Охота на Трясогузку

Глава 26

Утро вечера яснее

Ну и жара! Тропическое солнце распёрло во всё небо — аж синевы не видно, и океан почти не освежает.

Парламентёры наши куда-то запропастились, зато в поле зрения неожиданно объявилась наша мама в компании масаев. Обычно охрана отеля оберегает отдыхающих от этих странных людей, но сегодня блюстители спокойствия явно не доглядели.

Масаи — очень древнее полукочевое племя, в котором люди отличаются высоким ростом, красными одеждами и бесцеремонной навязчивостью. Эти товарищи куда прилипчивее наших цыганок, и постоянно пытаются что-то впарить отдыхающим по бессовестно неприличным ценам — экскурсию в какое-нибудь общедоступное место, морские звёзды, которых после отлива на песке хоть жопой ешь, фигурки животных, слепленных из подозрительных материалов (наверняка из коровьих лепёшек) и прочую ненужную дребедень.

Но для нашей мамы у масаев особое предложение, хотя и не уникальное. Я слышала, что в перечень оказываемых ими платных услуг входит массаж — как всего тела, так и внутренний. И теперь только диву даюсь, как предложение исполнить «Джигу-джигу» настигло именно нашу маму — чуйка, что ль, такая? Или рыбак рыбака видит издалека?..

К счастью, отделаться удалось быстро — мы со Стешкой вежливо отклонили все предложения, а подоспевшие охранники спровадили прилипчивых гостей подальше от нас и очарованной мамы: «Ой, какие милые мальчики!» Ага, пусть со своим сицилийцем поделится впечатлениями, и, возможно, вопрос замужества сразу отвалится за ненадобностью.

Проводив «милых мальчиков» тоскливым взглядом, мама всё же обратила внимание на нас со Стешкой. Сперва попыталась изобразить оскорблённую невинность, но быстро сообразив, что с нами это не работает, принялась каяться. Как обычно, маму попутал бес. А потом ещё жара в голову ударила, а до кучи — старая грымза Инесса не вовремя ей подвернулась. А ведь на самом деле она, Настя, переживает и очень нас любит. И зятьями она страсть как довольна, особенно Вадиком.

Мой язык обожгли невысказанные матюки, но я стойкая — сдержалась. А милая Стешечка великодушно обняла нашу потерпевшую маменьку, заверила её в нашей лояльности и предложила обсудить предстоящую встречу с нашим будущим сицилийским «папой».

Обсудили! Встречаемся завтра за ужином, маму не компрометируем и, главное — не забываем, что ей сорок лет. Какой-то чересчур пожилой возраст она себе придумала — не похоже на нашу Настю. Какой смысл сбрасывать четыре года? Выглядит она прекрасно, и десятку можно срезать смело.

— Мам, а почему тебе не двадцать пять? — язвительно поинтересовалась я.

— Шурочка, а ты не забыла, где мы с Настиком познакомились? — мама обиженно скривилась. — Это же ты додумалась в ресторане при всех назвать меня мамой, а выдать тебя за малолетку при всём желании не вышло бы, — и она многозначительно посмотрела на мою грудь. — Так что пришлось сказать, что тебе двадцать один. Об этом, кстати, тоже не забудь.

— Как скажете, маменька. А про внучек ты своему сицилийцу не рассказала? — не удержалась я.

— Шур, вот зачем портить мне настроение? — Настя сразу скуксилась. — Я же с вами по-человечески.

И то правда — что это я лезу со всякими глупостями? Вспомнила о каких-то там внучках-говнючках — кто они нашей молодухе Настасье?

Стешка же, мгновенно считав мой настрой, ущипнула меня за задницу и поспешила увести разговор в мирное русло:

— Мам, а как же наше сафари, ты же не забыла? Ты ведь п-полетишь с нами на континент?

— Какое сафари? Когда?.. — опешила мама, будто впервые услышала.

— Ну ты чего, мы же тебе г-говорили, что у нас оплачен трёхдневный тур… п-послезавтра вылет. Мам, это очень интересно! П-представляешь, самые удивительные животные в их естественной среде обитания — львы, слоны, носороги, зебры… ты же больше н-нигде такого не увидишь.

— И слава Богу! — мама поспешно и небрежно перекрестилась, замахала руками, отбиваясь от навязываемых носорогов, и быстро заторопилась обратно. — Всё-всё, мои хорошие, я полетела! Ну мы с вами обо всём договорились, да?

— Договорились, — расстроенно промямлила Стешка.

— Стрекозлиха, — проворчала я, наблюдая за маминой вихляющей походкой, и с раздражением спросила у Стешки: — Кстати, а куда пропали наши засланцы?

— Генка сказал, что они немного задержатся и п-просил не переживать, — сообщила она таким утешающим тоном, как будто я тут вся истекалась по двум заблудившимся кобелям.

