Сломанная любовь

Глава 16.

Глава 16.

Королёв

Я даже не стал прощаться с Петькой, лишь нервно кивнул и снова запрыгнул в машину. На кончике языка жгучей перчинкой застряли слова «беременность» и «аборт». Я даже думать об этом не мог, физически отвергая вероятность как первого, так и второго. Влюбился я, как мальчишка… Думал, что потусуюсь месяц на малой родине и обратно, к океану. Но не тут-то было! Олька не выходила из головы ни днём, ни ночью. Она, как тиканье часов, стала постоянным сопровождением всего, что бы я ни делал. Спустя месяц случайных встреч, уже стало предельно ясно, что не уеду никуда. Поэтому и пошёл работать к Лёвке, мы гоняли тачки с Владика, перепродавали и заново вкладывали деньги в дело. Наверное, это было нашим с ней спасением, потому что выносить её присутствие рядом с собой становилось всё невыносимее. Меня пугал её возраст, тормозил, отрезвлял. Я нашёптывал себе, что ей всего шестнадцать, тогда невыносимый, почти болезненный стояк лишал меня сна напрочь. А проводя половину месяца в разъездах, я мог оттянуть неизбежное.

Мысленно я даже смеялся над собой. Правда. Меня сложно было назвать святым, да и лет мне было уже ого-го, по сравнению со Сладиком, но я, как малолетка, оттягивал любую близость, боясь, что меня уже не остановит её возраст. Мы даже поцеловались первый раз в день её рождения…

***

Прошлое…

– Мироша-а–а… – Олька взвизгнула, рассматривая бархатную коробочку, в которой лежал золотой кулон в форме капкейка. – Ты сдурел?

– Давай, не ломайся, мелкая, – я дернул её, разворачивая к себе спиной, перекинул её длинные светлые волосы через плечо и стал расстегивать цепочку, на которой висел крестик. – Помни, что я тоже тебя берегу… И не дай Боже…

– Дурак, Королёв! Ну, какой же ты дурак! – она смеялась сквозь слёзы, а ощутив холод металла на груди, сжала кулон в кулачке.

Я обнял её, прижал к себе и зарылся носом в пушистое облако волос, наслаждаясь сладостью аромата, и слишком расслабился, потому что мой хитрый Сладик ловко крутанулась, встала на цыпочки и прижалась ко мне губами. Я не мог в это поверить! Сколько же я фантазировал, представляя, как ощущаются её мягкие губы, какие они на вкус, но раз за разом пресекал свои желания, скользя губами по её щеке. А сегодня уже не мог! Язык сам проскользнул между её пересохших от смущения губ. И меня затрясло… от понимания, что моя она теперь. Моя!

***

Дыхание перехватило от воспоминаний, которые я так долго прятал на верхнем стеллаже своей памяти. А слова «аборт» и «беременность» с ног меня будто сбили, заставив пыль прошлого рухнуть мне на голову…

– Нет! Нет! Нет! – орал я во все горло и лупил по рулю, наслаждаясь обжигающей болью, что растекалась по ладони. – Нет, Сладкая, ты мне все расскажешь! Как птичка запоешь!

Сдерживал гнев, пока вилял по напряженному городскому трафику и расслабился, лишь выскочив на объездную, что вела меня за город. Летел, как сумасшедший, пытаясь ревом двигателя заглушить тревожные мысли, сквозь которые еле слышен был шепот разума: она имеет право на свою собственную жизнь! Не смей в нее вламываться, потому что уже поздно! Нужно было раньше, когда тебя освободили. А теперь кому твоя любовь нужна? Кому за обиду мстить собрался? Ольке? Своей сладкой девчонке?

Конечно, мстить я никому не собирался, просто мне жизненно важно было видеть, что она реагирует на меня. Что помнит, и ей не все равно! Оттого и доставал её, пытаясь вытащить из своего панциря. И вытащил же! Вот только увидел я не просто эмоции, я в такой пожар окунулся, что ожоги эти теперь не забыть. А главное – пламя её показало, что любит меня моя девчонка. Нарисовала себе ненависть и за ней прячет свои чувства. И вот теперь возникает вопрос… Какого хрена она от меня скрывает?

За этими мучительными размышлениями, основанными исключительно на догадках и домыслах, я почти домчался до «Яблоневого» и уже хотел было свернуть в проулок, как заметил её…

Сладкова стояла у обочины, мечтательно смотря вдаль над рекой, где после дождя разливалась радуга. Притормозил, зная, что будет происходить дальше. Олька закрыла глаза, обернулась вокруг себя дважды и прыгнула… Ей не помешали высокие каблуки, она не испугалась облака пыли, что поднялось, она просто выполняла свой ритуал с детства…

Могу сердиться, могу рассыпаться от ярости, могу даже ненавидеть и всем сердцем желать придушить эту гадину, что сердце мое украла! Но только когда один… А когда рядом с ней, то смотрю, и мышцы расслабляются, сердце перестает отбивать ритм, грозящий инфарктом, а губы в спазме растягиваются, превращая меня в дурочка.

Подкатил к ней тихо, но она словно почувствовала, поэтому вздрогнула и хотела было спрятаться в ромашковом поле, что тянулось бесконечно вплоть до речного берега, но я поймал её за локоть прямо в открытое окно.

– Хм, а ты всегда шустрой была, Сладкая.

– Ты и в прошлом наделял меня качествами, которыми я не обладала, – Оля даже оборачиваться не планировала, сильно дергала рукой, явно доставляя себе боль и гарантируя синяки от моих пальцев. Думает, пожалею её и отпущу? Нет!

