Сломанная любовь

Глава 21.

Глава 21.

— Дядь Мирон, а мы скоро приедем? — Мишка наклонялся и каждые пять минут стучал по моему плечу, не в силах сидеть спокойно в своем кресле. — Уже приехали?

— Нет, ещё, Миша! — даже тихая Олька уже закатила глаза от этой «сломавшейся кукушки», что с учащающейся периодичностью уточняла время прибытия.

— Ну, мам! Сейчас все паровозики уснут, пока мы тащимся.

— Все вопросы к Мирону, — выпалила Оля, на миг замерла, словно обдумала вылетевшую фразу, а потом улыбнулась. Настолько широко, что очевидно, сама не ожидала, поэтому и отвернулась к окну, чтобы спрятаться. Она определённо радовалась, вот только чему?

— Ты мне сама запретила его трогать! — Мишка испытывал на прочность ремни безопасности, раскачиваясь из стороны в сторону. — Запретила?

— Миша, да у него уже синяк на плече от твоих хлопков, — Оля вздохнула, достала свой телефон, а через мгновение салон заполнился какой-то дурацкой мультяшной мелодией, зато Мишка угомонился, погрузившись с головой в мультик.

— Вообще-то, я так никогда не делаю, — зачем-то начала оправдываться она, бросая в меня быстрые виноватые взгляды. — Это очень вредно для зрения.

— Он мне не мешает, Оль.

— Так мне забрать? — ухмыльнулась она, медленно протягивая руку назад.

— Не надо, — я рассмеялся. — Мы почти приехали.

— Как ты узнал? — её голос стал тихим, робким.

— Совершенно случайно встретил Петьку, он рассказал про беременность. Вот только он мне сказал, что ты сделала…

— Помолчи! — шикнула она. — Знаешь, рядом с детьми, особенно с такими любопытными, как Миша, быстро учишься общаться взглядами, намеками, заменяешь слова, поэтому и ты уж постарайся не давать повод, раз решил участвовать … в его воспитании.

— Тогда тебе, Сладкая, просто придётся заново учиться понимать без слов.

— Ты думаешь, я не понимаю? — Оля опустила голову, нервно теребя уголок рубашки. — Понимаю, Мироша. Я так долго старалась тебя забыть, что, кажется, сделала всё наоборот. Чем толще стену я выстраивала, тем отчаяннее вспоминала твой запах, черты лица и манеры рычать. Но года сделали свое дело, поэтому ты прав. Ради Мишки можно попробовать научиться понимать…

Её слова грозовой молнией пробили меня до самой макушки. Пелена эйфории спала, а в голове раздался треск, словно высоковольтные линии закоротили: «Ради Миши можно попробовать…» В этих словах не было желания обидеть, в них не было ненависти, злости, лишь смирение с обстоятельствами, справляться с которыми она научилась в одиночку уже давно.

Да и я научился… За последние пять лет многое поменялось в моей жизни, исчезли те гадкие воспоминания о СИЗО, в котором я просидел три месяца, а топот солдатских сапог слился с биением сердца. Я перестал вспоминать. И если бы не появление Сладковой в моей жизни, то и вовсе бы смирился с дырой в сердце. Со всем учишься жить, ко всему привыкаешь, пусть и ковыляешь, прихрамывая, но зато вперёд.

Вперёд… А что нас там ждет? Счастье, что было в прошлом? Вот только я прекрасно знаю теперь, что не всё починить можно, порой проще разрушить до самого фундамента, чтобы возвести что-то по-настоящему крепкое. Я вновь и вновь смотрел на нее, не понимая, чего хочу больше: вернуть то, что было в прошлом, или узнать её настоящую - такую взрослую, степенную, опытную… Вот только нужно ли ей всё это?

— Паровозики!!!!!— завопил Миша, дергая ногами так, что моё кресло превратилось в массажер, что довольно активно прорабатывал область почек. — Мама! Мы забыли купить карамельки!

— С таким количеством сладкого паровозики тебе вышлют беззубого папу! — Оля начала рыться в сумке, пытаясь найти альтернативу «взятки».

