Охота на Трясогузку

Глава 31

Ты у меня одна…

Вадим

Да-а-а, на остров!

Немало повидавший внедорожник, бодро шурша колёсами по асфальту, стремительно уносит нашу компанию прочь от ухабистой грунтовки, вековых баобабов и огромной, никогда не спящей саванны с её хищными и не менее опасными травоядными обитателями. Откровенно говоря, мне даже немного жаль покидать этот дикий, жестокий и в то же время удивительно прекрасный мир, но гораздо сильнее другое чувство — будто вырвался из зубастой пасти за секунду до того, как клацнули и сомкнулись смертоносные челюсти.

Наверное, странно и даже смешно размышлять о смертельной опасности после заповедников, посещаемых миллионами туристов, но наш экзотический вояж рванул далеко за рамки обыденного и стандартного. А побег в нашем случае — это, как счастливое освобождение. И я не одинок в своей тихой эйфории. По случаю возвращения ликует почти вся наша команда, но больше всех рад наш проводник Тайо, которому явно не терпится поскорее избавиться от неугомонных и безбашенных любителей острых приключений.

И только малышка Стефания выглядит расстроенной, даже камеру свою отложила. Она так старалась сделать наше путешествие увлекательным и незабываемым, а мы не оправдали её надежд и дружно слились перед финальным и самым опасным квестом.

Однако главного Стешка всё же добилась, ведь это приключение, я уверен, никто из нас не забудет. И если однажды нам снова захочется пощекотать нервы, мы всегда сможем вернуться и начать с того места, откуда так поспешно соскочили. Хотя и сейчас было бы опрометчиво думать, что нам ничего не грозит… ведь мы всё ещё в Африке. Неплохо бы выяснить, что там с французами — ушли они от погони? Хотя плохие новости уже наверняка донеслись бы до нас, ведь Тайо со своими коллегами всегда на связи.

— Ну что, дру́ги мои, подведём итоги? — радостно грохочет Геныч. — Поскольку все мы живы, то смею предположить, что в целом наша охота удалась.

Стешка раздражённо фыркает и отворачивается к окну, типа она не с нами, позорными тру́сами.

— Персик мой, ты вот зря на меня обижаешься, — примирительно рычит Геныч, осторожно касаясь её плеча. — Я, между прочим, в первую очередь забочусь о твоей безопасности.

— А наш Вадюша позаботился о безопасности всего коллектива, — ехидно вставляет Германовна.

— Ну да, дурное дело — нехитрое, — ворчит Геныч, и я с ним отчасти согласен.

Я усмехаюсь про себя — да какой, к чертям, коллектив⁈. Сперва я думал только об испуганной Сашке, а уже потом, когда сработал инстинкт выживания, кажется, я вообще забыл, чем думать.

Но я скромно отмалчиваюсь, вновь переживая то чувство ужаса и беспомощности, когда на тебя несётся неуправляемая двухтонная махина. Кто бы мог подумать, что этот зверь так быстро бегает? И всё же… оно того стоило, ведь моя Аленька сейчас рядом со мной.

Правда, она до сих пор злится и периодически больно впивается в мою руку острыми ногтями, а потом гладит, жмётся ко мне и цепляется так, будто я снова готовлюсь к безумному забегу. А я, невыносимо истосковавшийся по ней, с удовольствием впитываю все её эмоции и прусь от каждого прикосновения — это как после долгих скитаний по чужбине вернуться к себе домой. Куда же мне теперь бежать — только к ней. В неё.

— Зачем ты это сделал, придурок? — шипит моя рыжая бестия в очередном всплеске страха и злости.

Она не уточняет, что именно я натворил, но и так понятно — речь всё о том же единороге.

— А ты не понимаешь? — я целую её обнажённое плечо. — Надеялся произвести на тебя впечатление.

— Идиот! — цедит она сквозь зубы.

— Но сработало ведь, — я пожимаю плечами, с трудом сдерживая улыбку.

— Самоуверенный осёл!

— Я безнадёжно влюблённый осёл…

— Да пошёл ты! — она резко дёргает плечом, заставляя меня больно прикусить язык, и в противовес своему посылу прижимается ко мне ещё крепче. — Прости…

— А ты выйдешь за меня замуж?