Однако они не появились ни через час, ни через три. И лишь когда остров погрузился в темноту, а мы со Стешкой, повеселевшей Инессой и ожившим Жориком собрались на террасе, со стороны пляжа послышался приближающийся рокот мотора.

— А вот и наши мальчишки! — обрадовалась Стефания.

На чём это они? И почему по пляжу?

— На мотоцикле, что ли? — в тон моим мыслям удивлённо спросила Инесса.

— На скутере, — с загадочным видом пояснила Стешка. — П-просто в машине бензин закончился, и они взяли на п-прокат скутер.

— М-м, это всё объясняет, — проворчала я недовольно. Ну надо же — нашли друг друга! Развлекаются они!

Мотор заглох буквально в нескольких метрах от наших посиделок, и тут же прогрохотал Геныч:

— Девчонки, а вот и мы!

А спустя минуту на террасе нарисовались оба путешественника.

— Ух, вот это мы дали! Да, Вадюх?

— Да, Геныч, — хмуро отозвался Рябинин. — Теперь мы с гордостью можем сказать, что знаем на вкус всех местных насекомых!

— Так это ж вместо ужина, — Геныч широко улыбнулся. — Соскучились, гулюшки? А у нас для вас сюрприз! Вадюх, давай сначала ты.

— Ещё один сюрприз? — я подобралась и вжалась в спинку стула.

А когда Рябинин поставил передо мной резную деревянную шкатулку, воображение мгновенно нарисовало большого занзибарского таракана.

Бывают ли такие, я не знаю, но ни за что не открою крышку.

Ещё одна шкатулка с сюрпризом!

На круглую коробчонку в виде фигурки слоника я смотрю с недоверием, опаской и, чёрт меня побери — с жарким любопытством — что же там внутри⁈.

Но даже руку не протягиваю. Мне кажется, что я больше никогда не смогу спокойно принимать упакованные подарки. Надо же — я и подумать не могла, что бабочки способны так искромсать мою психику.

— Не бойся, Аленький, — мягко и виновато произносит Рябинин. — Я клянусь, что оттуда никто не вылетит и не выпрыгнет.

— Потому что оно уже сдохло? — ехидно уточняю, стараясь замаскировать волнение в голосе.

А Геныч оскорблённо трубит:

— Нет, ну нормально⁈ Да мы с Вадюхой пол-острова исколесили в поисках этой штуковины! Вспотели, как тягловые кони, чуть мужика не задавили… а тут сплошное недоверие!

— Да! — сочувственно кивает Жора.

— Геночка, сыночек, не надо так волноваться, — ласково воркует Инесса. — Просто ваш предыдущий сюрприз настолько нас впечатлил, что будь я на месте Сашеньки, тоже поостереглась бы заглядывать внутрь. Может, вы сами откроете коробочку?

— Конечно, — покладисто и кротко соглашается Рябинин и касается хобота деревянного слоника.

— Ой, какая п-прелесть! — Стефания тут же протягивает руку к шкатулке, но Геныч это быстро пресекает:

— Ангел мой, не надо трогать ручками чужой артефакт, у тебя будет свой персональный.

— М-м, ма-агия… — со значением тянет Инесса, разглядывая содержимое коробочки, и интересуется: — Это александрит?

А я, как на ядовитую змею, смотрю на эту цацку и кровь молотит в висках. Ну зачем⁈. Почему именно кольцо? Оно вовсе не ах, какое прелестное, да и вообще ничего особенного — ободок из белого золота либо платины и небольшой фиолетовый камешек. Я не так чтобы хорошо разбираюсь в самоцветах, но этот действительно похож на александрит. Однако в моей домашней сокровищнице найдутся вещицы гораздо ценнее и интереснее — Горский всегда был щедрым.

Рябинин же, за исключением обручального кольца, никогда не дарил мне украшения. Не потому что жмот — ему просто в голову не приходило, что какие-то побрякушки способны доставить мне радость. Дарил модные шмотки, навороченные гаджеты и, конечно, цветы охапками. Но чтобы кольцо… никогда.

А теперь это вообще ни к чему — не хочу я его! Я даже ладони зажимаю между ног, чтобы не искушать себя — не хотеть. Но сердце почему-то колотится, как заполошное, а в голову лезут совершенно идиотские мысли — Вадим не просто так развлекался, а искал для меня подарок… и не просто подарок — кольцо!

Дура! Да Гор все мои десять пальцев украсит до самых кончиков ногтей! Всю меня пообвешает!

Только зачем мне это?.. Я даже половину ещё не выгуляла из того, что имею. Да и не очень-то хочется. А вот это простое и милое колечко… хочется очень-очень.

— А что это за камень? — тихо спрашиваю, подняв глаза на бывшего, и вокруг резко смолкают голоса.

— С добрым утром, Александрия! — насмешливо выдаёт Геныч.

— Аленький, это танзанит, — поясняет Рябинин и придвигает шкатулку ближе ко мне. — Примерь, пожалуйста.