— Открой бардачок, Ляля.

— Не буду!

— Это ещё почему?

— Не хочу напороться на что-нибудь личное, — она упрямо сложила руки на груди и прищурилась, давая понять, что спорить с ней бесполезно. — Аллергия у меня на чужие, особенно женские вещи.

— Мишань, — я повернул голову к суетящемуся пацанёнку, которому было так тяжело усидеть на месте, слыша заветное «тух-тух-тух». — Карамелек не будет, мама не хочет доставать их…

— Мирон! — взвизгнула Оля от моей наглости, но бардачок все же распахнула и достала коробку, забитую конфетами. — Это не честно!

— Когда дело касается сладкого, мама, — Миша вырвал взятку, прижал её к груди и улыбнулся. — Ни о какой честности речи быть не может! Так бабАля говорит.

— Кто? — я припарковался у обочины, отстегнул ремень и повернулся к сыну.

— Бабушка Аля, — вмешалась Оля. — Она же БабАля. Привыкай. Может, блокнот заведешь?

— Пора… Так, на выход, пока все паровозики не захрапели, — я вышел из машины, расстегнул Мишку и взял его на плечи. — Готов?

— Готов-готов! — Миша обхватил ладонями меня за голову. — Надо было у Шурки ещё раз точно всё узнать, чтобы наверняка!

— Миша, — застонала Ляля, как только мы спустились к путям. — Только не говори, что мы ещё раз потащимся через весь город.

— Поедем, обязательно поедем, если не поможет. Вот у тебя есть папа. Ты его любишь?

— Конечно, люблю!

— Я тоже хочу…

Мишка вздохнул так горько, что сердце защемило даже у меня. Я не мог посмотреть в его глаза, но чувствовал, как пацан напрягся и, забывшись, с силой сжал мои уши.

Оля припустила, обгоняя нас, лишь бы не показать своих слёз. Да мне и смотреть не нужно. От концентрации несчастья в трёх сердцах, припорошенного минутным весельем и привычкой улыбаться, дурно стало. Именно сейчас я понял, что нет сил ни у Оли возвращаться в прошлое, ни у меня, а Мишка просто хочет надеяться на паровозик, что сжалится и, наконец-то, выплюнет ему хорошего папу.

А я? Я могу вот так ворваться в его жизнь? А что я умею? У меня, кроме работы, ничего и не было. Я даже не знаю, что он любит…

— Мы будем с ним купаться на речке, играть в теннис, а потом он сводит меня на хоккей. А ещё он будет сильный, добрый и будет защищать меня, — сам того не понимая, Мишка стал сыпать фактами, что были мне так нужны именно сейчас. Аккуратно сжал детские ножки, рассматривая выгоревшие тоненькие волосики на смуглой коже, носочки с суперменом и сандалии с паровозом на липучке.

Это был явно другой мир, билет на который нужно было искать у перекупов. Но оно того стоило… Найду, Мишка, я найду тебе отца в себе, а в тебе найду своего Мишгана, с которым мы по выходным будем смотреть хоккей.

— От кого это, интересно, тебя нужно защищать? — Оля вбежала вверх по металлической лестнице, остановившись за два пролёта от нас, чтобы скрыть покрасневший носик и припухшие глаза.

— А от тебя, мамочка. Дядь Мирон, знаешь, как она меня ругает?

— Лучше расскажи не как, а за что. А то, быть может, я сейчас развернусь и отнесу тебя в машину.

— Нет!

— Да! — Оля хитро прищурилась и перевела свой мутный взгляд с Мишки на меня. — Я сейчас расскажу, как ты с Кириллом подрался или окно у бабы Кати разбил.

— Я нечаянно! Мы играли в мяч! А я тогда расскажу, как ты меня примеры учишь решать, хотя сама говорила, что в детстве терпеть не могла математику!

— Всё, вами сказанное, может использоваться против вас, Ляля Станиславовна, — я расхохотался, рассматривая, как Сладкова, она же Королёва, шлепает губёхами, как рыба, выброшенная на сушу. — Так, как ты там говорила? Намёки, фильтр, взгляд? Сказать, что я вижу в твоем взгляде, Ляля?