— Нет, — отрезает упрямо.

Ладно, ещё не вечер. Я откидываю голову на спинку кресла и лениво наблюдаю за нашей командой. Грустная Стефания по-прежнему подпирает лбом оконное стекло, чем-то очень довольный Жора интенсивно тычет в свой мобильник, а между Генычем и Инессой кипит дискуссия о степени опасности нашего путешествия.

— А я повторяю, что если бы некоторые долбоёбы не стремились обоссать лежбище льва и оглушить своим дурным басом носорога, ни о какой опасности сейчас и речи не шло бы, — заявляет Германовна, угрожающе размахивая мундштуком.

— Вот именно, — не оглядываясь, бухтит в стекло Стешка.

— Это человеческий фактор, — Геныч разводит руками.

— Да! — решительно поддерживает Жора.

— Человеческий фактор — это просто красивые слова для обычного распиздяйства! — уделывает обоих Германовна.

— Ну, коне-эчно, а заплыв с крокодилами — это прям блистательный показатель ума! — не сдаётся Геныч.

— Да!

Стефания тут же отрывается от окна и пронзает острым взглядом своего мужа и некстати поддакнувшего Жору.

— Значит, п-по-вашему, я — дура?

Жоре хватает ума промолчать, а Генычу — нет:

— Не-эт, ну что ты, глупенькая… то есть я хотел сказать…

— Ой, лучше вообще молчи, — с досадой отмахивается Стешка и снова отворачивается к окну.

— Вот только не надо затыкать мне рот, женщина! — негодует оскорблённый Геныч. — И загонять меня под каблук тоже не стоит.

Но неожиданно вклинивается Сашка:

— Тогда сиди и не высовывайся оттуда.

Вот нахрена⁈ Я понимаю, что за эти три дня мы все устали от постоянного напряжения, но, похоже, для этих двоих столь длительное нахождение бок о бок — явный перебор. И Геныч не заставляет себя ждать:

— Слышь, дерзкая сестра моей жены, для человека, задолжавшего мне желание, ты слишком бесстрашно себя ведёшь. А фантазия у меня — будь здоров, имей это в виду.

— А ну-ка, давай, испугай меня, страшный муж моей сестры! — с вызовом и азартом бросает Сашка.

Я предупреждающе сжимаю её руку и незамедлительно получаю локтем в рёбра. Аш-ш-ш! Ну и стерва!

— Сань, жало своё п-прикуси! — рявкает Стешка.

— Цыц, детвора! — командует Германовна. — А то я сама сейчас всех испугаю. Вы, наверное, уже забыли про дребезжащий чудо-пепелац, который понесёт нас на остров?

— Ды помню я, задрать его в пропеллер, — отзывается Геныч. — Поэтому и пытаюсь вас отвлечь и развлечь, а вы все, как злыдни недобрые.

— Генка-а, — примирительно и нежно мурлычет Стефания, придвигаясь к нему.

— Для злыдней я — Геннадий Эдуардович.

— Геночка Эдуардович, — Стешка что-то шепчет ему на ухо, отчего губы Геныча подрагивают в улыбке, а отстранившись, говорит уже громче: — А х-хочешь я помогу тебе определиться с желанием?

— Да как-то не особо… а что за идея?

Стешка стреляет в меня глазками.

— Мы могли бы наградить нашего спасителя и п-подарить желание ему. Тем более, я знаю, чего х-хочет наш Вадик.

Сашка рядом со мной угрожающе сопит, но ей точно не о чем беспокоиться.

— Ух, как же мне нравится это «МЫ могли бы…», — Геныч язвительно лыбится. — Могли бы, конечно, но зачем хорошему пацану жизнь ломать? Чтобы Александрия потом всю жизнь ему мозг выклёвывала, что она вышла замуж не по собственной воле? — а поймав мой предупреждающий взгляд, он вскидывает огромные ладони: — Акуна матата, брат, я за любовь, добрую волю и свободу Александрии!

— Да закрой уже свой распылитель! — не выдерживает Сашка.

— А я его и не доставал, — бухтит Геныч, но тут же затыкается и переключается на ластящуюся к нему Стешку.