— Сашок, ты уснула, что ли? — смеётся Стефания. — Мы уже целый час обсуждаем эти к-камешки. Смотри, — и она демонстрирует своё запястье, на котором красуется симпатичный браслет с похожими камнями. — И у Инессы Германовны тоже.

Я оглядываюсь на Инессу, и та под пасмурным взглядом Жорика с удовольствием мне показывает свой подарок. Этот мундштук не настолько длиннющий, как мы привыкли видеть в руках Инессы, но очень симпатичный — с наконечником в виде змеиной головы с распахнутой пастью и глазами-камешками… как там их Вадик назвал — танзаниты? Вероятно, это минералы местного происхождения.

— Обалденный цвет! — восхищается Стешка, пританцовывая и исполняя руками какие-то восточные выверты.

— А при дневном свете камень выглядит синим, — скромно поясняет Рябинин, но больше не настаивает, чтобы я надела кольцо. Какой-то он подозрительно притихший.

Зато Геныч чрезмерно активный и громкий:

— Это самый редкий и сложно поддающийся огранке драгоценный камень! Кстати, его совсем недавно открыли…

— Пару часов назад? — уточняю я и едва сдерживаю смех, глядя на мимику Геныча. — Подозреваю, что мы даже знакомы с первооткрывателями.

Инесса хихикает, Стешка, потрясая драгоценным браслетом, грозит мне кулаком, а Геныч снисходительно поясняет:

— Эх, Александрия, дремучая ты женщина! Его лет пятьдесят назад открыли… в этом… э-э… Вадюх, где его обнаружили?

— У подножия Килиманджаро, — подаёт голос Рябинин, продолжая прожигать меня взглядом.

— А-а, так вы туда на тырчке гоняли? — я продолжаю веселиться и не замечать бывшего.

— Да что с невеждами разговаривать, — Геныч машет на меня рукой, но тут же заводится: — Что б ты понимала, тундра дремучая! Это, к твоему сведению, магический камень!.. Символ вечной любви, между прочим!

— Да! — со знанием дела подтверждает ветеран вечной любви Жорик.

— И символ процветания! — угрожающим тоном рычит Геныч.

— Я уже заметила, Цветаев, — я расплываюсь в улыбке, распаляя его ещё больше.

— Танзанит, чтоб ты знала, поглощает душевные страдания и вообще любые негативные эмоции!

— То-то ты фонтанируешь позитивом на всю округу.

— Саш, какая ты коза н-неблагодарная! — бросает мне Стешка, нежно поглаживая своего оратора и поглощая его душевные терзания.

А Геныч набирает полные лёгкие воздуха, но вдруг шумно выдыхает и, повернувшись к Рябинину, пожимает ему руку.

— Вадюх, ты мазохист, конечно, но дай Бог тебе сил и терпения!

— Всё нормально, Геныч, — Рябинин хлопает его по плечу и неизвестно чему улыбается.

— Ну и отлично, тогда отдыхайте, а мы с моей совратницей пойдём проверим артефакт счастья в действии, — и, подхватив одной рукой Стешку под попу, гигантскими шагами топает в дом.

— Удачных испытаний, — тихо ворчу себе под нос, глядя как моя сестрёнка в полёте интенсивно накручивает пальцами у обоих висков и строит мне злобные рожицы.

Да пошли вы все!

И Германовна, следуя моему мысленному приказу, тоже подрывается с места.

— А мы с Жоржиком, пожалуй, прогуляемся немного.

— Да, — вяло соглашается тот и послушно следует за Инессой.

Я же, как дура, продолжаю сидеть на месте и лыбиться, чтобы не заплакать от обиды. А если учесть, что обижаться мне не на кого, то разреветься прямо сейчас — это просто пик идиотизма. Поэтому держусь.

Это так задумано — оставить нас вдвоём?

— Саш, ну чего ты расстроилась? — Вадим садится рядом и заглядывает мне в глаза. — Тебе совсем не понравился мой подарок?

К слову, к шкатулке и его содержимому я так и не прикоснулась. Хотя пальцы зудят нестерпимо.

— Почему именно кольцо? — спрашиваю с вызовом.

— Я подумал, что… — он вдруг замолкает, откупоривает бутылку вина и разливает в чистые стаканы. — Давай, что ль, за взаимопонимание.

Мы с шорохом соприкасаемся картонными стаканчиками и молча пьём. Тёплый сушняк пьётся противно, но в голову бьёт сразу.

— Ты не ответил, Рябинин.

— Я помню, — он сминает в руках стакан и спустя долгую паузу отвечает: — Я скажу… только ты не сбегай сразу и… пожалуйста, Аленькая моя, не спеши говорить «нет».

«Нет!» — должна твёрдо и безапелляционно припечатать Александрина. И уйти должна гордо и красиво. Прямо сейчас.

