Сломанная любовь

Глава 18.

Глава 18.

Сладкова.

Деваться было некуда, поэтому я покорно поплелась за ним следом, понуро опустив голову. Украдкой наблюдала за его твердой, чеканившей походкой, напряжённой спиной и взглядом, направленным на Мишку. Малыш, чтобы успеть за своим новым знакомым, не шел, а бежал вприпрыжку, правда Мирон услышал его запыхавшееся дыхание и замедлился… Черт! А я-то не успела, поэтому и влетела в его спину, как здрасьте…

— Мирон, — захныкала я, высунув прикушенный при столкновении язык. — Ты специально, да?

— Эх, Сладкова, — Мирон протянул мне свободную руку, подтянул к себе, осмотрев мое «ранение» и усмехнулся. — До свадьбы заживёт.

— До свадьбы? — вмиг подхватил Мишка, округлив свои глазища так, что страшно стало. — Мам, ты женишься?

— Замуж выхожу, — на автомате поправила я сына, но слишком поздно поняла, как это прозвучало, потому что на меня вылупилась вторая пара синих глаз. — Правильно говорить - замуж выхожу. Но я не выхожу… Короче, Королёв, мне нужен кофе, иначе я снова в обморок рухну или наговорю столько, что не разгрести потом.

— Я, вот, никогда замуж не выйду, — Мишка отпустил руку Мирона и взбежал по лестнице вверх, распахивая для нас двери кафе. – Девчонки противные, как лягушки!

— Эх, Михал Мироныч, — расхохотался Королёв, подталкивая меня вперед, — обещай мне, что замуж не выйдешь, а то я точно коньки с вами отброшу.

— Мирон, — я дёрнула развеселившегося Королева за руку, заставив притормозить, пока Мишка побежал здороваться со всеми официантами, что были его друзьями уже много лет. — Ты же уже понял, что с ребёнком нельзя нечаянно ронять фразочки. Особенно твои! Прикуси язык, иначе во дворе уже завтра начнётся тако-о-ое!

— А ты лучше сама язык прикуси, — шикнул Мирон, сжимая мое запястье, чтобы притянуть к себе. Но я упиралась, держась за спинку кресла, что стояло усвободного столика. — У меня пока нет четкого понимания, что произошло. Вот нажрусь в сопли, потом опохмелюсь и сразу выводы сделаю.

— Мироша, какие выводы? — я отчаянно упиралась каблуками в деревянный пол, наивно полагая, что его силе можно сопротивляться.

— Правильные выводы, Олька. А уж потом я решу, что с тобой делать, — Мирон сжал губы, крылья его носа напряглись, подчёркивая острый кончик, и со всей дури рванул меня на себя вместе с этим гребаным стулом. Китайский, ну определенно же!

Я врезалась в его грудь с такой же силой, как и в спину пару минут назад. Королёв сделал шаг в сторону, спрятавшись за живым забором, что отделял два зала друг от друга, и, закрыв ладонью мне рот, начал шипеть. Взгляд его изменился. Лёгкость, с которой он смеялся с Мишкой, терпимость, что он транслировал, глядя на меня, исчезли, лопнули! Оставив лишь холод и жгучую обиду, что хлестала меня по щекам в каждом движении его синих глаз.

— Ты, Лялька, потерпи. Придётся потерпеть тебе, Сладкая, пока я этот гадский клубок не размотаю. Сам, потому что ты мне в этом деле не помощник. У матушки научилась тайны крутить? Я тебе быстро это умелку с корнем вырву! — Мы стояли, прижавшись нос к носу, я чувствовала всем телом его напряжение, жмурила глаза, лишь бы не вспыхнуть от его пламени. Наивно надеясь, что ещё все может утрястись. И если и был шанс на мирное урегулирование, то я его упустила.

— Ты поняла меня? — голос его задрожал, губы опустились на кончик носа. — Чтобы, су*а, кристальная передо мной была. Узнаю, что врешь – пожалеешь.

Его руки так же стремительно разжались, как и обняли меня. Без его грубых, и даже, возможно, оправданно-резких касаний, на душе стало пусто-пусто… Но внутри уже взорвалась злая горечь обиды, поэтому я со всей дури толкнула его в грудь, сжала футболку и в ответном жесте зашипела, вставая на цыпочки, чтобы оказаться как можно ближе к его лицу.

— А у меня тоже есть, что сказать тебе, Мироша! Если ты будешь и дальше тыкать меня носом, как кошку зассанку, то я не то, что рассказывать тебе ничего не стану, вовсе заткнусь. Кристально чистая, говоришь? Окей, но сначала ответь мне на вопросы, какого хера ты ждал столько лет, чтобы найти нас? А? Где ты, Королёв, мать твою, был? Сначала на эти вопросы ответь, а потом сжигай меня огнём презрения. Что, уже не хочется титьки мять? Не хочешь поцеловать, да? А я предупреждала, что тебе будет больно. А я рада, что тебе больно, потому что ты сейчас ощущаешь то, что испытывала я все эти годы без тебя…

— Зм… А ты прям ждала меня? — гоготнул Мирон, выглядывая в зал, чтобы проверить Мишку.

— Я просто подсказала, чего не стоит делать, когда рядом с тобой ребёнок, — с выдохом, кажется, меня снова стали покидать силы.

— Мой ребёнок! — Лицо Королёва потеряло все остатки напускного веселья. Румянец сошел, уступая место серости, даже взгляд потух, выпуская боль, что там скопилась за сегодняшний день. — Сын, Олька, первые толчки которого мне не позволили ощутить. Поэтому я сейчас пойду к сыну, что называет меня дядей, и буду изо всех сил стараться подружиться с ним. Ясно? Поэтому не стой у меня на пути, Ляля!

