Призрак Сомерсет-Парка

Глава 47

Там обнаружилось четверо мужчин, включая юного Джозефа и мистера Пембертона. У всех рукава были закатаны до локтей. Один сидел поодаль с рукой, повернутой под неестественным углом. Солома на полу промокла.

Кобыла закричала и яростно рванулась в сторону. Джозеф и конюх, который держал поводья, резко вскрикнули и отшатнулись, стараясь не дать себя затоптать.

– Скажите на милость! Что вы тут делаете, мисс Тиммонс? – Мистер Пембертон стоял позади лошади, чей хвост был перекинут ему через плечо. Руки его по локоть оказались перепачканы в крови.

Я не в силах была отвести взгляд.

– Я? Что вы… – начала я.

Пембертон раздраженно вздохнул.

– Мы помогаем кобыле разрешиться от бремени, и если вы не знаете, как облегчить страдания несчастного животного, посидите молча в углу. И, ради всего святого, положите топор.

Кобыла снова сильно содрогнулась, и обо мне мгновенно позабыли, вернувшись к делу.

Я замерла на месте, топор незамеченным выскользнул у меня из руки.

Лошадь попятилась, едва не придавив мистера Пембертона своим весом.

– Держите ее, – крикнул хозяин Сомерсета. Она закатила глаза, так что видны были лишь белки.

– Мы потеряем ее, как и предыдущую, – прохрипел Джозеф.

– И то верно, милорд, – поддержал один из конюхов. – Она уже час в муках. Не лучше ль избавить бедную животину от страданий? – Он кивнул на стену, и я увидела, что смотрит конюх на винтовку с длинным стволом, висевшую там.

– Позови вы меня раньше на помощь, не пришлось бы об этом думать, – огрызнулся мистер Пембертон. Он подался вперед, и руки его исчезли внутри кобылы. – Поймал задние ноги, – прорычал он. – Черт, одна выскользнула!

– Задом идет? – побледнел Джозеф. – Это ее прикончит.

Сапоги мистера Пембертона забрызгала жидкость, но его это ничуть не обеспокоило.

– Давай, девочка, – выдавил он, стиснув зубы, – потужься-ка еще!

Кобыла покачнулась, а потом упала, отчего все мужчины разбежались – кроме мистера Пембертона: тот мигом опустился на колени позади нее, выкрикивая приказы. Джозеф тут же принес свежее сено и подложил ей под бока.

Лишь тяжелые вздохи лошади нарушали тишину.

– Может, уж пора, милорд? – предложил один из конюхов.

– Нет, нельзя сдаваться, – запыхавшись, выпалил мистер Пембертон. – Поди сюда, Маршан, ты мне нужен.

Тот покачал головой и попятился.

– Да она ж обезумела! Нет уж, не желаю, чтоб она и мне руку сломала.

Мужчина, что сидел в стороне, поморщился.

– Сейчас не время терять голову! – Хозяин Сомерсета обвел их по очереди взглядом. Все они понурились. Тогда он посмотрел на меня. – Мисс Тиммонс?

– Прошу прощения? – удивилась я.

– Возьмите ту длинную тряпку и идите сюда. – Говорил он решительно, но в голосе угадывалась отчаянная мольба. Когда я не пошевелилась, он добавил: – Да взгляните же на кобылу! Если мы сейчас остановимся, Маршану придется ее пристрелить. А мы еще можем дать шанс жеребенку и его матери.

И тут будто что-то странное шевельнулось у меня в груди. Я представила свою мать с младенцем в животе, идущую к Темзе в тот роковой день.

– Мисс Тиммонс, пожалуйста. – Взглядом он упрашивал меня. – Иначе погибнут оба.

Я взяла тряпку и подошла к нему, присев рядом, плечом к плечу позади лошади. Он повернул руку и потянул. Медленно показались задние ножки жеребенка, покрытые серебристой пленкой.

– Оберните тряпкой оба копыта, – объяснил мистер Пембертон. Дрожащими руками я сделала, как он велел. – Хорошо. Теперь возьмитесь за концы и не отпускайте. Я просуну руку глубже и снова потяну. Держите очень крепко, но не дергайте, пока я не скажу. – Он посмотрел на меня своими голубыми глазами, приказывая набраться храбрости.

Во рту тут же пересохло. Я не могла выдавить ни слова, лишь кивнула и схватилась покрепче.

– Что ж, хорошо. – По его щеке пробежала капля пота. Выругавшись, он откинулся назад и потянул; жилы у него на руках напряглись. Наступила короткая передышка, ножки вышли еще, и даже показалась спинка. Потоком хлынули воды, и жеребенок выскользнул целиком. Мы отпрянули, а кобыла подняла голову.