Но дурочка Аленькая, онемев и очумев, прилипла взмокшей от жары и волнения задницей к плетёному креслу и вся обратилась в слух.

— Я… — сдавленно сипит Вадим, — … потому что… чёрт!

«Очень информативно!» — усмехается Александрина, пока Аленькая считает разогнавшийся пульс и в тревожном ожидании таращится на своего красноречивого бывшего.

Он взлохмачивает пятернёй свои волосы, наливает в мой стакан вино, пролив пол-литра, и, залпом осушив, выдаёт чётко и без запинки:

— Я купил это кольцо, чтобы сделать тебе предложение.

«Рационализаторское?» — мысленно и ядовито уточняет Александрина.

— Что за предложение? — спокойно (брависсимо!) и деликатно спрашивает она же, потому что Аленькая дурочка уже в невестиной фате и в глубоком обмороке.

— Сердце я отдал тебе давно, — Рябинин застенчиво улыбается и разводит руками. — А сейчас предлагаю всё остальное… всё, что у меня есть.

Где же ты был, гондон, со своим предложением столько лет⁈

Поискав взглядом свой стакан и обнаружив его смятым в рябининском кулаке, я хватаю бутылку и глотаю прямо из горлышка. Уже не противно — вообще никакого вкуса. А послевкусие — горечь горькая.

— Аленький, я ведь никого не любил кроме тебя, но почему-то думал, что смогу, а… не могу. Кроме тебя мне не нужен никто… не веришь? Я никогда тебя не предам!.. Чем хочешь поклянусь…

Всё не то, Рябинин, не то!

— Саш, можно я надену тебе кольцо?

На хер себе натяни!

Я встаю на ноги, а прилипшее к заду кресло с чпоком отваливается и громыхает по полу. Корова, блядь!

— Саш, ты куда? — Рябинин тоже встаёт. — Ты ничего не скажешь? Сашка…

Я стискиваю зубы, чтобы не завизжать, не выплеснуть на него всё, что клокочет внутри… и, оттолкнув его руку, молча направляюсь в дом.

— Аленький, а кольцо?.. Подожди, ну возьми хотя бы в знак прощения.

Я останавливаюсь и оглядываюсь. Красивый… желанный… и ненавистный.

— А я не простила тебя, Рябинин.

Наблюдаю, как опускаются его руки, плечи, уголки губ…

— Аленька… девочка ты моя колючая, как же ты живёшь с этим? На хрена ты себя отравляешь? Ты ведь не только меня, ты и себя наказываешь. А за что?..

— За глупость и доверчивость, Вадик, — я снова отворачиваюсь и делаю шаг.

Ну догони меня, придурок, сожми так, как только сможешь!.. Как раньше, помнишь?.. Дай мне искромсать тебе рожу и вырвать из себя эту невыносимую боль!

— Так нельзя, Сашка… да стой ты!..

Пошёл ты!

Спустя час… два… пять (я не знаю) трек в наушниках обрывается, и я в изнеможении оседаю на прохладный пол. Мой танцевальный марафон отнял у меня все силы, слёзы… вывел хмель и приглушил эмоции. А тупая ноющая боль завтра тоже пройдёт. Завтра всегда бывает легче, потому что утро светлее и яснее вечера.

Тихо тренькает мой мобильник, и не в силах встать на ноги, я пробираюсь на четвереньках к низкому пуфику, на котором светится экран телефона. Но, уже протянув к нему руку, я меняю траекторию и слегка сдвигаю плотную штору…

Рябинин по-прежнему сидит на террасе. Может, уснул?.. Но всё же он не ушёл, и от этого на душе становится радостнее… и почему-то ещё тяжелее.

Господи, хоть когда-нибудь это пройдёт?

Взяв с пуфика мобильник, я откидываюсь на спину и, растянувшись на полу, разглядываю всплывшие фотовоспоминания.

Чёртов Змей! Как же не вовремя ты возник!

Наверное, это одна из его самых удачных фотографий, потому что на ней Гор улыбается. И я тоже невольно улыбаюсь в ответ. Как же всё в моей жизни неправильно!..

Когда Горский недосягаемо далеко, мне не хватает его… — уверенного, опасного и непостижимого. Но когда он рядом, мне хочется сбежать без оглядки. А с Рябининым всё по-другому.

Я прислушиваюсь к звукам с улицы — тишина… и снова возвращаю взгляд к экрану.

Ты тоже предатель, Змей! Даже не позвонил ни разу, сволочь!

И я не стану. А завтра это тоже развеется, потому что утро яснее и мудрее вечера.

«Пошёл ты, Горский!» — бросаю, глядя в его ртутные глаза, и нажимаю вызов.

Да отзовись, проклятый Змей! Ответь!

Чем же ты так занят, Горский? Неужели спишь? А может, развлекаешься?

