Путь к сердцу

27

2012

Я сидела в небольшом уютном и очень теплом кафе, наслаждаясь ощущением, как, слегка покалывая, отогреваются ладони. Я обхватила большую чашку с капучино и смотрела на узор из пенки, которым бариста украсил мой напиток. Колокольчик у входной двери звякнул, и я подняла голову. Вошел высокий красивый блондин с аккуратной модной стрижкой. Осмотрел зал, нашел взглядом меня, кивнул, подошел к стойке и, что-то сказав стоящему за ней пареньку в фартуке, направился ко мне. Большой комок тут же подкатил к горлу. Я встала, и около минуты мы молча смотрели друг на друга. Наконец, Веня улыбнулся и сделал шаг вперед, раскрывая объятия. Я тоже шагнула и обхватила его обеими руками. Больше сдерживаться я не могла. Слезы выступили на глазах, и я судорожно, будто утопающий в спасательный круг, вцепилась в его плечи. Он погладил меня по спине и тихо сказал:

– Успокойся. Я рядом. Я с тобой.

Мы несколько минут так простояли. Молча. Наверное, люди вокруг думали, что мы брат и сестра, которые не виделись много лет. Или влюбленные после расставания. Мне было плевать, как мы выглядим, впервые за долгое время мне стало чуточку легче. Я смогла вдохнуть чуть глубже, чем все несколько месяцев до этого. Наконец, я смогла его отпустить, и мы сели за столик. Официант принес Вене заказанный кофе, а мы продолжали молча сидеть и смотреть друг на друга.

Веня первый нарушил молчание:

– Твои вещи все здесь? – спросил он, взглядом указывая на два огромных чемодана на колесиках, что стояли сбоку от меня.

– Да. Все, что нажито непосильным трудом, – грустно усмехнулась я.

– Не так уж и мало, – улыбнулся Веня. – Остановишься у меня, а там разберемся, – тут же добавил он.

– Веня, спасибо, но я не думаю…

– Вот и не думай, – оборвал он меня. – У меня две комнаты. Места хватит.

– Я имею в виду, что ты не обязан… Я забронировала номер в гостинице, поживу там, потом подыщу что-нибудь подходящее.

– Значит отмени бронь. Не хватало еще, чтобы мой друг мотался по каким-то притонам, когда у меня есть хорошая светлая комната, – проворчал Веня.

– Ты меня, должно быть, ненавидишь. Я не звонила тебе почти пять лет, а теперь прошу у тебя помощи.

– Ты не просишь, я сам предлагаю. И нет, я тебя не ненавижу. Не выдумывай.

– Веня, ты не представляешь, какой сволочью я себя чувствую…

– Не сейчас, Марина, – серьезно сказал он. – Не здесь. Давай мы доедем до меня, ты примешь душ, отдохнешь, а потом мы достанем бутылку чего-нибудь крепкого, и ты мне расскажешь то, что захочешь, ладно?

– Ладно, – согласно кивнула я и вздохнула, чувствуя, как глаза снова начинает пощипывать.

– Хочешь, поедем прямо сейчас?

– Да. Пожалуйста.

Была ранняя весна, погода не радовала теплом, кое-где все еще лежал снег. Я наблюдала серый пейзаж из окна, пока мы ехали до дома Вени. Когда мы поднялись в его квартиру, я поняла, что он не обманул, сказав, что спальня светлая и довольно уютная. Я приняла ванну, немного отдохнула, согрела свои конечности, а когда вышла, то обнаружила в большой комнате, которая должна была стать моим временным пристанищем, накрытый стол. Веня успел сварганить немудреный салат, порезал фрукты, колбасу, сыр и завершала весь этот натюрморт бутылка хорошего виски.

– Я не знаю, стала ли ты нормально пить, но виски хорош, – сказал он, указывая на диван.

– Нормально пить? – усмехнулась я.

– Ну, по крайней мере, не «улетать» с полбокала.

– Тогда стала. Я вполне могу выдержать раза три-четыре по полбокала, – сообщила я и села на диван.

– Это, безусловно, хорошая новость. Тогда предлагаю за встречу.

– Согласна.

Мы полчаса проболтали о пустяках. Веня рассказал, что это уже третья его съемная квартира, и что он планирует в скором будущем покупку своей собственной жилплощади. Мы поговорили о его родителях, его работе, жизни в целом. Так или иначе, разговор близился к главному – почему я здесь, и что происходило все эти годы, пока мы не общались. Когда оттягивать стало бессмысленно, я налила нам еще виски, уселась поудобнее и глубоко вздохнула.