Остаток пути мы едем молча. Поглаживая Сашкины пальчики, я думаю о том, что на острове мне совсем некуда её привести. Не в сарай же! Вообще-то, мне обещали свободное бунгало по приезду, но вряд ли кто-то станет заморачиваться посреди ночи с моим переселением. А до следующей ночи я точно взорвусь. И как быть? С этой мыслью я проваливаюсь в сон, а просыпаюсь уже в аэропорту.

— Гля, а я не понял, — гудит Геныч, кивая куда-то вдаль, — как они здесь раньше нас оказались? Или их носорог до самого аэропорта гнал?

Группу уже знакомых французов я узнаю сразу по их колоритной мадам, и будто камень с души. Хвала небесам — целы! «Чего и нам желаю», — мысленно добавляю, разглядывая наш летательный аппарат. И всё же верю, что сегодня фортуна не посмеет повернуться ко мне задом.

Занзибар

Уже на острове Геныч припадает лбом к земле и эмоционально вещает о том, как на протяжении всего полёта его утомлённое сердце нежно с телом прощалось. Я же весь путь не выпускал Сашкину ладонь, переплетая наши пальцы, и был счастлив, потому что не чувствовал сопротивления. И снова вспоминал, как впервые увидел свою рыжую погибель.

Я задымился и пропал с первого взгляда, но запомнил тогда только волосы, сиськи и задницу. Уже позднее я был уверен, что знаю каждый сантиметр её тела, каждую веснушку, но лишь сейчас разглядел и осознал, какие у моей Аленькой красивые руки. Я всегда помнил их дразнящий запах, прикосновения, от которых напрочь сносило крышу, помнил, как надевал ей на пальчик обручальное кольцо… но почему-то никогда не задерживал взгляд на этих нежных изящных пальчиках. Почему?..

Чёрт, как много я пропустил… и где меня носило столько времени⁈ Да я и сейчас не на месте, так… ни два ни полтора.

В аэропорту Абейда Амани Карума (бля, язык сломаешь) нас уже поджидает вместительный микроавтобус. Сегодня я не рассчитывал выпускать из своих рук Сашку, но Стефания, одарив меня виноватой улыбкой, тянет сестру к себе для важного девчачьего трёпа.

— Я скоро, — шепчет моя девочка и целует меня в губы.

Всего лишь лёгкое касание, а меня колбасит, как на первом свидании. Удивительная штука — я забыл имена и лица многих женщин, побывавших в моей постели, но отчётливо помню даже самые невинные первые прикосновения моей Аленькой. И никогда не забуду наш первый поцелуй, разбудивший во мне вулкан.

Я бы и рад забыть всех остальных, но самый ранний опыт трудно стереть из памяти — первый взрослый поцелуй в летнем лагере и первый секс там же, но двумя годами позднее. Был, правда ещё один памятный случай — это поцелуй с Айкой. Тогда мы и не подозревали о наших кровных узах, но, к счастью, нам обоим не зашло — не иначе как родственные гены сопротивлялись.

— Ну шо, серьёзные пацаны налево, девочки — направо? — рычит на ухо Геныч, падая на сиденье рядом со мной. — Жора, давай к нам, братуха, пошепчемся о своём, о взрослом. Э, шеф, ну мы едем или как?

— Да погоди, — я киваю за окно, — Инесса ещё не докурила.

— Пиздец, она уже третью сосёт, — возмущается Геныч. — Инесса Германовна, выбросьте эту гадость, я очень беспокоюсь о Вашем здравии. Курение убивает!

— Да! — это волнуется Жора.

— Лишь бы не вызывало недельный понос, — отзывается Германовна, забираясь в салон. — В моём возрасте, дети мои, уже всё убивает… так какой смысл отказывать себе в удовольствии?

— Ну-у… как вариант, продлить красоту и молодость, — бормочет Геныч.

— От всего, что мне нравится, Геночка, я молодею и добрею. А без мундштука я, что яхта без мачты, а это уже верный признак приближающегося пиздеца.

Оглянувшись на водителя, Инесса даёт ему команду трогаться и пробирается к девчонкам.

— Ну что, мои нежные куколки, полчаса — и мы в комфорте!

— Чумовая ба… женщина! — восхищенно басит Геныч и понижает тон до минимума: — Крепись, Георгиос, она будет жить вечно!

— Да!

