Подменная дочь

Интерлюдия

Цзян Чан Мин лежал в деревянной бадье в своем городском доме и лениво гонял вокруг себя горячую воду с розовыми лепестками — была у него такая слабость. Молодой человек вернулся от старика Чжана, посетил отца, проверил дела в магазине и мастерской Чу, встретился с Ли Вэем.

Друг и брат долго обнимал старшего, рассматривал и тормошил — шутка ли, больше полугода не виделись!

— Ну, хватит, Вэй-ди, садись, расскажи, как тут дела? Что новенького у тебя приключилось? — прервал нежности младшего Чан Мин.

— Мин-гэ, нет бы поведать о своих приключениях, ты про мои толкуешь! Доволен поездкой? Давно приехал? У отца был уже? Я заходил к нему, старик ожил, на стуле с колесами по дому лихо катается! — рассмеялся радостный Ли Вэй. — Лошадей пригнал, как хотел? Да, кстати, младшие Гу вернулись, знаешь? Я не дошел пока к ним, все с полигоном занимался и с ректором по вопросам экспериментальной группы студентов… Набрали пока десяток, все — из аристократов победнее и ученых. Из учителей обещан посланник Нихун, младшие из княжичей кудань и джурджень приехали, вроде из уйгаров кто-то…

— Торнай Бату, я его привез, и ученого-ирани тоже, они у генерала Гу остановились. Парня надо подготовить к учебе в Академии, государь в курсе. На днях вас познакомлю. Был у Чжанов, видел их полигон — интересно, им его те же мастера, что и в Академии комплекс, что ты расписывал, делали? — максимально равнодушно спросил Цзян, но сквозь прикрытые ресницы уловил промелькнувшее в глазах друга смятение. — Дядька и племяш его отказались говорить, кто, представляешь? — тут бедный Ли Вэй облегченно выдохнул.

Цзян Чан Мин рассмеялся, похлопал друга по плечу, успокаивая:

— Да ладно тебе, понял я давно, что своего Ю Лея ты будешь до смерти защищать! Кстати, не появлялся парень? Теперь я готов с ним встретиться по поводу прогулок по городу. Саид Абдул Низами-бэй, ученый из Мараканды, очень заинтересован в знакомстве с нашей столицей, Торнай Бату — тоже. На них можно опробовать идеи твоего протеже. Назначь встречу, обменяемся мнениями и мыслями, хорошо? Есть что-нибудь от него новенькое в литературном плане?

— Да, он молодец, пишет регулярно, а еще он подкинул идею печатного станка с наборным шрифтом! Имперские мастера опробовали метод и уже сделали несколько пробных! Теперь книги печатать намного быстрее и дешевле выходит! — Ли Вэй гордо задрал подбородок, а потом резко сник. — Только ректор представил государю эту идею как мою…Мне было так стыдно! Но Ю Лей не обиделся, сказал, что ему важнее деньги…Знаешь, Мин-гэ, ты не говори никому про это, иначе… — совсем затих бедный ученый.

Цзян Чан Мин мягко улыбнулся другу.

— Не переживай ты так, понятно, что Сун-шифу (учитель) заботится о тебе в первую очередь… Ну, и парню лучше, к чему ему лишнее внимание к своей персоне? Знаешь ведь, как у нас к простолюдинам, пусть и талантливым, власти относятся…Замотают до смерти! Оно ему надо? Ладно, давай выпьем за встречу! И пригласи писателя, обязательно, вот прям завтра можешь позвать!

Приятели засиделись-заговорились, Ли опять напился, и Цзяну пришлось тащить его до кровати в общежитии преподавателей и укладывать приятеля, находящегося в состоянии «нестояния».

Цзян-гунцзы же, более стойкий к алкоголю, теперь отмокал в ванне и размышлял. Как сказал бы современник Юлии Чжан, «пазл сложился»: Чан Мин был абсолютно уверен в том, что Ю Лей и барышня Гу — одно лицо. Это интриговало и радовало, поэтому он предвкушал встречу с девушкой, представляя ее удивление и возможное поведение, а также те тайны, которые она, несомненно, еще хранит и которые он жаждет разгадать.

Давно (если вообще когда-то) господин Цзян не переживал столь яркие эмоции по отношению к женщине: не просто физическое влечение, возникшее практически с первого взгляда, но и глубокий мужской интерес к представительнице противоположного пола.

Цзян Чан Мин, благодаря происхождению и роду занятий (пусть и вызывающие до сих пор пренебрежительные взгляды отдельных представителей столичной аристократии или их нелестные замечания в его адрес, особенно, когда говорившие либо были уверены, что он не слышит, либо считали себя неуязвимыми или неприкосновенными), был удостоен сомнительной (с его точки зрения) чести посещать разного рода (публичные и не очень) мероприятия, на которых, как бы случайно и в рамках традиционных условностей, могли встретиться и даже (!) переброситься взглядами и редкими фразами знатные молодые люди обоих полов.

То есть, о выгодных невестах и вообще девушках из родовитых семей младший Цзян был осведомлен достаточно, чтобы понять, что никто из них не вызывает у него мало-мальски заслуживающий усилий с его стороны интерес.

Справедливости ради следует сказать, что Чан Мин не испытывал явного негатива к барышням на выданье, пытавшимся привлечь его внимание самостоятельно (загадочными, робкими и не очень, улыбками, прикрытыми веерами, быстрыми взглядами из-под густых ресниц, невзначай упавшими рядом с ним платками или украшениями, падениями при спуске с лестницы или вследствие внезапного подворачивания ног именно тогда, когда он оказывался рядом, умными репликами по поводу новинок литературы и товаров, прямыми вопросами о его делах и планах и тому подобными уловками) либо используя помощь старших членов кланов, напрямую или опосредованно восхваляющих перед ним девичьи красоту и добродетели, коими, как правило, все гунян, о которых шла речь, были наделены сверх всякой меры.

