Клетка

Глава 26. Побег

Шесть шагов от кровати до входной двери, шесть шагов от двери до кровати. Шесть — туда, шесть — назад.

— Хватит тебе мельтешить перед глазами. Задолбал.

Лис сидел на столе и покачивал ногой, скептически следя за моими передвижениями.

— Я не могу так. Я не смогу здесь оставаться. Я ненавижу его.

Совместный завтрак с Астафьевым дался мне нелегко. Всё 8 нем выводило меня из себя. И то, как тонкими стружками отрезал замерзшее масло, чтобы сделать себе бутерброд, и то. как громко отхлёбывал чай. как дёргался его кадык при глотании. Жаль, что он не подавился. Я, обжигаясь, допил чай и поспешил к себе. Он что-то негромко сказал вослед, но я не расслышал. Интересно, чувствует ли он мою ненависть? Даже если бы моё лицо не выражало бы абсолютно никаких эмоций, мне кажется, её волны, исходящие от меня, можно было уловить даже на расстоянии. Лучше бы он сплавил меня в дурку. Неужели не боится держать рядом с собой психа, которому может взбрести 8 голову всё, что угодно?

— Надо валить отсюда, — я остановился и посмотрел на Лиса. — Надо было валить отсюда раньше. Но ты был против.

— Я, может, и сейчас против.

— Зато теперь ты уйдёшь со мной. Хочешь ты того или нет.

— Вопрос 8 том. как далеко сможешь уйти ты, — хмыкнул Лис. — Подумай сам, у тебя ни документов, ни денег.

— Это не имеет никакого значения, — я подошёл к нему вплотную и заглянул в его медовые глаза. — Нужно просто убраться отсюда. Куда и как неважно. Просто убраться.

Он покрутил пальцем у виска и присвистнул. Я только рассмеялся, довольный собственной идеей. Лис зря думает, что я дурак. Да, у меня нет денег, но у меня есть дорогой графический планшет — подарок Вронского, и неплохой смартфон, который можно тоже загнать, так как он мне не понадобится. Завтра. Уже завтра меня здесь не будет. Если только Астафьев наконец-то изволит пойти на работу.

Остаток дня я провёл в предвкушении. Я пытался подогнать время, слишком медленно оно тянулось. Намного медленнее, чем обычно. Так бывает, когда чего-то очень сильно ждёшь. И тогда кажется, что стрелки часов вдруг становятся невероятно тяжелыми и двигаются с огромным трудом, даже немного скрипят.

Астафьев обедал и ужинал со мной. Молчал, смотрел одобрительно, как быстро пустеют мои тарелки. Я даже пару раз улыбнулся ему, представив, как завтра вытянется его лицо после моего сюрприза. Надеюсь, его больное сердце выдержит. А не выдержит — так туда ему и дорога.

Лис не отсвечивал, прятался где-то в глубинах моего сознания. Совершенно неуправляемая галлюцинация. Даже посоветоваться и обсудить завтрашний побег не с кем. С другой стороны, никто не зудел над ухом, отговаривая.

Я проснулся, как только стало светать. Лежал долго, прислушивался. Звук стремительных шагов по коридору посчитал добрым знаком. Значит, Астафьев всё же уезжает. Хотелось подскочить и начать реализовывать свой план, но я знал, что спешить в таком деле нельзя. Ожидание становилось невыносимым. Как только будильник тревожно запиликал, я подорвался с кровати. Я выставил его на девять утра, решив, что это для побега это самое лучшее время. На кухне я плотно позавтракал — неизвестно, когда еще сегодня получится поесть. Сборы получились быстрыми. Рюкзак или сумку брать с собой было нельзя. Это непременно вызвало бы подозрение у охраны. Графический планшет пришлось затолкать сзади за пояс джинсов. Под джинсовой курткой его не было видно. Я проверил, покрутившись перед зеркалом. Смартфон засунул 8 карман. Жаль, ежедневник спрятать было некуда. Я взял из него самое дорогое, аккуратно вырвал страницу с письмом Лиса.

свернул и положил во внутренний карман джинсовки. На прощание погладил его шарф, с которым я спал с тех пор, как мне его принесла Нина. Перед тем, как выйти, заглянул снова на кухню, сделал бутерброд с маслом и сыром и, завернув в салфетку, запихнул 8 карман.

— Плечи расправь и иди уверенно, — услышал я голос Лиса.

Я обернулся. Он шёл следом, держа руки в карманах и насвистывая. Хотел огрызнуться, но послушался, он был прав.