Я отсчитываю длинные и унылые гудки из динамика, и после четвёртого Гор всё же реагирует на мой призыв:

— Са-ашенька? — его тягучий мурлыкающий голос на фоне инструментального блюза пробирает до мурашек, но доносящийся до моего слуха женский смех выбешивает мгновенно.

— Я, конечно, не вовремя? — выдаю вместо приветствия, уже кляня себя за этот звонок.

— Для тебя, милая, у меня всегда найдётся время, — отвечает тихо и вкрадчиво, а фоновые звуки тут же исчезают (наверняка где-то уединился с мобильником). — Здравствуй, солнышко.

Пф-ф, солнышко!

— И тебе не хворать, Гор. Судя по звукам, ты опять в своём борделе?

— В отеле, Сашенька, — терпеливо исправляет он.

А я отстукиваю затылком по полу, выбивая из дурной головы нелепые претензии. Какое мне дело до того, где и с кем он проводит свои вечера? И ради чего я вообще ему позвонила? Мне даже спросить его не о чем…

Гор, а ты пользуешься услугами постоялиц своего отеля?

Почему ты бросил меня в загсе, козёл⁈

А ты слышал что-нибудь о танзаните? Это такой драгоценный камень…

Гор, а почему ты никогда не говорил, что любишь меня?

А я почему? Да всё потому же!

Гор молчит и не мешает мне фильтровать в моей голове весь этот бред, а может, уже и вовсе обо мне забыл.

— Как у вас там погода? — слетает с моего языка очень животрепещущий вопрос, аж самой смешно.

— Минус двадцать, — отвечает коротко и насмешливо.

— Обалдеть! А у нас плюс тридцать, — я смягчаю тон и добавляю в голос улыбку. — Представляешь, нас разделяют пятьдесят градусов…

— Не люблю такую жару, — прерывает меня неромантичный Гор.

— Ты поэтому не полетел с нами?

Ой, дура! Я снова прикладываюсь затылком об пол, а из динамика звучит тихий смешок и встречный вопрос:

— Разве тебе это нужно?

Чёртов проницательный Змей! Умеет же поставить вопрос ребром. Сказать «нет» у меня язык не повернётся, а врать я ему не хочу.

Прости, Горский.

На самом деле мне очень сложно представить его в нашей компании… да и вообще, во всей этой атмосфере акуны матата. Ему наверняка было бы некомфортно с нами, а я чувствовала бы себя неловко. Интересно, а здесь под пальмами он тоже прогуливался бы, упакованный по самое горло во всё чёрное? Помнится, своей чёрной рубашке Гор не изменял даже в пору, когда от жары в городе плавился асфальт.

Иногда мне кажется, что кроме меня, его никто и не видел раздетым. Хотя, конечно, это не так. И ведь там действительно есть, на что залюбоваться. А может, он татуировки свои бережёт от солнца? Или скрывает?..

Опасный… неуютный… непонятный… и очень одинокий Гор.

Узнай он сейчас, как невыносимо мне жаль его, наверняка возненавидел бы. А я не понимаю, как раскрасить его жизнь, не принося себя в жертву.

И как мне снова поверить Рябинину, не отравляя себя подозрениями? А отпустить его как?..

А может, мне сбежать куда-нибудь от них обоих и попробовать всё сначала?..

Мы молчим очень долго. Впрочем, молчать в компании Горского — это естественно, и наверняка мы могли так «общаться» до самого утра…

Но не смогли, потому что я совершенно расклеилась и шмыгнула носом.

— Са-аш?.. Ты простыла? — По-другому он и не мог спросить. Чурбан!

Какой-то единственно здравой извилиной я понимаю, что должна извиниться, попрощаться и сбросить вызов, но глупая Скрипка ещё не доиграла свою слезливую партию.

— Нет, мне просто хреново, Гор.

— Уверен, что я здесь ни при чем.

Вот так-то! Горский — вовсе не тот парень, с кем можно вести душеспасительные беседы. Зато у него нюх, как у хищника. И мне не надо ни подтверждать, ни оспаривать его слова — он уверен, что всё всегда знает. Даже не хочу спрашивать, что…

Внезапная догадка отзывается страхом. Вот гадство!

— Гор, а ты ведь знаешь, да?

— О чём? — он усмехается. — О том, что у твоего бывшего сейчас тоже плюс тридцать?

— А тебе всё равно? — бросаю со злом и снова слышу его смех.

— Саш, что ты хочешь, а?

— Извини, что позвонила тебе, — выпаливаю и, сбросив вызов, больно прикусываю губу.

Типичный женский вынос мозга — аж самой от себя тошно! Зато Горскому смешно!

Какая же он сволочь! Да что такого он сотворил со мной, если меня в дрожь бросило от мысли, что он узнал правду? Да какую, на хрен, правду⁈ Я что, сбежала от него с любовником? Это же он меня бросил! Как отработанный материал! Так долго приручал, заставил поверить, что я нужна ему, вынудил на этот чёртов брак… и бросил.