Чан Мин мастерски избегал неловкие ситуации, в которые его старались втянуть активные дамочки и их ходатаи, потому что умел слушать и слышать недосказанное, и смотреть не на смазливые личики и солидные праведные лица, а на картину в целом (сведения обо всех он научился собирать еще на заре становления бизнеса), всегда вел себя вежливо, галантно, уважительно, но одинаково ровно со всеми девушками, чем раздражал последних до зубовного скрежета и желания отомстить за крушение надежд во что бы то ни стало!

Совсем избавиться от попыток поймать себя Цзян все же не мог, поэтому старался свести к минимуму выходы в свет, ссылаясь на занятость, что, в общем-то, было чистой правдой. Однако, кого и когда волновала чья-то правда, если она не совпадала с собственной? Так Чан Мин заслужил в столице прозвища «ледяной демон», «бессердечный дьявол» — ну, помимо «отрезанного рукава», ха-ха!

Первопричиной же внешней холодности молодого человека было тянущееся из детства недоверие в отношении искренности женских чувств и поведения, порожденного конфликтом с мачехой и атмосферой в семье отца.

Он понимал, взрослея и мудрея, что нельзя переносить образ лицемерной, жестокой и коварной жены отца на всех встречных женщин, но получалось откровенно… не очень хорошо. Да и очевидные интриги и прочие ухищрения соискательниц его персоны отбивали желание изменить устоявшуюся точку зрения на вопросы семьи и брака…Про любовь Цзян и не заикался…Но, даже не признаваясь себе, о ней мечтал…

Не то, чтобы девушки — возможные невесты ему не нравились в принципе…Нет, были и умные, и красивые, и достойные, и дерзкие, и довольно смелые, и образцово-правильные барышни, без шуток…Но не было особенной…

Пока он не пришел на прием в дом генерала Гу, где не был много лет…

— Дааа, бывает же такое… — ухмыльнулся Чан Мин, вспомнив выступление приемной дочери отца друзей детства, свидетелем которого он стал совершенно случайно, и свою реакцию на теоретически знакомую, а по факту — абсолютно незнакомую девушку, поколебавшую в одночасье его уверенность в собственном хладнокровии и неизменности его статуса заматеревшего холостяка…

Цзян-шаое не ожидал, что может так остро чувствовать присутствие женщины неподалеку от себя…Ему показалось, что в кабинете на ней сосредоточился свет всех свечей, что воздух, которым он дышит, исходит из её легких, что звук её голоса ласкает его уши лучше переливчатых мелодий гуциня, а форма и сила высказываний бьют по сердцу, заставляя сопереживать её обидам и страданиям…

Чан Мин разве что шею не свернул, желая запечатлеть образ неординарной барышни Гу, но приходилось сдерживаться и сохранять привычный отстраненный вид… Было, было в её монологе и легкое притворство, и нарочитое смирение, и преувеличенная эмоциональность — она определенно играла, аккуратно подавая завуалированные сигналы заинтересованным слушателям, но…!

Под слоем лицедейства Цзян увидел настоящую боль, скрытое разочарование, горечь несправедливости, печаль одиночества, а главное, гордость, волю, решимость бороться за себя со всем миром и способность победить во что бы то ни стало!

Это-то и поразило молодого человека больше внешних данных Чень Ю (хотя и к ним он не остался равнодушным…совсем, кхм): сила духа — в теле хрупкой девушки, и гибкий ум — в её хорошенькой головке! А еще — созвучность его мировоззрению и жизненному кредо: бороться и искать, найти и не сдаваться (если бы Цзян знал эту фразу — прим. автора)!

Непрямое, но общение с сестрой друзей, наблюдение за ней, анализ поведения, ньюансы, подбрасываемые отношением к ней уважаемыми им людьми, размышления и сопоставления разрозненных деталей её истории, догадки и построенные на них умозаключения занимали все время занятого бизнесмена, но он не жалел ни минуты, потраченной на барышню Гу — так или иначе.

Итог был закономерен: молодой Цзян твердо решил заполучить столь интересную особу себе в жены, даже не сомневаясь, что в будущем его ждут увлекательные сюрпризы с ней в главной роли. Чувство неприятия брака, испытываемое им на протяжении большей части жизни, при мысли о барышне Гу не возникало совсем, скорее наоборот, перспектива союза с ней волновала и приятно возбуждала.

Ни ее происхождение и репутация, ни явная самостоятельность и несколько непривычно-вольное поведение не отпугивали, наоборот, делали девушку особенной и желанной в сравнении с остальными представительницами столичной когорты невест, ранее проявлявших к нему матримональный интерес.

Если и иное влечение добавить…Молодой человек растянул губы в предвкушающей улыбке:

— Милая Чень Ю, ты будешь моей, непременно! Причем, очень скоро, уж я постараюсь! Чжан прав, тебя надо хватать и тащить в пещеру дракона как главное сокровище! Конечно, ты будешь сопротивляться — и мне, и себе… Тем увлекательнее охота и ценнее приз!

Довольный собой, сделанным выбором и радужными перспективами ближайшего будущего, Цзян-гунцзы опустился под воду с головой, вынырнул, отфыркиваясь и стирая воду с лица, рассмеялся от души и принялся мыться, напевая незатейливую песенку и выстраивая стратегию завоевания единственной и неповторимой приемной дочери генерала Гу.