Геныч по случаю счастливого возвращения сегодня в ударе — рот вообще не закрывается, пока мы пробираемся по дремучим трущобам в свой райский отель.

— Пацаны, такое ощущение, что мы ещё в заповеднике, — сложив ладони биноклем, он таращится в непроглядную темноту. — Персик мой, а здесь точно нет леопардов?

— Нет, только козы и собаки, — хихикает Стешка.

— А-а, хорошо.

— Геныч, — шепчу я, — надеюсь мы сегодня не обязаны нанести визит тёще?

— Не-э, у неё там с Марио туса какая-то намечалась…

— С каким Марио? У неё же вроде этот… Анастасио.

— Да похер! Короче, ей Стефания ещё с континента звонила и сказала, что мы ночью вернёмся, но реакции — ноль. Похоже, тёща эту инфу отфильтровала и нас не ждёт.

— Ну и отлично, — выдыхаю облегчённо.

— Му-гу… Слышь, Вадюх, а ты Александрию где будешь это… спать укладывать?

— Сам об этом думаю…

— Да? Ну, если что, мы для вас можем второй этаж освободить, там у нас никаких соседей…

— А сами куда?

— Да решим по ходу…

— Не, Геныч, спасибо, но мне желательно вообще без соседей — ни сверху, ни снизу.

И тут Жора яростно бьёт себя в грудь.

— И мы-ы!..

— Во, слыхал? — подхватывает Геныч. — И они тоже свалят.

— Спасибо, брат, — я хлопаю Жору по плечу, — но от твоей женщины я не посмею принять такую жертву. Да не парьтесь, пацаны, на месте порешаем.

— Эх, что они с нами делают, да? — довольно сокрушается Геныч и оглядывается на наших девчонок.

— Да-а, — с блаженной улыбкой вторит Жора.

— Всем горячо любимым гулюшкам посвящается, — грохочет Геныч на весь салон и запевает рычащим басом:

— Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна.

И я подхватываю с бесшабашным азартом:

— Hету другой такой

Ни за какой рекой,

Ни за туманами,

Дальними странами.

— Ми-ы-ы, — подтягивается Жора.

— В инее провода,

В сумерках города, — включаются девчонки…

А когда нас приветствуют огни отеля, мы завершаем все вместе:

— Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!

Накопившаяся за последние дни усталость обрушивается на нас, едва мы ступаем на безопасную и по-праздничному яркую территорию. И к всеобщей радости впереди у нас ещё целая неделя новогодних каникул!

Какая, к чёрту, усталость, когда воздух пропитан запахом океана и возбуждения!

— Я сейчас упаду и усну, — сонно бормочет Сашка, вызывая во мне тихую панику.

Чего-о, какое усну⁈.

— А я сверху, — басит Геныч. — В смысле, этажом выше.

— Так, никто сейчас спать не будет, — едва не рыча, я встряхиваю вялую Сашку, обняв её за талию, и бросаю на Геныча многозначительный взгляд.

— Что? — он округляет глаза. — Я так и сказал — пойду наверх, приму бодрящий душ…

— А я есть хочу, — вздыхает Стефания.

— Ангел мой, а у меня есть солёные сухарики, — Геныч шуршит упаковкой. — Хочешь?

— Нет, они очень вредные.

— Ты у меня тоже очень вредная, но я же тебя хочу, — он подхватывает Стешку на руки. — Сейчас скоренько смоем с себя пыль дорог и организуем групповой гастрономический оргазм… да?

— Да! — радостно поддерживает Жора, а Геныч семафорит мне, чтоб я следовал за ними.

— Тогда я сперва схожу и выпотрошу ресторан, — с голодным энтузиазмом объявляет Инесса и тихо шепчет мне на ухо: — Вадюш, можешь у нас принять душ, пока я разберусь с ужином.

Я благодарно улыбаюсь и киваю, а про себя удивляюсь — она тоже в курсе, что я почти бездомный? Похоже, об этом не знает только моя Сашка. Надо бы, кстати, по-быстрому проинспектировать мой сарайчик.

А спустя час наша отмытая и откормленная компания отваливается от стола и зевает в шесть ртов. Я — не исключение, но постель для меня сейчас меньше всего ассоциируется со сном.