– Ты же слышал о ней?

– Об Александре Бойцовой? Известной певице, которая дает концерты даже за границей? Конечно. Я же включаю иногда телевизор и читаю газеты.

– Ну, вот. Все началось в тот год, когда ты уехал поступать. Я подала документы в технический ВУЗ, меня приняли, я начала обучение. А она со своим продюсером тогда только поднималась. Выступала на городских мероприятиях, в ДК, у нее даже был концерт во Дворце спорта, представляешь? Половина зала была пустая, но уже что-то. Она тогда расстроилась, конечно. Ей хотелось всего и сразу. Всегда резкая была, хватала за жабры. Продюсер считал это успехом, она – провалом. Потом накопили на студию, она записала несколько своих песен. Новых, знаешь. Взрослых. Продюсер, еврей, к слову, отправил ее учиться правильно петь. Дыхание там, постановка голоса, тренировка связок. Она росла. Действительно росла на моих глазах. Потом выложила запись в сеть. Ее заметили. Это через год – полтора было. Потом другой продюсер, тоже еврей. Смешно. С первым она распрощалась легко, без грусти и ностальгии. Даже подло как-то. Я еще удивлялась, как она так могла. Бок о бок с ним больше года каждый день, и так просто отпустила. А она посмотрела на меня, как на ненормальную, и сказала, что он исчерпал свои возможности, а ей нужно двигаться дальше. Я тогда не задумалась об этом. Потом только поняла. Что так она со всеми делала – требовала, отдавала, а когда чувствовала, что все, больше не получит ничего – прощалась. Новый продюсер предложил ей переехать. А я что? Я с ней. Она мой мир. Точнее, была. Была моим миром. Перевелась на заочку, поехали. Я работала и училась сама. Ездила на сессии. А она пела. Боже, Веня, как она пела. Учителя разбудили в ней то, что видят только профессионалы. Весь талант полез наружу. Ты и сам слышал, из каждого утюга ее песни. Тогда и кончились провалы. Началась слава. Сольники, постоянные разъезды. Я, как собачка, за ней. Пока она на репетиции – я в учебниках. Тогда уже, конечно, я работать не могла нормально. Подрабатывала на стороне, удаленно. С ней мы виделись только по вечерам, и то не всегда. Сколько раз я убирала остывший ужин, потому что она так и не вернулась с репетиции. Потому что новая идея, новая песня, новые ноты. Талант, настоящий талант – это тяжело, Вень, это очень трудно. Иногда она тащила меня с собой на репетиции и спрашивала, что я думаю. Слушала внимательно. Тогда еще слушала. А на концертах я непременно в первом ряду сидела. Она шутила всегда, что без моих слез концерт пройдет плохо. После выступления мы запирались в гримерке, и она отдавалась мне с той же страстностью, с которой только что по сцене прыгала. Ради таких моментов стоит жить. Ревновала я ее, ой, как ревновала. Слухи же в этой гнилой тусовке быстро разносятся. Сколько ассистенток, музыканток, фанаток пытались к ней подобраться. Но она не терпела сцен ревности. Говорила, что либо я ей верю, либо нет. Я верила. А что мне оставалось? Тут не было выбора. Да, она не изменяла, я знаю. Но все эти малолетки и прожженые тусовщицы столько нервов у меня «отобрали», что ужас просто. Я могла уйти давно. Когда только начались эти ее психи, поиск чего-то нового, ей тогда казалось, что она застряла. Что выдала все, что было. Это жуткое время было. Она ни с кем не хотела разговаривать, к себе не подпускала. Даже номер отдельный сняла. Сидела там неделю, представляешь? Не вылезая. Потом вышла – глаза сияют, нашла, говорит. Через неделю хит ее вышел. Потом еще несколько. Я радовалась. Не песне, а что она в себя пришла. Про меня вспомнила. Голос ее хриплый по утрам, глаза эти прозрачные. Господи, я только ради них и жила, ради этих моментов. Потом, когда у нее очередной кризис наступил, все еще хуже стало. Она даже концерты отменяла. Мы тогда в Лиссабоне были. Отвернулась от всех. Больно было. Каждый раз, когда она отказывалась от меня, было больно. Потом очередной хит. И я поняла, что перед каждой песней, что действительно выстрелит, у нее упадок полнейший. Терпела, а что делать? Ни один, ни один человек не имел надо мной такой власти, как она. Даже страшно было. Она была моей силой, моей жизнью, моей целью. Я заканчивала институт. Сдала все, диплом, все дела. Думала, ну, вот теперь-то может, больше времени будет. На нас. Но куда там. Она совсем уже ничего не видела кроме музыки. Могла неделю не появляться, сидела все в студии, оттачивала каждую ноту. Ей максимум был нужен, всегда. Никаких полу-оттенков, только либо черное, либо белое. Максималистка страшная. А в последний год я даже не помню, сколько раз мы сексом занимались. Не до этого ей было. Не до меня. И поняла я, что моей она и не была никогда. Только видимость. Любила, да. Но любила она какой-то своей, только ей понятной извращенной любовью. Настоящие отношения у нее были с музыкой. С этой гитарой чертовой, да с микрофоном. Вот с кем полноценный роман. А я нет. Я, как дополнение. И поняла я, что никогда у нас не будет этого простого и такого нужного мне «мы». Не с ней. И был выбор – ждать, когда она решит, что и я исчерпала свои возможности, что больше не даю ничего, да и что ей уже ничего не нужно от меня, или уйти. Сохранив хоть немного себя. Она ледяная тогда стала совсем, Веня. Я глаза ее обожала. Они такие зимние у нее, почти прозрачные. Сумасшедше красивые. Только ясно потом стало, что зимние они, потому что для людей тепла в ней нет. Все, что было, она музыке отдавала. А мне – что оставалось. Это было совсем уж не много, знаешь. И я ушла. Просто собрала вещи и уехала. Сначала домой, к отцу. Не ела, не пила. Лежала и в потолок смотрела. Песен ее слушать вообще не могла. Многие же мне она посвящала. А там столько воспоминаний. За пять-то лет. Я ушла просто – записку оставила, что не могу так больше, и все. А она даже не позвонила. Ни звонка, ни смс. Но это и хорошо. Позвони она, я бы наверняка вернулась. Никогда не могла отказать ей. Ни разу. Вся моя жизнь – она. Веня, так больно мне в жизни ни разу не было. Сколько меня ее глаза да голос во снах преследовать будут, я не знаю. Она сожгла дотла меня. Вывернула наизнанку. Скучаю по ней жутко, невыносимо. Честно, думала не переживу эту зиму. Я после Нового года ушла. Который встретила в одиночестве – она репетировала. Так странно было – мы познакомились зимой, и разошлись тоже зимой. Разошлись. Не то слово. Скорее, я оторвала ее от себя. Или, вернее сказать, себя от нее? Самая страшная зима была. Самая страшная. Когда ты живой, но как будто бы умер. Не знаю, доведется ли мне хоть раз еще испытать такое. Не уверена, что хочу. Нельзя так. Без оглядки растворяться. Потому что не останется ничего. А собирать себя заново – трудно. Поэтому и приехала сюда – здесь воспоминаний нет. А ты есть. И если простишь меня, дуру, то здесь и останусь.