Дойдя до поста охраны, махнул дежурному и прошел к калитке. Дёрнул ручку. Калитка была заперта. Я вернулся, постучал в стекло, дождавшись, пока охранник откроет окошко.

— Игнат, выпусти, а. Хочу в ларек сходить. За шоколадкой.

— Не могу, — Игнат помотал головой.

— Ну, ты ж отпускал меня. И не было никаких проблем.

— Так и указаний не пускать не было.

—Да тут метров тридцать пройти. Что может случиться?

— Ничего не случится. Потому что я не хочу терять работу.

Я развернулся к дому, не скрывая досады, а минут через двадцать Игнат занес шоколадку и положил на стол.

— С орехами взял. Вкусная. Мой мелкий такие любит.

— Ну, что я тебе говорил! — Лис, появившись ниоткуда, как только Игнат ушёл, принялся злорадствовать. — Не кисни. До калитки добрался — считай, победа.

Он плюхнулся на кровать и облокотился о стену. Я со зла запустил в него курткой. Он даже не стал уворачиваться. Куртка пролетела сквозь него.

— Да не переживай так. Подумаешь, не получилось с первого раза. Я, кажется, знаю, что надо делать. Нужно усыпить бдительность Астафьева, тогда он ослабит контроль, станет доверять тебе. А ты найдешь свой паспорт и документы на катер, потянешь из Астафьева деньжат. И тогда твои шансы сбежать увеличатся.

— И что для этого нужно сделать. Снять штаны перед ним и подставить задницу?

— Зачем так кардинально? Для начала не смотри на него как на врага народа. Пусть думает, что ты оттаиваешь и идешь на контакт. А потом мы с тобой резко валим.

— На тебя не похоже. Обычно я придумываю идиотские планы.

— В том то и дело, что мой план вполне разумен.

Я покачал головой:

— Настоящий Лис никогда бы такого не предложил. Ты не он, — я взял с кровати куртку, подрагивающими пальцами достал из кармана прощальное письмо Лиса. — Вот это его последние мысли. И больше он мне ничего не скажет.

Я улёгся на кровать, прямо на моего воображаемого Лиса, скрючился, словно пытался согреться. Перед глазами вертел вырванный из ежедневника листок, исписанный синей пастой. Всё, что осталось от Лиса, — клочок бумаги да шарф, который я не собирался стирать, чтобы он как можно дольше сохранил родной запах.

— Эй, перестань грустить, — Лис уже сидел на корточках у кровати, заглядывая 8 моё лицо. — Ему бы этого не хотелось. Как бы там ни было, у тебя есть я. И мне тоже меньше всего хочется видеть твою кислую рожу.

— Я боюсь забыть его, понимаешь? Что мне оставит память — отдельные фрагменты, размытые черты, наиболее яркие моменты? Всё остальное сотрется, будто никогда не было.

— У тебя есть я, — повторил он.

— Исчезнут воспоминания — исчезнешь ты. Или изменишься и будешь не тем Лисом. Другим.

— Тогда не позволь воспоминаниям исчезнуть. У тебя же есть ежедневник — запиши всё.

— Ас чего начать?

— С самого начала. Чтобы и себя тоже не забыть.

— Маму я почти не помню. Отца и вспоминать не хочу. Даже бабушка стала забываться. А ведь она любила меня больше всех вместе взятых.

— Я тоже... — он закусил губу.

— Лис хотел, чтобы я записывал хорошие моменты. Мне практически не о чем писать.

— Пиши всё подряд. Мало ли, ещё окончательно сбрендишь, забываться начнёшь. А так — опа! — шларгалочка. Пиши, не буду тебе мешать.

Я не заметил, как 8 руках у меня оказался ежедневник. В ящике стола отыскалась ручка, которая, повыделывавшись немного, всё-таки соизволила писать. Строчки ложились неровно, буквы скакали. Над содержанием я не особо задумывался, писал, как есть. Тем более текст предназначался только мне. Писал до тех пор, пока рука не занемела. На среднем пальце надулась красная шишка с вдавленным следом от ручки, а на ладони синела паста. Я потряс кистью в воздухе, как учили в начальных классах, и собирался продолжить, но в дверь осторожно постучали. Не дождавшись ответа, приоткрыли дверь. Из-за неё выглянула голова Астафьева.

— Можно? — как-то неуверенно спросил он.

Я также неуверенно кивнул, и Астафьев прошёл в комнату. Лис маячил за его спиной и шипел:

— Рожу смени. Улыбайся!