— Нет, определённо — нельзя так жрать по ночам, — вздыхает Инесса и, закусив мундштук, прикуривает.

— К маме не пойдём? — сонно мяукает Стешка с явной надеждой на возражения, и Геныч её не подводит:

— Вот уж нет, съедим вашу маму на завтрак. А сейчас марш в койку!

А вот это — то, что доктор прописал! Я оглядываюсь на мою притихшую рыжулю, и пока общее сонное настроение не сморило её окончательно, беру за руку и тяну прочь из-за стола.

— Хочешь показать мне своё бунгало? — она картинно ломается, но всё же следует за мной.

— Хочу. Правда, должен предупредить, что тебя ждёт сюрприз.

— Ты забыл, что я терпеть не могу сюрпризы? — Сашка морщит нос и дёргает меня в противоположную сторону. — Вадь, а давай лучше к океану, а то я уже соскучилась.

Желание любимой женщины — закон, поэтому, подавив тяжёлый вздох, я послушно топаю в заданном ею направлении.

На нашу удачу берег выглядит пустынным, и только шелест волн нарушает тишину спящего острова. В такое время полуночные обитатели уже расползлись по своим комфортным норкам, а ранние птахи ещё не проснулись.

— Какая красота! — восторженно шепчет Сашка. — Да?

— Му-гу, — я согласно киваю, оглаживая взглядом её грудь. — Аленький, выходи за меня замуж.

— Не-а… Хорошо здесь, правда? И теплынь такая… а на материке в это время зуб на зуб не попадает. Почему так, Вадь?

Я делаю короткий вдох, готовясь блеснуть познаниями, подслушанными у Стефании, но в этот момент от воды доносится хрипловатый женский смех, громко свидетельствуя о том, что мы не одни.

— Твою ж мать! — цежу разочарованно.

— В самое яблочко! — хихикает Сашка. — Это как раз моя мать.

Ну, вообще отлично — только тёщи нам здесь и не хватает!

И в ответ моим мыслям, как издёвка, снова звучит её хрипловатый смех. Подходя ближе к воде, я замечаю низкий одинокий шезлонг на песке, а вглядевшись в чёрный океан, наконец, обнаруживаю источник звука.

— А я не понял, она здесь что — одна веселится?

— Это вряд ли… наша маман хоть и с приветом, но не до такой степени. Смотри-ка, — Сашка указывает на две пары шлепанцев и одежду на шезлонге. — Ну что, подождём?

Она бесцеремонно сбрасывает шмотки на песок и растягивается на чужом лежаке. Я же, как баран, таращусь на её длинные ноги, обнажённые по самые вкусные места, а со стороны океана прилетает гневное:

— Слышь, подруга, а ну, бегом свалила отсюда на хрен! Я это кресло для твоей жопы, что ль, припёрла?

Тихо посмеиваясь, Сашка закидывает ногу на ногу, ещё больше заводя хозяйку шезлонга. Похоже, мы здесь надолго, и я, как верный пёс, усаживаюсь рядом на песок, а из воды, шумно поднимая брызги, к нам уже мчится грядущая беда Сицилии.

— Слышь, коза, ты что, в уши долбишься? А ну, пошла отсюда! — горланит она на весь пляж.

Я тоже начинаю ржать, но вдруг с досадой отмечаю, что моя тёща мчится в одних трусах. Хорошо ещё, хотя и удивительно, что она не полностью голая. Кстати, Геныч недавно очень точно подметил: «Тёща, как кабриолет — кузов знатный, крыши нет». Ух, берегись, Сицилия!

— Да вы что, совсем уже охрене… ли⁈. — негодует она, но в паре метров от нас вдруг осекается. — Шурка, это ты, что ль?

— Прикрой свои прелести, русалочка, — Сашка бросает ей полотенце, и тёща, быстро обмотав им свои выпуклости и радостно взвизгнув, бросается обнимать дочь.

— А-а-а, Шури-ик, да откуда ты взялась-то? Слушай, а я тебя не узнала, представляешь? Выглядишь — супер! Ты чё, похудела? А Степашечка где? — И, не слушая Сашкиных ответов, треплет меня по волосам. — Вадюшка, это ты, что ль? Да ты ж мой золотой!

— Я, Анастасия Михална… здравствуйте.