Веня долго молчал. И я молчала. Потом он налил еще в стаканы виски и посмотрел на меня.

– Почему ты не звонила? Когда было трудно, плохо? Почему? Ты же не думала, что я тебе не отвечу?

– Стыдно было, Веня. Сама эту жизнь выбрала. Ее выбрала. Что уж жаловаться. А самое смешное, скажи мне тогда, пять лет назад, как все кончится, я бы снова все повторила. Особенно первое время. Тогда, правда, все было хорошо. Так что я бы все повторила. Может, только на вокзале, когда тебя провожать приходила, подошла бы. Попрощалась.

– Ты приходила меня провожать?! – Веня вытаращился на меня, не донеся стакан до рта.

– Ага. Видела, как ты с чемоданами в поезд садился. А родители тебе махали. Деловой такой, взрослый.

– Но почему… Почему ты не подошла?

– Не знаю, Веня, не знаю, почему. Спроси меня об этом пять лет назад. Может, стыд, может, гордость. Не знаю. Тогда казалось, что все неправы, кроме меня. Думала, что никто не понимает, что это за чувство. Папа старался тоже намекнуть, что я не своей жизнью живу, а ее. Но я не слушала. Никто не нужен был, понимаешь? Только она. Ее глаза и ее голос. И ничего больше.

Веня задумчиво смотрел в стакан, потом залпом осушил его и поставил на столик.

– Ладно. Главное, что ты сейчас здесь, – он посмотрел мне в глаза и искренне улыбнулся. – И все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – еле слышно повторила я, стараясь в это поверить.

Все же с другом мне повезло.