Я попытался растянуть губы в улыбку.

— Шире. Искреннее, — командовал Лис.

И когда я оскалился так, что у меня заболели щёки, Лис показал большой палец и заключил:

— Идеально!

Во взгляде Астафьева, напротив, читалась тревога.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил он. — Тебе не плохо?

Лис пожал плечами, всем видом показывая, что такая реакция ему непонятна. И тут же принялся жестикулировать, намекая, что я должен что-то сказать.

Я покачал головой:

— Мне не плохо. Я просто очень сильно рад вас видеть.

Астафьев горько усмехнулся, подошёл к кровати и уселся на неё, ближе к изножью.

— Знаешь, что я больше всего ценю 8 людях?

Я молча покосился на него.

— Честность. В наше время честность стала непозволительной роскошью.Давай договоримся, что наши отношения будут основываться на ней. Ты правда хотел меня видеть?

Ага, в гробу.

Вслух я сказал:

-Да. Но при других обстоятельствах.

Астафьев вопросительно изогнул кустистую бровь.

— Я лучше ещё раз вам улыбнусь.

Лис покачал головой и закрыл лицо ладонью.

— Понятно. Неправильно перекладывать ответственность за чужой поступок на мои плечи. Каждый сам выбирает свою дорогу. Не я укладывал его в ванну, не я резал ему вены. Это было только его решение. Он был слабым приспособленцем, а жизнь любит сильных.

Я стиснул челюсти так. что скрипнули зубы.

— Кто-то сидит в болоте, ноет, даже не пытаясь из него выбраться. Кто-то даже не ноет, а считает, что коли он рождён в дерьме, в дерьме и сдохнуть должен. Ещё и кулаком себя в грудь бьёт, до того горд этим. Думаешь, мне легко пришлось? Жизнь тогда другая была. Хуже, чем сейчас. Перестройка. Безработица. Чёрт знает что творилось. А я в Москву подался. Моих хозяйство да огород кормили, а у меня булка хлеба да бутылка молока 8 сутки. Баулы на Рижском рынке таскал. Спину рвал. Был период, и спал там же. Денег не было, чтоб угол снять. Потом устроился каким-то чудом в проектный институт. Платили мало и с задержками, а работы было много. Проектировали магистральные газопроводы. А потом реорганизация института началась, сокращения и всё такое. Мой начальник в Морпорт в Питер перебрался и меня с собой прихватил. А потом его знакомые в Газпром перетянули, а он меня. Там тоже какие-то 8 тот момент перетурбации были, перестановки кадровые. Можно сказать, мне повезло попасть в струю. Но я всё время пахал, как проклятый. И я уважаю тех людей, которые пашут, добиваются поставленных целей. И не возьму в толк, почему я должен уважать нытиков и тех, кому проще подставить задницу и получить за это деньги, чем попытаться заработать их руками и головой.

— Трудно быть сильным, если оказался в борделе, — вставил я в образовавшуюся паузу.

— Нет. ты не понимаешь ситуации. Я забрал его оттуда. Выкупил. И что? Начались гульки, ночные клубы, наркота. Хоть раз он сказал мне, что хочет учиться, что ему нужна помощь? Хоть раз он взял в руки книгу? Или я его должен был заставлять? Я давал ему то, что он хотел — деньги. Кроме денег, его ничего не интересовало. А ты по наивности придумал ему образ страдальца! А меня чудовищем считаешь, так?

Я не отвечал, внимательно рассматривая свои колени.

— Я виноват, конечно, что не смог справиться с эмоциями. Но от пары синяков ещё никто не умирал. И чего он удумал, до сих пор не пойму. Пустышка и тупица. Не знаю, что ты в нем смог разглядеть.

— Человека? — я оторвал взгляд от джинсов, обтянувших острые колени, и посмотрел на Астафьева.

— Я тоже человек. И ты человек. Но есть люди — люди, а есть хуже грязи. И таких большинство.

— Большинство? Он к нему не относился.

— Пойдём ужинать. Нехороший разговор получается. У тебя рука в пасте.

Я машинально потёр ладонь, будто возможно было стереть синие пятна. Потом поднялся вслед за Астафьевым и поплёлся за ним. Лис замыкал процессию и недовольно бормотал:

— Ты вообще ку-ку! Надо следовать плану, а ты мелешь не пойми что.

— Я был честен.

Астафьев обернулся и пристально посмотрел на меня.