— Ладно, хватит уже мать распекать, — топнула она ногой и побежала по мосту. — Ты не заслужил, а ты, малявка, не дорос. Приходите через лет сорок, когда я оглохну.

— Стой, мать. Пришли мы уже, — я развернулся к перилам, услышав протяжный вздох восхищения. Прямо под мостом тянулся отстойник сортировочной станции. Поезда тут были на любой вкус, как товарные, так и пассажирские. Мишка задёргался, забавно зарываясь пальчиками в мои волосы, и стал щекотать.

— Ухты-пухты…

— Идём, давай, к твоим паровозикам, — я пропустил Олю вперед на лестницу, что вела нас на платформу.

Спустил парня с шеи, вручил коробку с конфетами и вовремя перехватил Лялю, что хотела пойти следом.

— С платформы не уходить, — крикнул я Мишке, медленно идущему вдоль вагона. Он быстро закивал, отошёл от нас на пару метров и остановился. Детские руки щедро осыпали потрескавшийся бетон сладостями, вымаливая у бездушного состава того, кто стоял у него за спиной. От понимания бредовости меня всколыхнуло в очередной раз. Кровь прилила к лицу, а сердце застучало, и лишь нежные руки Сладкой, что сжали мою ладонь, удержали меня от порыва подойти и признаться.

— Я согласна, — Оля смахнула слезу.

— На что?

— На кораблик, — её искренняя улыбка, без тени сомнений и налета сожаления была самой важной наградой.

— Одному паровозик, второй кораблик, — тихо рассмеялся я, наслаждаясь коротким мигом её близости. — А мне тогда ракету!

— Танк тебе, Мироша, — рассмеялась она. — Ты ж вылитый танкист. Сначала находишь цель, берёшь на прицел, следишь, а потом БАХ! И от твоей любви все в щепки разлетается!

— Танк? — мы не заметили, как к нам тихо подошел Мишка. — Дядь Мирон, дай на танке погонять?

— Эх, Королёва, — я дёрнул её за косичку, подтолкнул к лестнице и, перекинув мальца через плечо, пошёл следом. — У тебя самой с фильтром все плохо.

— Это точно…

Всю дорогу до дома мы ехали под веселое щебетание Мишки. Он одновременно клянчил у Ольки приставку и вздыхал, вспоминая, как круто было на море. А потом рассказал, что обещал тете Кате поиграть сегодня в шашки. А после ему стало жаль соседского кота, и вообще он всю жизнь мечтал о собаке, но у бабАли аллергия.

Я хохотал, не переставая, постоянно поднимая взгляд в зеркало заднего вида. Он был переполнен эмоциями, всё новое казалось таким интересным, манящим и незабываемым, а стоило получить — рьяно начинал желать новое. Ребёнок.

Олька сначала краснела, будто смущалась активности сына, но потом расслабилась: закинула на сидение ноги, развернулась к Мишке корпусом и посмеивалась над его резкими переходами и театральными вздохами восхищения. Я часто мечтал о том, какой могла быть моя жизнь, останься я рядом со Сладковой. И я определенно сейчас проживал один из эпизодов, в котором у меня была семья. Мое сердце билось часто-часто, душа трепетала от счастья, скулы сводило от улыбок и смеха, и лишь неизбежное расставание накрывало все это чёрной вуалью досады.

Остановившись у ограды её дома, я спустил Мишку, пожал ему руку и закрыл глаза, впитывая детский смех, чтобы хватило до завтрашнего дня.

— Пока! — Мишка махал рукой, пока задом шагал по тропинке. — Ты приедешь? Обязательно приезжай! А лучше завтра, когда я уже посплю. Обещай-обещай!

— Обещаю-обещаю, Миш…

— Спасибо, Мирон, — Оля хотела было закрыть калитку, как я поймал её за локоть.

— У тебя есть десять минут, Королёва.

— На что?

— На сборы, иначе твой кораблик уплывет без нас…