— Тогда и ты, Королёв, вспомни, что я просила тебя уехать. Предупреждала, что больно будет! Умоляла не рубить с плеча, потому что это ребёнок, Мирон! Не пацан, не друг, а нежная, формирующаяся психика. А ты со свойственной себе резкостью ворвался, ладно хоть отцом не представился, и на том спасибо! А ещё, Мироша, есть презумпция невиновности! И пока ты, кусок чёрствого сухаря, не докажешь мой умысел, со своими проповедями об упущенном отцовском времени даже не заикайся, а то я тоже умею включать «яжмать». Научилась!

Последнюю фразу я не сдержалась и вскрикнула, а потом рванула в сторону туалета, чтобы не пугать сына заплаканным лицом.

Какого черта я с ним постоянно рыдаю? Какого черта я и без него рыдаю… Окончательно осознав, что нахожусь в замкнутой петле, сползла по холодному кафелю и расплакалась в голос. Это невыносимо! Невыносимо!!!!

Я всю жизнь любила его. С самого первого дня, когда он, прикрывшись тенью подъездного козырька, ухмылялся, рассматривая мои белые гольфы и яркую Барби на розовом рюкзаке. Большой, смелый, сильный. Но это не главное, потому что я влюбилась не в то, как он выглядит, а в то, что он прячет.

Под непробиваемой скорлупой прячется мой нежный Мироша, который никогда не требовал, не давил, а наоборот - оберегал всеми возможными средствами. Наверное, поэтому было так больно упасть.

И, вот, теперь он рядом. А скорлупа его стала только толще.

Вытерла слезы, умылась холодной водой и достала телефон, нашла в записной книжке номер, который за восемь лет ни разу не набирала.

— Ольга? — её голос заметно дрогнул, выдавая смятение.

— Ты писала заявление на Королёва?

— Я, — мама даже оправдываться не стала. — Он заслужил это! Он забрал единственное, что у меня было! Единственное, что было идеально! То, что я берегла от всего мира! Тебя, Оля, он забрал у меня тебя! Взрослый мужчина, совративший молодую глупую девчонку, должен понести наказание, — её голос становился все тише и тише. — Но я не хотела наказания для тебя и Михаила…

— Боже, что же ты наделала…

— Я защищала свою дочь, Ольга! – мама впервые с того самого дня повысила голос, но меня тряхануло не от этого, а от звука рыданий, что слышался абсолютно отчетливо.

Моя холодная, сдержанная мамочка никогда не плакала. Я не видела её слёз, не слышала дрожащего голоса НИКОГДА! А теперь… Но самое поганое, что я не ощущала ни жалости, ни сочувствия, лишь пустоту, в которой эхом отбивало ритм моё разодранное материнской заботой сердце. Она ещё что-то кричала, говорила слова какие-то, но мне было всё равно, я отключилась, а потом и вовсе вырубила телефон.

Если мама сдалась, то я не собираюсь, потому что я до последнего вдоха буду жить ради своего сына, даже когда он, по моему мнению, будет совершать ошибки. Я всегда буду рядом. Поэтому поднялась с пола, умылась и даже губы умудрилась накрасить трясущимися руками. А когда вышла в зал и вовсе очумела, потому что Мишка стоял на стуле и на всё кафе читал детский стишок:

… Если сын чернее ночи, грязь лежит на рожице, - ясно, это плохо очень для ребячьей кожицы… ( В.Маяковский)

Мишка делал паузы, чтобы отправить в рот ложку мороженого, закидывал вдогонку ломтик своего любимого киви и продолжал читать вновь, доводя бедного Королёва до слёз от смеха. Он сидел на диване, крутил чашку кофе по столешнице, не сводя взгляда с малыша.

– Миша, – подошла к сыну, чмокнула его в макушку и села напротив Королёва, надеясь увидеть его глаза. Но он даже не дёрнулся, лишь махнул официанту, и через несколько секунд на столе появилась чашка кофе.

– Нам пора, Мирон, – я посмотрела на часы. – Мишке спать уже нужно, у нас завтра поликлиника и ателье.

– Ателье? – он наконец-то повернулся.

– Да, контрольная примерка формы. Подбросишь нас до дома?

Мирон бросил купюры в кожаную папку, дождался, пока я допью кофе, и подхватил веселящегося Мишку на плечи.

– Мам? Мы уже домой? – взвизгнул сын, оборачиваясь ко мне. – А мы ещё с дядь Мироном погуляем? Ну, скажи! Погуляем? Обещай! Я съел только одно мороженое, а второе не успел…

Под бесконечный поток детского восторга и вопросов мы дошли до машины, Мирон усадил нас на заднее сиденье, пристегнул вертящегося Мишку, угомонив его одним лишь взглядом, и покатил в сторону «Яблоневого». Он смеялся с малышом, отвечал на сотни вопросов, а на светофоре оборачивался к нему, словно не доверял зеркалу заднего вида. Вот только в мою сторону старался не смотреть, будто я была для него пустым местом.

– Пока, дядь Мирон! – крикнул Мишка и, просочившись меж деревянных плашек калитки, бросился вглубь участка – очевидно поделиться эмоциями с бабушкой.

– Пока, Мишка, – выдохнул Королёв, провожая малыша взглядом до тех пор, пока он не скрылся в роще яблоневых деревьев.

– Пока… – я рванула к калитке, но запястье обожгло резкой болью. Мирон дернул меня к себе, столкнувшись взглядом.

– И, если в твою прелестную головушку придёт бредовая мысль прятать от меня моего сына, я заберу его у тебя… Заберу, Сладкова! Ясно? Вспоминай эти слова, милая, когда решишь защитить моего сына в своей манере. И бойся…