– Зато я обладал тобой, Сладкая, – я улыбнулся и выскочил из машины, перехватывая руками, чтобы не дать ей рухнуть в овраг. – Ты же помнишь, да?

– Не помню, Королёв! Ничего я не помню уже, столько лет прошло. И ты забудь меня. Сотри из памяти, прошу тебя!

– Олька Сладкова любит Королёва, – приблизился к её лицу, чтобы в глаза заглянуть, которые могли вызывать дождь.

– Садись в свою дорогую тачку и проваливай, Королёв! Дышать с тобой рядом не могу, воздух накаляешь, ожоги оставляешь и наслаждаешься болью моей! Ненавижу!

– Ненавидишь? – я рассмеялся, даже зло как-то получилось. – А за что? Ведь это ты сбежала! Ты! Бросила меня подыхать! Ты… Это я должен ненавидеть тебя, Сладкая…

– Бросила? – зашипела Оля, обернулась на ромашковое поле и, схватив за руку, потащила к машине. Она распахнула дверь и стала с силой подталкивать меня. Глупышка… Тонкие ручки врезались мою грудь, пальцы сминали футболку, царапая длинными ногтями кожу до боли. – Это я тебя бросила? Я?

– Ты, Сладкова! Ты! Собственной ручкой подмахнула заявление о совращении! Я твой почерк из сотни узнаю, – оторвал её руки от себя и вытащил кошелёк с документами, где в прозрачном отделении вместо прав лежало свернутое в несколько раз заявление с её подписью и крохотная, истертая моими пальцами фотография девчонки с огромными серыми, как мокрый асфальт, глазами. – Твое? Отвечай, мать твою!

– Что ты несешь? Какое заявление? – Оля замерла и задрожала, как лист осиновый, поддёргивающимися пальцами потянулась к документам. – Мирон! Какое заявление? Говори!

Её крик рванул, как бомба, что заставила голубей, топчущихся вдоль дороги, взметнуть в воздух. А мне плохо стало… Не врёт она… Огромные глаза заполнились слезами, от щек отлил румянец гнева, уступая место мертвецкой бледности, а губы затряслись, предвещая надвигающуюся истерику… Но не случилась она, потому что её отвлёк странный шорох из зарослей шиповника за обочиной, а ещё через мгновение на дорогу выпрыгнул пацанёнок, чье лицо было спрятано в ворохе сорванных ромашек.

– Мам, уже хватит? – пацаненок тряс «букетом», что был вырван с корнями, с которых земля осыпалась прямо на белые носочки. – Столько ромашек хватит?

– Мам? – машинально повторил я.

– Уезжай, Королёв! Уезжай! – схватила Олька меня за руку, пытаясь отвлечь внимание на себя. Дергала изо всех сил, но я словно не слышал её. Даже не шевельнулся, принимая её жалкие попытки предотвратить неизбежное. Она тихо скулила, стараясь не напугать мальчишку, кусала губы в кровь, а по щекам текли реки слез. – Я умоляю, уезжай. Не сейчас, Мироша… Не сейчас! Мы поговорим, но потом. Позже. Я обещаю тебе! Обещаю, слышишь?

– Здорово, мужик! – я легонько оттолкнул её к машине, опустился на корточки и протянул малышу руку. – Это твоя мама?

– Моя, конечно! – парень чуть расслабил руки и просунул мордочку меж ромашек и колючих стеблей сорняка, что видимо, собирались для композиции.

– А папка ваш где? – не слышал своего голоса, потому что все мое внимание было приковано к огромным детским глазам, что были синее василькового поля, как говорила когда-то Сладкова.

– На паровозе катается, – парень дёрнул плечом и перевел взгляд на мать, что вытирала ладонями слёзы, но они не останавливались. – Дядь, а ты знаешь, где паровозы спят? Шурка Кузнецова меня обманула! Я из-за неё столько карамелек выбросил! А она забыла сказать, что отца надо загадывать на стоящий поезд. А мимо нашего дома они пролетают на скорости. Так знаешь или нет? Мне о-о-о-очень надо, дядь!

– Конечно, знаю, потом покажу. А лет тебе сколько? – я прикусил язык, вдыхая воздух полной грудью, чтобы в обморок не брякнуться прямо у пацана на глазах.

– Вот, – мальчишка рассмеялся и разжал руки, рассыпая ромашки у моих ног и показал семь крохотных пальцев с до боли знакомыми глубокими ногтевыми пластинами, а потом подумал и добавил восьмой, но согнул его в фаланге. – Восемь скоро будет. Я и считать умею, и примеры решаю, и таблицу умножения до шести уже выучил. Меня бабушка Наталья ей мучает каждый раз, когда я к ней в гости прихожу.

– А зовут тебя как? – задал вопрос, ответ на который уже знал. Закрыл глаза, приготовившись услышать последнюю частичку пазла, что быстро складывался в голове, даже рассмеялся.

– Мишка, – парень подмигнул, дернув щекой, на которой красовалась родинка и протянул мне ладонь. – А тебя?

– Мирон, – звука в голосе почти не было. Сжал крошечную ладошку парня в своей, ощущая мягкость и тепло детской кожи.

– О! – рассмеялся малыш и бросился к Ольке, обнял её за ноги, всматривался в заплаканное лицо матери, щурясь от яркого солнца. – А у меня отчество Миронович. Мам, мы идём мороженое есть? Ты обещала…

Меня током пробило… Михаил Миронович…