Мистер Пембертон надорвал оболочку, и показался нос жеребенка. Хозяин Сомерсета взял тряпицу и с нажимом обтер ему морду. Новорожденный наконец тихо фыркнул, и все разразились счастливым смехом. Вместо напряжения в воздухе разлилось радостное настроение.

– Поздравляю, – с улыбкой сказал мне мистер Пембертон. – Это девочка.

Конюхи быстро убрали помещение и принесли свежее сено. Мистер Пембертон ходил вокруг пары лошадей, бережно направляя мать к новорожденной кобылке. Я же была не прочь оказаться в стороне от происходящего. Руки все еще дрожали. Под приглушенным светом фонарей конюшни мать и дочь прильнули друг к другу.

Мистер Пембертон вымылся у насоса в углу, и ему пришлось раздеться до пояса, чтобы оттереть руки и плечи. Я смотрела, как по его спине стекают капли воды, очерчивая мускулы. Признаюсь, его вид без рубашки сильно отвлекал. Я уселась на бочку, наслаждаясь зрелищем.

Подошел Джозеф – вновь с приветливой улыбкой на губах.

– Хорошая работа! – сказал он.

– Ничего подобного прежде не видела, – отозвалась я, все еще находясь под впечатлением. – А ты сколько раз помогал в родах?

Покраснев, он растолкал солому носком сапога.

– Только второй раз, мисс, но сейчас все прошло куда как лучше. Первая-то кобыла не выжила. Такая беда! Милорд тогда тоже помогал.

Мистер Пембертон надел чистую рубашку, которую ему одолжил конюх. Вид у него в такой простой одежде был завораживающий.

– А ты молодец, Джозеф, – похвалил он. – Когда-нибудь из тебя выйдет превосходный старший конюх.

Джозеф в ответ на лесть слабо кивнул, делая вид, будто та не произвела на него впечатления, но было понятно, что комплимент парень оценил. Затем он снова отошел к остальным конюхам.

Мистер Пембертон присел на край бочки рядом со мной.

– Конюхи удивляются, что вы не упали в обморок от вида крови, – сказал он. – Кое-кто тут у нас распрощался с обедом от одного только запаха.

– Нет, со мной такого бы не произошло, – возразила я. В конце концов, мне удалось овладеть искусством прятать во рту эктоплазму. – Кроме того, вы раздавали столько приказов – вряд ли у меня бы нашлась хоть минутка вспомнить о своем самочувствии.

Он обдумал это, и лицо его приняло серьезное выражение.

– Полагаю, для вас это новый опыт.

– Вы удивитесь, однако появление на свет жеребенка – новый опыт для большинства, – засмеялась я.

– Я имел в виду рождение, а не смерть.

Задумчивость в его голосе меня удивила. Я не нашлась с ответом и, выждав немного, спросила:

– А когда последний раз вы помогали кобыле жеребиться? Это случилось перед свадьбой?

– Да, – с осторожностью ответил он. – Если точнее, за несколько ночей до свадьбы. Это было так ужасно…

Я припомнила рассказ Флоры.

– Вы долго боролись за лошадь? Провели в конюшнях всю ночь?

Услышав мой вопрос, он нахмурился, так что я быстро добавила:

– Представить не могу, как это было ужасно для всех, кто там присутствовал.

– Верно, – подтвердил мистер Пембертон. – Но лошадь хотя бы недолго мучилась. К полуночи все уже было кончено. Помню, я пытался пробраться назад в замок незаметно. Не хотел, чтобы показалось, будто я уже по-хозяйски расхаживаю по Сомерсету и конюшням. – Он провел рукой по волосам. Его голос стал тихим, более мрачным. – Возможно, я не разбираюсь в положении в обществе и титулах, но в лошадях я дока и не мог не попытаться предотвратить трагедию. Кажется, я до смерти перепугал горничную. Знаю, такого не ожидали от человека, который должен был взять на себя управление Сомерсет-Парком.

Меня захлестнула волна облегчения, и тиски, что сжимали сердце, ослабли. Не сомневаюсь: знай Флора правду, она не стала бы его бояться. И все же оставался один тревожный вопрос, который требовалось прояснить.

– В ту ночь, когда вы нашли меня на лестнице и отвели к себе в комнату, я видела портрет всадницы… – Фразу я намеренно оставила незавершенной.

– Это моя мать, – ответил мистер Пембертон с необычным восхищением в голосе. – Всеми делами занимался отец, но именно она привила мне понимание, что важно находить путь к душе лошади. – Во взгляде его мелькнула печаль. – Она умерла, когда мне было десять лет, после чего в моем отце тоже что-то умерло. Он очень сильно изменился после ее смерти. – Плечи его поникли, словно на них легло бремя воспоминаний обо всех утратах.