— Так, Вадик, мы, кажется, договаривались, что для тебя я — просто Настя, — она грозит мне пальцем и, оглянувшись назад, выкрикивает что-то на очень корявом сицилийском, а затем поясняет уже нам: — Это я Настика успокоила, что тут все свои и чтоб не бздел. А вы чего бродите посреди ночи?

— По тебе соскучились, мамуль, — без тени сарказма отвечает Сашка, и умилённая тёща снова лезет к ней целоваться.

— Ути, мой сладкий рыжичек!

— А ты молодец, мам, времени даром не теряешь — смотрю, язык учишь. Значит, всё-таки не передумала покорять Сицилию?

— Ну а куда ещё деваться, Шур?

— Это да… кроме как замуж, тут и податься некуда.

— Вот именно! — подхватывает тёща, не замечая сарказма. — И вам, кстати, тоже не мешает об этом задуматься.

А вот тут я полностью согласен и, подскочив с места, хватаюсь за хлипкую соломинку:

— Да я только об этом и думаю, Анастасия Михал… э-э… — поймав её взгляд, я быстро исправляюсь: — Я всё помню — «просто Настя». А всё дело в том, что я хоть сейчас готов жениться, но Ваша дочь не даёт мне шанса.

— Да ты что⁈ — тёща хищно улыбается и подбоченивается, расстреливая меня недобро оценивающим взглядом. — Значит, Шурка, поганка такая, не даёт тебе шанса? А медаль тебе, блядь, не дать? За то, что ты своим реактивным хером всю Санта-Барбару избороздил! Чего зенки вытаращил? Вас, Рябининых, мудаков горбатых, только могила исправит! А я свою дочь для порядочного мужа растила! И для счастья — так-то вот!

У меня аж дар речи пропал. Слышал бы сейчас отец, что он тоже мудак горбатый.

— Мам, ты не приболела? — хохотнув, интересуется Сашка.

— Нет, Шурик, я наоборот — выздоровела! Прикинула тут хер к носу да и вспомнила, какой ты у меня раньше была. Мы же этому кобелю блудливому невинный бутончик доверили! Думали, оценит… а он что?

— Что? — уже в голос хохочет Сашка.

Я между тем помалкиваю и с нетерпением жду, когда мне на помощь вынырнет сицилиец.

— А он из тебя змею подколодную сотворил! — яростно выдаёт тёща. — Что называется, ни себе ни людям! А теперь опомнился, ослоёб, шанс ему подавайте! А нате-ка! — она вскидывает руку и суёт мне под нос дулю.

Я отшатываюсь и, давя в себе праведный гнев, скромно напоминаю:

— Так Вы же, Настенька, сами только что призывали нас пожениться.

— А я, может, вас по отдельности имела в виду, — ехидно парирует она. — Потому как не заслужил ты моей доченьки!

— Ну, спасибо, тёть Насть, — я криво улыбаюсь и отвешиваю поклон.

А что ещё остаётся делать? Хер меня принёс на этот пляж.

— Какая я тебе тётя, щенок⁈ Это вон, старую Транду Германовну будешь тётей величать! Её там, кстати, крокодилы ещё не сожрали?

— Хватит, мам! — прерывает Сашка. — Вадик уже обо всём сто раз подумал и раскаялся.

— Как сказал бы мой любимый зять Геночка — свежо питание, да серется с трудом.

Эх, жаль, Геныч не слышит, что он любимый, зато Сашка хрюкает и закашливается от смеха.

— НО!.. — продолжает тёща и многозначительно вскидывает вверх указательный палец. — Как говорил мой бывший муж, да отвалится его дряхлый смычок, не ошибается лишь тот, кто ни хрена не делает.

— Мам, да ты просто кладезь мудрости, — продолжает веселиться Сашка.

— А то! — подхватывает тёща. — И, справедливости ради стоит напомнить, что я в твоего Вадика всегда верила и до сих пор, дура такая, продолжаю верить. Ой, да что уж там, я и сама не без греха… — она игриво отмахивается и, раскрыв объятия, бросается меня обнимать. — Как говорится, кто старое помянет, тому глаз на жопу. Добро пожаловать в семью, сынок! Только смотри уж, не подведи в этот раз, а иначе…

— Я понял — глаз на жопу, — бормочу я и под Сашкин заливистый хохот неловко обнимаю полуголую тёщу. — Какая Вы, однако, противоречивая девушка.

