулся.

В висках бешено стучало. Сердце вторило этому сумасшедшему ритму. Никак не мог утихомирить сбившееся дыхание. Лис поднялся и теперь смотрел в моё горящее лицо.

— Поцелуй меня, — срывающимся голосом попросил его.

Он послушал, коснулся губ, но я набросился на него с неожиданным неистовством, пробуя его губы. После случившегося поцелуй уже не выглядел чем-то запредельно непозволительным. Ненормальным, да. Но за своё психическое здоровье я не ручался. Лис был не против, а мне этого отчаянно хотелось. Да и вообще, ощущение его губ и лёгкий мятный запах напрочь выбивали все мысли из головы. Внезапно пришло осознание. Тогда был не сон. Он целовал меня, когда я в бреду так настырно лез к нему. Но тогда его поцелуи были снисходительно лёгкими, успокаивающими. Сейчас он отвечал с упоением, порывисто, горячо. Руки скользнули под его майку, пробуя на ощупь, изучая рельеф его тела.

Лис судорожно выдохнул и отстранился.

— Малыш, если честно, я в мокром уже немного замёрз.

Взгляд случайно упал вниз. Его спортивные штаны нескромно оттопырились.

— Ох, — смущенно выдохнул. — Тебе же тоже… нужно. Болеть будет, если не…

Мямлил, не сумев подобрать нужных слов. Потянулся рукой к поясу его штанов, но Лис ловко перехватил руку.

— Не надо, малыш. Я сам разберусь. Иди к себе. Я сейчас приду, — поцеловал в макушку и протянул полотенце.

В комнате, накинув футболку и шорты, улёгся на кровать. Все чувства вытеснило одно — счастье.

Следующие несколько дней Лис вел себя так, будто между нами ничего не произошло. Я же ловил каждый его взгляд, каждое движение. Хотел найти логическое объяснение его поведению. Нечаянные прикосновения вгоняли меня в краску. В памяти тут же всплывали его опущенные пушистые ресницы, так неожиданно распахнувшиеся, его взгляд снизу вверх, так смутивший меня, лёгкий смешок и снова умелые движения его губ. На воспоминания тело откликалось мучительным напряжением. Неправильная реакция. Неправильные мысли.

Может, и правда было бы проще делать вид, что ничего не было. Но я не могу.

Лис резал колбасу для бутербродов на завтрак. Я сверлил глазами его спину, думал, как начать разговор. Мне всегда было тяжело подобрать нужные слова, а теперь язык и вовсе прирос к нёбу. Несколько раз кашлянул, но решимости мне это не прибавило. Тогда просто встал, подошёл к Лису, обхватил его за талию, уткнулся носом в его футболку. Он замер. Нож гулко упал на столешницу.

— Почему ты так со мной? — прошептал в его спину.

— Как «так», малыш?

— Так — будто ничего не было.

— А что было, малыш? Обычный минет? Я же говорил, что делаю его превосходно. Если тебе невтерпёж, можем повторить.

Я отшатнулся, будто меня ударили наотмашь. В висках запульсировала кровь. Пятился назад, пока не упёрся в стену. Слова прозвучали едко, выжигая сердце кислотой. Их мог сказать Лис, которого я знал первые дни моего нахождения здесь. Но не мог сказать Лис, которого я узнал после. Тот Лис, которого я ждал с влажными от волнения ладонями, замирая от одной мысли, что сейчас откроется дверь ванной, и я его увижу. Тот Лис, желание коснуться которого было сильнее мучительного стыда. Тот Лис, в махровом полотенце вокруг узких бёдер, небрежно держащий в руке смятые штаны и футболку, обещал переодеться и скоро вернуться, но так и не пришёл. Он не сказал бы такое.

— Скажи, что для тебя это ничего не значило, — я не мог до конца поверить в искренность его слов.

Он передёрнул плечами.

— Мне нравится делать людям приятное. Вошло в привычку. Ты просто подвернулся под руку. Припекло уже? Так пойдём отсосу. В чём проблема?

Взгляд упал на толстые неровные куски варварски покромсанной докторской, возвышающиеся бесформенной горой на столе. Лис, казалось, забыл о намерении сделать пару-тройку бутербродов и продолжал терзать колбасу.

— Не надо мне отсасывать, — глухо выдохнул. — Мне нужен ты. Просто ты. Скажи мне в лицо, что для тебя это ничего не значило. В лицо скажи.

Он резко развернулся. Глаза были непроницаемы, но голос звучал раздражённо:

— До тебя как обычно туго доходит. Чему я удивляюсь? Я тебе уже всё сказал.

Попытался сделать новый вдох и не смог. Понял, что задыхаюсь. Перед глазами заплясали цветные пятна. Начал медленно съезжать по стене и упал бы, если бы меня не подхватил Лис.

— Что же с тобой делать, скажи мне? — губы жарко зашептали в макушку. — Значило, конечно, значило. Только успокойся. С тобой не знаешь, как лучше себя вести. Дурачок, я же для тебя стараюсь. Так будет лучше. Ты не умеешь скрывать эмоции. Всё нараспашку. Тут так нельзя. Если он узнает — выкинет на улицу, хорошо если не по частям в пакете из-под мусора. Не смотри так. Забудь про пакет. Просто делай вид, что ничего не было. Обещаю, мы будем общаться как раньше. Не переходя грань.

Я вцепился в него дрожащими пальцами, боясь отпустить, боясь, что он перестанет обнимать меня, передумает, снова оттолкнёт, станет чужим.

— Прости, Лис. Но как раньше я уже не смогу.