Кобыла тихо заржала, подзывая жеребенка, что смягчило мрачность этой минуты. Лицо мистера Пембертона тут же просветлело.

– Вот почему я так люблю конюшни, – сказал он. – Езда верхом напоминает мне о матери.

– Но разве эти воспоминания вас не печалят? – спросила я.

– Да, но они к тому же дарят утешение. Когда мне хочется почувствовать себя ближе к ней, я делаю то, что она больше всего любила: отправляюсь на прогулку верхом. Тогда она будто бы рядом.

Я молчала. Это так отличалось от слов maman: одно лишь сулит любовь – разбитое сердце. Идея любви после смерти была занимательна. Я рассудила, что именно так ощущается горе, если не испытываешь чувства вины.

Джозеф негромко засмеялся.

– Малышка на ножки встает. Ох, ну разве она не красавица?

Я была вынуждена согласиться. Маленькая кобылка оказалась просто великолепна.

– Нужно ее как-то назвать, – предложил Джозеф.

Прозвучало несколько имен, но ни одно не нашло всеобщего одобрения.

Мистер Пембертон подтолкнул меня локтем.

– Эта честь принадлежит вам, мисс Тиммонс. Благодаря вам она здесь, целая и невредимая.

Стройной лошадке с густой черной гривой могло подойти лишь одно имя.

– Эсмеральда, – заявила я.

– Значит, Эсмеральда, – улыбнулся он.

Язык так и зудел рассказать ему о подземелье, но стоило подумать об этом всерьез, как я начала сомневаться. На самом ли деле я видела там человеческую кость? Было так темно.

Возможно, лучше просто забыть это ужасное воспоминание, словно кошмарный сон.

Еще час мы любовались на спящих мать и новорожденную, а потом мистер Пембертон снял с крючка свой длинный плащ и жестом пригласил меня встать.

– Боюсь, возвращаться придется пешком. Как только у кобылы начались роды, остальных лошадей выпустили на пастбище, а вы для прогулки по морозу не одеты.

Я было хотела ему напомнить, что вообще-то прибежала сюда из особняка в одном платье, но мистер Пембертон набросил свой плащ мне на плечи. Я молча с этим смирилась.

Небо озарили первые лучи рассвета. Я просунула руки в рукава плаща и застегнула его до подбородка. Спрятав нос под воротник, я втянула запах мыла и свежего воздуха.

Джозеф коснулся козырька кепки.

– Приходите, коли захочется повидать Эсмеральду, мисс.

Мы с мистером Пембертоном молча шли по лесной тропинке, но тишина не была неуютной. Птицы пели нам серенады, а мы шагали в ногу. Всякий раз, как наши руки почти соприкасались, я это остро чувствовала. Загадочный мистер Пембертон с каждым днем раскрывался все больше. И чем больше я узнавала, тем больше он мне нравился. Оставалось выяснить один безотлагательный вопрос. Придется говорить очень деликатно и некоторым образом туманно.

Выйдя из-под сени деревьев, мы увидели, как солнце поднимается выше, и остановились полюбоваться открывающимся видом. Стоило лучам тронуть покрытую инеем поляну, вся земля заискрилась, точно усыпанная драгоценностями. Я почти представила, каково это – быть королевой или, по меньшей мере, влиятельной персоной. В свете утра Сомерсет-Парк был великолепен.

Словно прочитав мои мысли, мистер Пембертон сказал:

– Жаль, что вы не ездите верхом. Это и впрямь лучший способ полюбоваться местностью.

– Но с чего вы взяли, что я не езжу верхом?

Я думала, что в ответ он посмеется. А он уставился на дорогу, что вела к деревне, и произнес:

– С нетерпением жду дня, когда смогу уехать отсюда по этой дороге навсегда.

– Уехать вы можете когда угодно.

Хозяин Сомерсета покачал головой.

– Хоть смерть и уничтожила наше с Одрой будущее, но она не в силах стереть моих перед ней обязательств.

Незримая тяжесть будто легла мне на плечи. Тот час после рождения Эсмеральды в конюшне и прогулка через лес казались теперь сном. Он начинал становиться мне небезразличен. И пусть человек его положения в обществе никогда бы не обратил внимания на такую особу, как я, сердце все равно хотело знать. К черту деликатность. Я должна была задать ему вопрос, прежде чем мы проведем еще какое-то время вместе.

– Вы по-прежнему ее любите? – спросила я.

Мистер Пембертон нахмурился, сведя брови в линию.

– Не знаю, что и сказать вам, – отозвался он.

Я затаила дыхание, уже жалея, что вообще об этом заговорила.