И тут, наконец, из воды выползает Анастасио с улыбкой во всю сицилийскую будку. Он что-то быстро и радостно бормочет, протягивая мне ладонь для рукопожатия, и припадает с поцелуем к Сашкиной руке. А тёща ему в ответ кокетливо курлычет на своём дивном наречии, попутно поясняя нам, непонятливым:

— Я говорю ему, что старшенькую замуж выдаю, пусть тоже порадуется.

— Вообще-то, я пока замуж не спешу, — вредничает Сашка. — А ещё мне помнится, что ты меня представляла, как свою младшую сестру.

— Да?.. Уй, бля, да это ж вы мне все карты попутали! — тёща шлёпает себя по губам, но тут же беспечно отмахивается. — Ай, да ладно, небось, он всё равно ни хрена не понял, с языком-то у меня пока не очень. А ты, Шурик, давай-ка, пошустрее определяйся. А кстати, мы же можем организовать сразу две свадьбы на берегу океана! Прикиньте, как здорово! Да Маринка облезет от зависти, когда я фотки выложу!

Только не это! Я понятия не имею, кто такая Маринка, но смешивать свою свадьбу с тещиной… А хотя похер, лишь бы Сашка была не против.

А Настю уже несёт:

— Я всё уже придумала! Шурочка будет в белом, а я — в красном!.. Хотя нет, Шурик уже дважды была в белом и ничего путного из этого не вышло.

Закатив глаза, Сашка сплетает руки на груди, а тёща увлечённо продолжает:

— Ладно, платья мы ещё успеем обсудить, но праздник надо закатить такой, чтоб весь Занзибар на ушах стоял! Думаю, ради такого дела и Павлик может прилететь, правда? — она в предвкушении приплясывает и вопросительно смотрит на меня.

Ну а я улыбаюсь, как идиот, и помалкиваю. Не говорить же тёще, что отец продинамит любое мероприятие, на котором она будет блистать. К счастью, слово берёт Сашка:

— Мам, очнись, зачем тебе старый горбатый Павлик, когда у тебя уже есть молодой и красивый сицилиец?

Анастасио, будто поняв, что речь идёт о нём, деликатно касается моего плеча и просит отойти в сторонку на пару слов.

Отходим подальше и…

Твою мать! Бедный мужик! От волнения мешая английский с сицилийским, он признаётся, что влюбился, как мальчишка, и просит, чтобы мы не запугивали его любимую женщину и не отговаривали её от брака и переезда на Сицилию. Он, бедняга, уже и в посольство смотался, и маме своей отзвонился, и кольцо купил… Короче, попал мужик! Мне искренне жаль его, но отговаривать тёщу и мешать сицилийцу — себе дороже! Пусть хоть сейчас сгребает её в охапку и уносит на свой родной остров.

Когда возвращаемся к своим девочкам, по берегу разносится заливистый смех Сашки. Я жестом прошу Анастасио замолчать и, несмотря на приглушённый голос тёщи, слышу её отчётливо:

— Шурка, да что ты ржёшь, как дурочка, думаешь, я шучу? Поверь моему опыту, между вами уже сто лет не было секса, зато твой Вадик времени даром не терял и ему будет, с чем сравнить. Короче, ты просто обязана поразить его в постели!

— Да не вопрос, это я умею — припрячу-ка я бубен под подушкой.

Я затыкаю кулаком рот, чтобы не заржать.

— А тебе всё смехуёчки! Хоть бы раз послушала мать, — сокрушается тёща, а Сашка, заметив наше приближение, резко её прерывает:

— Так, всё! Завтра со Стешкой поделишься своим бесценным опытом. Они с твоим любимым зятем — те ещё затейники, наверняка оценят.

— Ой, молчи лучше! Как представлю свою мою нежную зайку под этим буйволом, сердце кровью обливается.

— Да твоя зайка слона забодает! Ладно, мам, сворачивай лирику и шезлонг заодно, вам с Настиком уже спать пора.

— Конечно, конечно, — игриво воркует мама Настя, поигрывая бровями. — Мы уже уходим. А вам, деточки мои, волшебной ночи!