Да слава Богу! И только такая идиотка, как я, может ещё переживать о его чувствах.

Хотя какие там чувства⁈ Змеи все хладнокровные. Хорошо ещё, что у меня не хватило дури оправдываться.

Раскинув руки и ноги, я продолжаю лежать на полу и злиться на себя и на весь мир. И вздрагиваю, когда в ладони оживает мобильник. Едва бросив взгляд на экран, я подношу его к уху.

— Ты забыл пожелать мне доброй ночи?

— Скорее, не успел. Мне не всё равно, Саша… и ты это знаешь. Но тебе не надо об этом думать. Ты свободна в своём выборе, девочка. Извини, мне стоило напомнить тебе об этом до того, как я затащил тебя в загс… но, думаю, и сейчас не поздно. Так что пока нас разделяют пятьдесят градусов по Цельсию, выбрось всю муть из своей рыженькой головки и реши, наконец, чего ты хочешь сама. Доброй ночи, детка.

«Доброй ночи, детка».

Му-гу, как же — доброй!..

Мои ночи уже давно перестали быть добрыми, ведь именно с наступлением темноты в моей рыжей голове и начинает бродить всякая муть — оживают страхи и расцветают обиды. Вот и сейчас — Горский отключился, а я вспомнила, что он даже с Новым годом меня не поздравил. Впрочем, как и я его. Какие трепетные отношения!

Прохладный душ освежил тело, остудил голову, и даже ночь немного подобрела. Самую малость. Теперь вместо обиды и злости я ощущаю растерянность. Слова Гора о свободе выбора не дают мне покоя. Наверное, это глупо и странно, но если задуматься… ведь я никогда не чувствовала этой свободы. Не то чтобы меня кто-то намеренно ограничивал, но как-то так случалось, что либо я пролетала мимо целей, либо цели находили меня сами и стремительно нападали, не оставляя мне выбора.

То ли дело наша мама — вот у кого свобода! Да ладно, бог с ней, с мамой — такой себе пример. Но мои девчонки, пчёлки мои неугомонные, ведь обе отхватили то, к чему стремились, и теперь каждая при любимом мужчине и любимом деле. Это ли не счастье?

И только я, овца ведомая — с первого взгляда как в омут — сразу в любовь, в койку, замуж… и мозги по ветру, и предостережения по хрену… А в итоге — вся жизнь всмятку.

Даже в работу меня Пал Ильич внедрил. Ему, конечно, низкий поклон… вот только где я сама со своими мечтами?..

Наверное, моим единственным упёртым выбором и настоящей борьбой стал танец. Он позволил мне не сломаться и за несколько лет превратил неуклюжую корову в… ну не в бабочку, конечно, зато в очень энергичную и пестрокрылую трясогузку. Вот, собственно, и все мои невеликие достижения.

И даже Горский, который так неожиданно напомнил мне о выборе, стал той мишенью, что настигла и придавила стрелка. А теперь лети, говорит, куда хочешь. А мне некуда улетать… да и страшно. И назад никак нельзя. Мы оба понимаем, что там, в загсе, Гор вытолкнул меня за черту невозврата. А потом и ещё наподдал… так больно и унизительно! Нет, такое не забывается.

А я… вот же дура! — всё ещё как будто с ним — вцепилась в распахнутую дверцу и балансирую между сытой и надёжной клеткой и пугающей неизвестностью. В ожидании третьего пинка.

Как же я дошла до такого?..

Возможно, узнай я об измене Гора, мне было бы гораздо легче от него оторваться. И если уж быть честной, то я ждала этого, даже хотела подсознательно. Только ведь Горский не даст мне в руки такого козыря. Но и бороться за меня тоже не станет. А мне очень хочется верить, что он ни за кого не стал бы бороться.

А ещё счастья для него хочется… но только пусть не сейчас — потом, когда я сама определюсь с направлением и больше не захочу оглядываться. Чтобы не видеть, как он счастлив не со мной.

Эгоистично? Знаю. Но иначе не получается.

Завернувшись в мягкое полотенце, я босиком пересекаю свою комнату и подхожу к окну. Рябинин всё ещё сидит на террасе и смачно прихлёбывает вино из бутылки. Эстет! От этого зрелища у меня мгновенно пересыхает во рту, и так хочется найти предлог, что оказаться сейчас рядом с ним… хотя бы просто помолчать вдвоём. И ведь, казалось бы, что может быть проще?.. Но как же это мучительно сложно!

С тяжёлым вздохом я покидаю свой наблюдательный пункт и, схватив бутылку с водой, залпом выпиваю остатки. Вода почти горячая — гадость какая! Снова подхожу к окну… вот дура! Да хватит уже на него пялиться!

Насильно загоняю себя в постель, хотя и понимаю, что уснуть не получится. Подсчёт овечек тоже вряд ли поможет, тем более в этой комнате их негусто. Раз овца… Всё!