– Времени почти не оставалось, – продолжил мистер Пембертон, – однако у нас было заключено соглашение. Когда я получил от мистера Локхарта письмо о Сомерсет-Парке и моей с ним связи, я сразу понял, что мой долг – стать его попечителем. А потом Одра приняла мое предложение, ей тоже предстояло сыграть свою роль. Не могу отвечать за нее, но вряд ли было бы вопиющей несправедливостью предположить, что она относилась к нашему соглашению так же, как я.

Я не сводила с него взгляда, ведь он все еще не отрекся от своей любви к ней. Его голос стал мягче, но в то же время решительнее.

– Вот почему я не знаю, что ответить на ваш вопрос, мисс Тиммонс, – я никогда и не был в нее влюблен.

В груди у меня что-то затрепетало. Разумеется, это вряд ли изменит наши отношения, и все же на меня мгновенно нахлынуло неподдельное облегчение. Я потупилась, рассматривая свои ботинки и боясь, что выдам себя улыбкой.

– Вы просили ее руки, поскольку должны были это сделать? – уточнила я.

– Я был бы полным болваном, если бы отказался от Сомерсета. А раз уж ко мне должен был перейти графский титул, то, конечно же, следовало подумать и о наследниках. Соглашение устраивало нас обоих. – Мистер Пембертон пожал плечами. – Это было просто разумное решение.

– Как практично, – кивнула я. – А кто-нибудь более романтичный назвал бы это судьбой.

Когда ответа не последовало немедленно, я подняла взгляд. Мистер Пембертон закусил губу, скрывая усмешку.

– Судьба не существует сама по себе. Мы сами формируем ее своим отношением к миру. Я мог бы уклониться от ответственности и отказаться от титула графа Чедвика. Возьмем, к примеру, вас. Вот вы в моем плаще, помогали кобыле ожеребиться. Ваш ли собственный выбор к этому привел или не зависящие от вас события?

Поднялся ветер, взметнув золотистые пряди у виска мистера Пембертона. Я вспомнила о пророчестве гадалки.

– Я принимаю решения только из соображений самосохранения, – отозвалась я. – Да и вообще – разве не тягостно думать, что все наши желания и усилия имеют ничтожную ценность в сравнении с чьим-то великим замыслом?

– Но, возможно, принимая решение, мы сами определяем свою судьбу.

– Даже если вы самый невезучий человек на свете? – спросила я.

– Особенно в этом случае.

Теперь я уже не скрывала улыбку.

– Сдается мне, тревожиться о судьбе – роскошь, что отведена лишь тем, у кого слишком много свободного времени.

В голубых глазах мелькнула искра.

– Весьма справедливое замечание, которым можно окончить наш спор, – сказал он. – Засчитываю этот аргумент в вашу пользу.

Он в последний раз бросил взгляд на дорогу, что вела к деревне, и мы продолжили путь к его великолепному дому.

– Благодарю, – отозвалась я, – что позволили мне присутствовать при родах. Вы были правы. Всю жизнь меня окружали печаль и смерть. От этого утомляешься и замыкаешься в себе. И пусть в конюшне было потрачено столько сил, в конце на душе стало легко. Порой я думаю, что все эти смерти ослабляют дух. По крайней мере, мой слабеет.

Не знаю, отчего я выпалила это признание, но уже пожалела, что не промолчала. Я будто все испортила.

Тогда мистер Пембертон сказал:

– Слабая – последнее слово, которое пришло бы мне на ум, вздумай я вас описать, мисс Тиммонс. Смерть делает людей беспомощными, но не вас. Если вы и ощущаете некую слабость, это оттого, что несете в себе горе других. Это бремя и делает вас сильной.

Его похвала пробрала меня до мозга костей. Я и забыла, как гордилась работой maman.

Он остановился и потянулся к моему локтю. Мы ступили на путь, о котором я и не помышляла прежде.

– Спасибо, – ответила я, – вряд ли кто-нибудь выражал это столь изящным образом.

– Не стоит хвалить мой выбор слов, – возразил он, – я лишь произнес вслух то, что считаю правдой.

Я не знала, как описать происходящее – когда воздух густеет, а сердце будто бьется в горле. Столь легко было представить, как мы с ним вдвоем уходим по дороге на Рэндейл. Столь легко забыть, чье место я занимаю, – и причину, по которой вообще оказалась в Сомерсет-Парке.

Я промолчала, и он через некоторое время произнес:

– Идемте. Я и без того вас надолго задержал. – И направился к черному ходу.

В душе и на уме у меня все перепуталось. Ощущение надежности, что от него исходило, казалось таким неподдельным, но я понимала – это только мимолетная видимость.

Я вновь услышала голос maman:

Одно лишь сулит любовь – разбитое сердце.