Клетка

Глава 9. Бабушка

Рядом с фигуркой, символизирующей меня, поставил большую цилиндрическую фигуру. Моль внимательно смотрела и терпеливо ждала пояснений.

— Это мама.

— Скажи ей что-нибудь.

— Что прям вслух?

— Вслух.

— Как-то это глупо, что ли.

— Меня ты можешь не стесняться. Представь, что она тебя слышит. Какие слова ты бы ей сказал?

Переборов неловкость и пытаясь абстрагироваться от идиотизма ситуации, неуверенно, вдруг осипшим голосом, начал:

— Я люблю тебя мама, — сжал бездушную деревяшку пальцами. — Я хочу, чтобы, где бы ты сейчас ни была, тебе было хорошо и спокойно. Только ради этого я готов поверить и в другие жизни, и в рай. Во что угодно. Лишь бы ты была счастлива. Прости меня, я был не очень послушным сыном. Если бы я знал, что так получится. Если бы я знал.

Почувствовал, как по щеке сбежала неудержавшаяся слеза. Моль смотрела куда-то вниз. По её лицу невозможно было понять, о чём она думает.

Следующую фигуру — параллелепипед, поставил в тот же ряд на самую последнюю клетку, подальше от мамы.

— Это отец.

— Почему он не рядом с мамой? — проявила интерес Олеся.

— Он обижал её, заставлял пить. А ей было плохо. Её рвало потом. Но она пила всё равно, чтобы он был добрым и быстрее заснул. Если она отказывалась, он злился, швырял в нас сковородки, табуретки, что первое под руку попало. Я хотел её защитить, но боялся. Мы бы могли уйти от него. Мы бы справились. Но мама думала, что мне нужен отец. А он мне не был нужен. Лучше бы его вообще не было. Но я ей не говорил об этом. Если б мы ушли, она была бы сейчас жива. Всё было бы по-другому.

— Всё было настолько плохо? Не было хороших моментов?

— По пальцам пересчитать. Одной руки. Он так и не понял, что есть вещи важнее чем бутылка. Семья, например.

Следующая фигура — бабушка. Её я поставил сзади фигурки моего деревянного двойника. Бабушка всегда была моей опорой, единственным человеком, которому после смерти родителей я был нужен.

Каждую ночь после переезда к бабушке я видел этот сон.

Зима. Неслышно падают пушистые хлопья снега. Я возвращаюсь из школы. Подхожу к нашему дому. Мама, увидев меня в окно, выбегает встречать. Она останавливается у нашего слегка покосившегося невысокого деревянного забора. На ее волосы падает снег, она смеется и говорит:

— Олежка, наконец-то ты пришел! Мы с папой тебя заждались.

Я хочу войти, но не могу сделать ни шагу, будто ноги приросли к земле. Я протягиваю к маме руки. И мама тянется ко мне, но забор становится непреодолимой преградой, разделяющей нас, границей, за которую не переступить.

— Сынок, Олежка, мы так скучаем по тебе, — по ее щекам текут слёзы.

— Мам, мне сказали, что вы умерли. Я видел гробы, видел кладбище.

— Олежка, что за глупости? Мы живы и мы ждем тебя, но ты не спешишь к нам. Ты совсем не скучаешь, — роняет она с тоской.

— Скучаю. Мне очень тебя не хватает, мама.

Вот открывается входная дверь, и на крыльце появляется отец. Он, кажется, не видит меня и кричит:

— Надя, а самогонка где? Иди наливай.

И тут мгновенно голубое небо затягивают серые тучи. Снег все также падает, но это уже не снег, а хлопья чёрного пепла. Мама испуганно оглядывается по сторонам.

— Олежка, скорее заходи в дом! Что же ты стоишь? — взволнованно выкрикивает, тянет руки, пытается схватить меня.

Пепел падает на нее и, там, где он попадает на кожу, кожа обугливается, обнажает кости, а мама не замечает этого и продолжает кричать:

— Олежка! Олежка! Скорее в дом!

Я чувствую, что в груди начинает печь, будто кто-то вставил мне вместо сердца раскаленный уголь. Кричу от боли, от страха за маму, я не хочу ее терять.

И когда просыпаюсь от собственного крика в мокрой постели, бабушка, как обычно, уже стоит возле моей кровати, вытирает холодный липкий пот с моего лба и прижимает к себе.

— Олежка, все хорошо, не бойся, — шепчет она.

Потом снимает мокрую простыню и переворачивает матрас на другую сторону. Она не упрекает, просто молча стелит свежее белье, но мне очень неловко и стыдно. Затем укладывает в кровать, укрывает одеялом, подоткнув его под мои бока, включает ночник.

— Никак не куплю клеёнку, — каждый раз тихо бормочет, выходя из комнаты.