А может, мне к океану прошвырнуться? Ну а что, захотелось мне ночью поплавать. Вода тёплая, небо звёздное — красота! Вадик ведь точно одну не отпустит и потащится следом. А там… под звёздами…

Нет!

Промаявшись ещё невесть сколько времени, я сползаю с кровати и топаю в гостиную за холодной водой.

— А-а-а! Блядь! — испуганно и сипло горланит Инесса и отпрыгивает от меня с поразительной прытью. — Алекса!.. Фух, испугала насмерть! Ты что тут в темноте бродишь, как привидение?

— А Вы? — я смеюсь, хотя тоже немного испугалась.

— Ой, а мы с Жоржиком так хорошо погуляли! Там сейчас такой свежий приятный ветерок, что даже уходить не хотелось, но я уже засыпаю на ходу.

— А Жорик где?

— Так он только что зашёл, а я там с Вадькой задержалась, — Инесса понизила тон и заговорщически зашептала: — Ты не выглядывала? А то ведь сидит твой — караулит. Может, тоже прогульнёшься с ветерком, м-м?

— Неа, я к холодильнику за водой и спать пойду.

— Ну как знаешь, милая, — сочувственно протянула Инесса и вдруг снова оживилась: — А Егорка-то к нам не приедет?

— Да он, скорее, уши себе отморозит. И вообще, он сказал, что я свободна, как мышь в амбаре.

— Прямо так и сказал? — разволновалась Германовна.

— Почти. Говорит, разберись сперва со своими хотелками.

— А что, правильно сказал. Ну и?.. Ты уже разобралась или в процессе?

— Да ничего я не хочу, — я отмахиваюсь и, обогнув Инессу, иду к холодильнику.

— А вот это ты зря, деточка, — Германовна следует за мной по пятам, — потому что на твоё «ничего мне не хочу» у тебя нихуясь и не будет. Слышишь, Сашуль? — она хватает меня за руку, заставляя притормозить у лестницы, и заглядывает в глаза. — Ты далеко-то не загадывай, просто расслабься здесь и сейчас. Ты же в отпуске, милая, освободи свою головку от всякой надуманной ерунды и делай то, что ты хочешь. Понимаешь меня?.. Хватайся за любые свои хотелки, даже самые безумные. Ты ж молодая, красивая, а главное — свободная! Пользуйся, Сашка, отпусти себя в отпуск! Без принципов, без оглядки — только для удовольствия! — Инесса встряхивает меня за плечи и даже становится на носочки, чтобы приблизить свой взгляд. — А потом вернёшься домой, соберёшь снова мозги в пучок и решишь, что оставить, а что отставить. Да?..

— Я подумаю, — невольно улыбаюсь собственным шальным мыслям и чмокаю Инессу в щёку. — Спасибо Вам!

— Вот и умница, — ласково воркует она.

А со второго этажа вдруг доносится Стешкин сдавленный писк.

— Эх, где мои двадцать⁈ — весело шепчет Инесса и тянет меня подальше от лестницы. — Пойдём-ка, а то встали тут, уши развесили, как две клуши…

Но рычащие слова Геныча заставляют прирасти нас обеих к месту. Улыбка мгновенно сползает с лица Германовны, а моё сердце ухает в желудок.

— На колени! — раздаётся жёсткая команда сверху, и мои колени тут же подгибаются.

— Хо-о! — ошарашенно вдыхает Инесса и дёргает меня за руку. — Пойдём, пойдём отсюда.

Её торопливый шёпот заглушает и без того тихий и невнятный лепет Стефании, и я, смерив Германовну злым взглядом, резко выдергиваю руку из захвата.

— Я кому сказал, мелкая, быстро на колени! — снова рычит Геныч, и я срываюсь с места.

— Да куда ты, чокнутая⁈ Стой! — шипит мне вслед трусливая старуха, но мне уже не до неё.

Ах ты урод!

Перепрыгивая через ступеньки и едва не ломая ноги, я скачу вверх по лестнице с единственным желанием дорваться до глотки Геныча и сделать этого крокодила женатым на вдове.

И когда вдруг слышу заливистый хохот Стешки, то даже не успеваю притормозить и, пролетев по инерции ещё пару ступеней, спотыкаюсь о последнюю и с грохотом падаю на четвереньки. А из-за двери совсем близко доносится обиженный голос Геныча:

— Да ну тебя! Никакой серьёзности…

Я ещё не успеваю осмыслить всё услышанное, как дверь резко распахивается, и во всю ширину дверного проёма вырастает Геныч… чтоб его! В каком-то неприлично коротеньком полотенце вокруг бёдер и с доброжелательной улыбкой во всю ширь бандитской морды.

— Гулюшка моя, ты не ушиблась? — спрашивает он с издевательским беспокойством и восхищённо цокает языком. — Все бы так меня слушались. Помочь подняться с коленочек или тебе удобно?