Обнявшись, мы с Сашкой провожаем взглядом счастливую пару — легко порхающую Анастасию и придавленного шезлонгом Анастасио.

— Ну что, по домам? — провокационно спрашивает Сашка.

— Возвращаться — плохая примета. Может, лучше ко мне? У меня как раз для такого случая бутылка чилийского имеется.

— Не хочу пить, — склонив голову мне на плечо, Сашка проводит ноготками по моей руке, запуская под кожу электрические разряды.

— И ещё конфеты есть, — вспоминаю я, чувствуя себя как на сковороде.

— Не хочу сладкого, — звучит капризно и смешливо, а Сашкины бёдра так тесно прижаты к моим, что соображалка начинает сбоить.

— Аленький, а чего ты хочешь?

— Я хочу горячего отвязного секса, а тебе, Рябинин, только бы нажраться.

— Рыжая стерва! — рычу ей в губы, с силой прижимая к себе и зарываясь пятернёй в непослушные кудри. — Всю душу мне выпотрошила!

Я целую эти сочные капризные губы, как одержимый.

Шатаясь, будто пьяные, и всю дорогу натыкаясь на пальмы, мы добираемся целую вечность.

— Вадь, а где это мы? — Сашка упирается кулачками мне в грудь и растерянно озирается.

Чёрт, от её неожиданно испуганного голоса мне почти физически хреново. Я сколько угодно горбатый мудак, но рядом со мной моей женщине никогда не должно быть страшно.

— Только не пугайся, Аленький, но это и есть мой сюрприз. Не особо романтичный, конечно, но такое уж мне досталось бунгало… прости.

— Ты правда здесь ночевал? — она с недоверием осматривает мой убогий сарайчик.

— Да… — сейчас я и сам понимаю, что пригласить её сюда — совершенно идиотская идея, но отступать уже некуда, и я привожу единственный стоящий аргумент в пользу моего жилища: — Но здесь чистая постель… — И последний аргумент в собственную пользу: — Я люблю тебя, Аленький.

Молчание.

— Ты веришь мне, Аленький?

В ожидании ответной реакции, я прижимаю Сашку теснее и почти не дышу…

— Не знаю… не хочу больше загадывать, но очень хочу узнать, что такое рай в шалаше.

— Да чтоб я сдох, если это не самое райское место на земле!

Очумевшие и изголодавшиеся, мы не осматриваемся в поисках места для сброшенной одежды и уже не тратим время на ласки. Обнажённая и дрожащая от нетерпения Алька — это взрыв всего моего организма. Она настолько готова меня принять, что я напрочь забываю о нежности и осторожности, а она, как безумная, несётся по встречке, разбиваясь вдребезги и выплёскивая всю обиду, ярость и боль… кусается, плачет, кричит до хрипоты… и совершенно обессиленная затихает в моих руках.

— Я люблю тебя, Саш… как же я тебя люблю!

Молчит. И я больше не задаю свой главный вопрос.

Когда-то очень-очень давно мама подарила мне игрушку — серенького плюшевого ёжика. Мама сказала, что ёжик с сюрпризом, но чтобы его получить, надо нажать в секретном месте. Я истрепал ему все уши и нос, отдавил лапки и живот, чуть глаз его не лишил, но всё же нащупал — это было совсем маленькое местечко за ухом.

«Я тебя люблю», — пропищал мне измученный ёжик. Вряд ли он говорил то, что чувствовал, просто надо было знать, где надавить.

Позднее, когда я вырос, то всегда очень быстро умел находить нужные кнопки… но сейчас я не хочу их нажимать.

Сейчас я хочу любить свою девочку долго и нежно, облизывать, прикусывать и смаковать каждый сладкий пальчик, до одури аппетитные розовые соски, вздрагивающий животик…

Я вхожу в неё медленно, ловя каждый вздох и стон, каждый взмах ресниц. Я люблю её так ненасытно и долго, будто живу последний день. Я люблю её так сильно, что мне больно и тесно дышать.

Как же сильно я люблю её!

— Спроси меня, Вадим… спроси ещё раз, — шепчет моя непредсказуемая бестия.

— Аленький… ты выйдешь за меня?

— Да… Да! Да!