Бабушка надеялась, что пройдет время, и мои кошмары прекратятся, но когда этого не произошло, она повела меня к врачу. Строгая пожилая женщина в белом халате слушала бабушку, задавала ей вопросы, лишь на пару минут переключилась на меня. Она просила то дотронуться указательными пальцами до кончика носа, то следить за маленьким молоточком, водя им из стороны в сторону, а потом легонько стучала им по моим коленкам и кивала сама себе головой.

Проведя эти манипуляции и потеряв ко мне всякий интерес, стала снова разговаривать с бабушкой.

— Я выпишу ему успокоительное и вот эти таблеточки. Не пугайтесь, это, грубо говоря, для питания мозга. Но препараты не решат все проблемы. Вам нужно постепенно приобщать его к нормальной жизни, не дать замкнуться в себе. Почему вы до сих пор тянете с оформлением в школу? Так вы делаете только хуже. И подумайте о кружках, секциях, о чём-то, что его сможет увлечь.

Когда мы были в дверях, доктор подняла глаза от амбулаторной карты, в которую до этого что-то быстро и отрывисто писала, и окликнула меня:

— Олег, а ты чем бы хотел заниматься?

Я безразлично пожал плечами.

— Мой внук несколько лет занимается в секции по плаванию. Он уже лучший в группе. У него несколько медалей. Плавание хорошо развивает мышцы, тебе не повредит. Ты тоже сможешь стать победителем.

Через несколько дней бабушка с моего довольно вялого согласия потащила меня в бассейн, который был ближе всего к нашему дому. Молодая девушка с кроваво-красными ногтями в одном из кабинетов, нехотя оторвав взгляд от журнала, флегматично ответила, что набор в секцию по плаванию давным-давно закончен и рекомендовала дождаться следующего.

— Вы понимаете, у нас особая ситуация. У Олежки трагически погибли родители, — в бабушкином слегка дрожащем голосе слышалась надежда.

— Я вам глубоко сочувствую, — ответила девушка таким тоном, что стало понятно, ей глубоко плевать на бабушкины слова. — Но, к сожалению, ничем помочь не могу.

— Все с вами ясно. Спасибо, что не отказали, — покачав головой, сказала бабушка с нескрываемой горечью.

— Да вы поймите меня правильно, — девушка всё же отложила журнал в сторону. — Дети уже многому научились, а ваш мальчик — новичок. Он будет балластом для всей группы. Его же надо с нуля учить. То есть, по-вашему, на занятии тренер должен бросить группу и учить вашего мальчика плавать?

— У вас предусмотрены индивидуальные занятия? — бабушка поняла, что девушка права, но сдаваться не собиралась.

— Да, есть, но они вам вряд ли подойдут — стоят недёшево, и вы, скорей всего, их не потянете.

— Интересно, а с чего вы делаете такие выводы? Почему это вы решаете за нас, что нам подойдёт? Ваша работа — предложить, а мы уже определимся, что нам делать дальше.

— Индивидуальные занятия возможны только по согласованию с тренером, но он вряд ли согласится, очень загружен.

— Где мне найти тренера? — бабушка пылала решимостью. Мне показалось, окажись перед ней железобетонная стена, она бы её пробила.

— У Григория Ивановича сейчас занятия. Приходите завтра, — дав понять, что разговор окончен, произнесла девушка.

— Мы лучше подождём в коридоре. Мы никуда не торопимся, правда, Олежка?

Только бабушка собралась выходить из кабинета, как дверь открылась, и вошел широкоплечий русоволосый мужчина в спортивных штанах и футболке.

— Гриш, эти — махнув в нашу сторону головой, пренебрежительно произнесла девушка, — к тебе. Я объясняла женщине, но она ничего не хочет понимать.

— Здравствуйте, — тренер поздоровался с бабушкой, слегка кивнув. — Я вас слушаю.

— Мы можем выйти? Тема слишком деликатна.

— Да, хорошо, — тренер открыл дверь и пропустил бабушку вперед. Я тоже хотел пойти с ними, но бабушка жестом остановила меня.

Далеко они не отошли, через приоткрытую дверь я слышал их приглушенные голоса.

— Григорий Иванович, — срывающимся голосом начала бабушка, — у мальчика трагически погибли родители. Сгорели заживо. Он очень тяжело это переносит. Невролог порекомендовал заняться плаванием. Понимаю, что вы очень загружены, что Олежка не умеет плавать, что он сейчас, как комок нервов, но очень вас прошу, умоляю, не отказывайте нам. Нам очень нужны эти занятия.

— Сочувствую вам. Когда погибли родители?

— Месяц назад.

— Я посмотрю на него. Если у него есть задатки, мы будем заниматься столько, сколько нужно, чтобы подтянуть его до уровня группы. Если нет, то я в вашей беде не помощник.

— Олежка справится, я уверена.