— Да пошёл ты! — произношу тихо и, усаживаясь на злополучную ступеньку, радуюсь тому, что падающий из их комнаты свет не достаёт до моей пылающей от стыда и праведного гнева физиономии.

— Ген, что там? — звучит из комнаты вполне бодрый голос Стефании.

— Не что, а кто! — радостно докладывает Геныч. — Родственница к нам в гости пожаловала, отдыхает вон с дороги.

— Придурок! — шиплю себе под нос, стараясь не морщиться из-за саднящего колена и ноющего запястья, и с досадой слышу приближающееся шлёпанье босых ног.

— Сашок, а ты чего здесь сидишь? — удивлённая Стефания выглядывает из-за плеча Геныча. — Что-то с-случилось?

— Му-гу, малость заплутала, — чувствуя себя набитой дурой, я цепляюсь обеими руками за перила, поднимаюсь на ноги и потихоньку ковыляю вниз, изо всех сил пытаясь не хромать. Нечего этому гамадрилу давать повод надо мной стебаться.

— Сашуль, а ты что х-хотела? — виновато и жалобно спрашивает Стешка, но я не оглядываюсь, чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Спокойной ночи вам пожелать. И всё, отлепитесь уже от меня.

— Сладких снов, Александрия! — участливо напутствует Геныч и внезапно повышает голос: — Ай-яй! Да чего я такого сказал?..

«Да скройтесь вы наконец, придурки!» — призываю я мысленно и тут замечаю Инессу.

Сидя на корточках за лестницей она зажимает себе рот ладонью и сотрясается от беззвучного смеха, а я готова сквозь землю провалиться. Это ж надо было выставить себя такой идиоткой. И только когда на втором этаже хлопает дверь, Германовна выбирается из укрытия и лезет обниматься.

— Алекса, девочка моя, ты что, упала? — она очень старается проявить сочувствие, но губы то и дело кривятся от сдерживаемого смеха.

В ответ я молча киваю, прижимая ладони к пылающим щекам.

— А ты чего рванула-то туда — за Стешу испугалась?

Я передёргиваю плечами, а Инесса наставительно нашептывает:

— А про Геночку ты зря плохо думаешь. Поверь мне, он очень хороший мальчик и ни за что не обидит твою сестрёнку.

— Возможно… Просто я никак не привыкну, что она уже выросла.

— А ты лучше займись собственной личной жизнью, и тогда чужую не заметишь и не услышишь.

— Да я что, специально, что ль, подслушивала? — от досады я даже голос повышаю.

— Чш-ш, — Инесса тянет меня в сторону. — Конечно, не специально! Просто бродишь по дому, как неприкаянная, вот тебе и чудятся всякие глупости. Иди-ка ты лучше проветрись. Ты ведь помнишь, о чём мы с тобой договорились?.. Ты наслаждаешься отпуском и ни в чём себе не отказываешь, — она настойчиво подталкивает меня к выходу и, прикрыв рот ладонью, протяжно зевает. — А старушке пора баиньки.

Выходя на террасу, я почти уверена, что Рябинин уже оставил караульный пост и сбежал в своё бунгало, но ничего подобного — он по-прежнему здесь. Я выдыхаю с облегчением и замираю на месте, разглядывая полулежащего в шезлонге спящего красавчика с обнажённым торсом. Щемящая боль никуда не исчезла, но сейчас при взгляде на бывшего мужа в моей душе впервые за много лет разливается нежность.

Мне очень хочется лечь рядом, вдохнуть его запах, прижаться щекой к обнажённой груди, почувствовать его объятия и лежать вот так целую вечность.

Словно ощутив мой взгляд, Вадим открывает глаза, пару раз осоловело моргает и вдруг вскакивает на ноги.

— Привет, — смущённо улыбается и разводит руками. — А я уж решил, что ты мне снишься… Побудешь со мной?..

Вместо ответа я делаю несколько шагов навстречу, но вовремя притормаживаю и сажусь в соседний шезлонг.

— Спасибо, — тихо выдыхает и тоже садится.

Минута, вторая… пятая…

Надо же, оказывается, с Рябининым тоже можно комфортно молчать. Я скольжу взглядом по тёмным пальмам, чёрному океану и звёздному небу… почему-то здесь, на экваторе, звёзды особенно яркие и огромные. Вокруг так спокойно и красиво, что совсем не хочется думать о плохом, и я вспоминаю о хорошем.

А ведь у нас с Вадимом было много хорошего. Я не забыла, просто не позволяла себе вспоминать — так было легче его ненавидеть. Но как же я устала от постоянной ненависти.

— Аленький, знаешь, я когда-то сильно влюбился в рыжую девчонку… и так боялся её потерять, что сразу женился. Присвоил… застолбил. И честно был уверен, что она моя и уже никуда не денется. Но я ошибся. Наверное, я очень плохо её знал… или не старался узнать. Пожалуйста, Аленький, расскажи мне о себе…