— Ну что ж, тогда принесите справку от педиатра, потом оформляйте документы, оплачивайте, и жду вас на занятия.

Я понял, что отвертеться не получится. Придётся ходить и выкладываться по полной, чтобы не подвести бабушку, которая верит в меня и будет бороться со всеми, кто будет мешать ей устроить для меня лучшее будущее.

Педиатру, к которому мы пошли на прием, чтобы получить справку для бассейна, не понравились мои анализы. Она говорила бабушке что-то про истощение, недостаточную массу тела и про низкий уровень гемоглобина. Справку-то она после непродолжительных препирательств с бабушкой дала, но взяла с бабушки обещание, что та будет ежедневно заставлять меня съедать по целому гранату. Помимо прописанных препаратов железа и гранатов, она прописала мне общеукрепляющую пасту из орехов, меда, кураги и изюма.

Бабушка в тот же день купила все необходимое для лечебной пасты и самые лучшие гранаты с крупными рубиновыми зернами. Я предложил бабушке разделить гранат со мной, но она сказала, что за свою жизнь наелась гранатов до тошноты. То же самое она говорила и о других фруктах, которые теперь всегда были в нашем холодильнике, и о мясе, которое всегда съедал я, а она только поливала себе юшкой то гречку, то пюре. Тогда я ей верил, более того, думал, как можно быть такой разборчивой и капризной в еде.

— Мясо жесткое, ешь сам! — и я ел тушеную говядину, не пропадать ведь продукту, пока бабушка ела и нахваливала пустую кашу.

— Яблоки кислые. Скушай, внучок, сгниют же!

— Бананы. Вот что в этих бананах? Картошка вареная с сахаром! Выручай, Олежка. А то обидно, что деньги на них зря потратила!

После того, как бабушка оформила меня в школу, мы поехали на рынок, чтобы купить мне вещи. Правда, сначала мы обошли добрый десяток магазинов, где бабушка сначала улыбалась, приметив понравившуюся вещь, но потом, когда она видела цену, улыбка стиралась с ее лица и бабушка находила сразу же сотню изъянов: то цвет слишком темный, то слишком маркий, то ткань слишком мягкая, то слишком грубая, то нитки торчат, то строчки кривые. В итоге она сказала, что на рынке и выбор больше, и сторговаться можно. Но и на рынке мы обошли бесчетное множество палаток, прежде чем бабушка, торгуясь, чуть ли не до скандалов, купила мне обувь, пару рубашек, несколько брюк и серый джемпер. Она была довольна покупками, но больше тем, что ей удалось сэкономить. Торчащие нитки бабушка обрезала, штанины на брюках подшила таким образом, чтобы потом можно было распороть шов и удлинить брюки по росту. А на кривые швы, по словам бабушки, вообще можно не обращать внимания: косорукие китайцы и дорогие, и дешевые вещи шьют одинаково косо.

В школе дела не особо заладились. Бойкостью я не отличался, отвечал односложно, и интерес одноклассников ко мне быстро угас. Я сидел один, на переменах ходил один или стоял у окна, тоже один, и смотрел, как ребята на школьном дворе играют в снежки. Учительница, Наталья Ивановна, была молодой и казалась доброй. Иногда, когда она говорила, я видел только, как шевелятся ее губы, но не слышал ее голос, либо слышал слова, но не мог связать их в единое предложение и понять их смысл. Иногда она спрашивала меня на уроке. Я даже не с первого раза понимал, что она обращается ко мне. Вставал со своего места, беззвучно шевелил губами, смотрел на нее и молчал. Когда она просила списать с доски или с учебника предложение, я рисовал в прописях домики и человечков. Неудивительно, что она вызвала в школу бабушку и просила ее решить вопрос о переводе в коррекционный класс. Я не понял, что означает это слово, но по реакции бабушки понял, что что-то нехорошее.

— Вы понимаете, что пережил мальчик? Его родители сгорели заживо. Он каждую ночь кричит и будто горит вместе с ними, — бабушка старалась заглянуть учительнице в глаза. — Наталья Ивановна, вы ведь педагог. Вы же понимаете, что он не дурак, он хорошо учился. Он умеет и читать, и писать, и считать. Вы посмотрите его тетрадки из прежней школы. У него сложный период, не отказывайтесь от него, я уверена, что у вас получится его вытянуть.

Наталья Николаевна неохотно согласилась с бабушкой, и я остался в том же классе.

— Прости меня, — я гладил немое дерево, чувствуя, будто прикасаюсь, к её сухой, морщинистой руке. — Я так виноват перед тобой. Если бы не я, ты бы ещё пожила. Я никогда не ценил тебя так, как ты заслуживала, — закрыл лицо руками, спрятав глаза от Олеси.

Она может радоваться. Из-за меня любимые люди умерли. Бабушка, мама. Я всё всегда делал не так, как нужно. Я виноват в их смерти.