Сломанная любовь

Глава 23.

Глава 23.

— Твоя… — выдохнула Лялька, обнимая меня руками за шею. Прижималась щекой, зарывалась пальцами в волосы, сжимала их в кулаки и что-то тихо-тихо бормотала. А я не задавал вопросов. Пусть делает со мной, что хочет! Кричит, бьет, волосы рвёт, трахает до потери сознания… Все равно мне, каким образом она привыкать ко мне будет. Главное - пусть просто смирится с тем, что не исчезну и рядом буду с ними всегда. — Я ото всех сбежала, Мироша… От матери, от воспоминаний, вот только от тебя убежать не смогла. Просыпалась по ночам и рыдала в подушку. Я не могла спать нормально, всё время сны цветные снились, от которых на стенку лезть охота было. Так прошли три месяца, пока я не ощутила лёгкий толчок в животе, что больше на порхание бабочек похоже было. Мишка… Только ради него я собралась с силами. Только ради него встала и пошла! Мне было больно и страшно остаться одной. Ходила по улицам, постоянно оборачиваясь… Всё искала глазами чёрные «двенашки», надеясь, что вот-вот откроется окно, а там твоя морда хитрая. Ты улыбнёшься, обнимешь и скажешь: «Как долго я тебя искал…». А потом, когда я поняла, что сама себе шансы все обрубила, сменив фамилию, совсем поплохело. Вот только поздно уже было... Ведь ты никогда не стал бы искать Королёву. А ты меня искал?

— Искал, Ляля… — пальцы сами стали расстегивать этот сарафан её дурацкий, что стянут был миллионом тугих металлических пуговиц.

Хотелось рвануть их, засыпая деревянный пол этими бестолковыми кругляшами, но держался… Как наркоман, растягивал дозу, рассматривая каждый сантиметр моей девочки.

Аренда катера была определенно хорошей идеей. На верхней палубе нас не мог потревожить никто, кроме любопытного ветра, что раскидывал её волосы своими резкими порывами. Мы были одни. Не нужно было прятаться и бояться быть увиденными, все это осталось в прошлом, теперь мы взрослые, свободные, но немного сломленные… Пока.

— Знаешь, что я себе никогда не прощу? — Оля отстранилась и руки вверх подняла.

— Всё простишь, Ляля… Простишь, — рассмеялся и, схватившись за низ, разом сдёрнув его через голову. — Ты ни в чём не виновата.

— Ты мне сам говорил, что любовь – это игра. И в неё нужно играть по одним правилам, так вот я не смогла. Убежала, вместо того, чтобы найти тебя!

Я больше не мог выносить её немых слёз и бесконечности вопросов во взгляде, ответов на которые у меня не было. Пока… Но я обещаю, Олька, что узнаю всё поминутно… Весь тот сраный день разберу по кадрам и накажу…каждого! Лично! Вот только ты об этом не узнаешь, потому что больше никто не опечалит эти серые глаза. Никому не позволю, даже себе.

— Мироша, ты рядом… — Олька схватилась за ремень моих джинсов, дернула его и стала быстро расстёгивать ширинку, нервно ёрзая на коленях. — Давай больше не будем разговаривать? Не хочу вспоминать. У меня губы соленые, Мироша. Всегда. Просыпаюсь ночью, а они соленые… Днём – солёные… я устала! Я прошу тебя, Королёв… Только ни о чём не спрашивай меня, потому что сейчас я не этим хочу заниматься.

— А чем? —пальцами расстегнул крючки её бюстгальтера, затаив дыхание от груди, что так красиво качнулась и упала мне в руки. Все иначе будет, потому что она в глаза смотрит, потому что не стесняется и сама жаждет близости. Меня хочет моя девочка. А я дам ей всё…

— Давай, Королёв, раздевайся, — зашептала она, пытаясь стянуть с меня джинсы. — Какой к чёрту кораблик? Я уже не маленькая девочка, хватит со мной любезничать и смотреть, как раньше. Не бойся, не тронешь нежную детскую душу, потому что нет её уже. Поэтому хватит нежностей. Люби меня по-взрослому, как всегда этого хотел, но сдерживался. Целовал так нежненько, обнимал, как хрустальную. Думаешь, не понимала? Ещё как понимала это... Или… — Олька замерла, глазами своими серыми в меня вцепилась и рот раскрыла, словно спросить что-то хотела, но не решалась. — Чёрт! Чёрт! Только не говори, что ты всё же женат…

— Ляля, я не женат, — обхватил ладонями её лицо, стирая большими пальцами непрекращающиеся слёзы. — И никогда не был.

— А Лебедь?

— Оля! Услышь меня, я никогда не был женат!

— Дура… Какая же я дура, — в голос разрыдалась Сладкая и вновь прижалась ко мне, делясь солью своих губ, что уже впиталась в нежную кожу, не позволяя забыться даже на миг.

— Лялька моя, — шептал я, пока поднимал её на руки, пока уносил под крышу, чтобы никто не мог подглядеть за моим счастьем, пока покрывал её тело поцелуями, пока стирал дрожащими ладонями пелену тревоги.

Моя маленькая девочка, что украла моё сердце с первого взгляда, что подарила мне сына и сумела не озлобиться… Моя! Рисковала тогда, подпуская к себе грубого дворового пацана, рискует и сейчас, давая шанс на работу над ошибками.

Поставил её на ноги, развернул к себе спиной и стал наслаждаться. Торопиться было некуда, да и бежать больше не от кого, поэтому заставлял себя терпеть, чтобы запомнить её такую… Новую. Перебросил волосы через плечо, пробежав пальцем вдоль линии позвоночника, прошёлся ладонями по талии, и замер на аппетитных бёдрах. В них больше не было угловатости, девчачьей худобы, лишь дерзкий изгиб и бархатная нежная кожа.

Другая она… И плохо мне от того, что не мог следить за этими изменениями, не мог наслаждаться. Встал на колени и, потянув за локоть, стал разворачивать к себе. Взгляд тут же упал на шрам, выше лобка и легко пробежался по нему пальцами.

— Это шрам нашей любви, — Оля дрожала от моих касаний, но продолжала смотреть в глаза. — Я не смогла родить сама, Мишка был очень крупный. Мучал меня часов десять, пока добрая акушерка не сжалилась над молоденькой, неопытной и одинокой будущей мамочкой…

— Ты была одна. Совсем одна… — я опустил голову, чтобы не видела моих слез, что всё же выскользнули из глаз. Опустил губы на тонкую, чуть рваную линию, что почти сливалась с цветом кожи и стал скользить языком.

— Где ты был?

— Потом, милая… Всё потом…

Подхватил её на руки, поднялся с колен, и вселенная растворилась. Густой туман заполнял разум, вытесняя боль, тревоги и эти убивающие нас вопросы. И всё исчезло… И боль. И эти года, что пропастью залегли между нами. Были лишь двое, что дышали в такт…

***

… Проводил взглядом Лялю, усмехнулся её чуть пьяной, неуверенной походке, с которой она босиком шла по тропинке под пушистыми ветками яблонь. Оборачивалась, смущенно прикрывая ладошкой улыбку, вот только взгляд шальной было сложно спрятать.

Как больно было её отпускать… Как больно не видеть, как просыпается твой сын. Как больно думать, что мог все исправить… Хватит! Хватит с меня!

— Оля!

— Тш-ш-ш! Мироша! — зашипела Сладкая и бросилась ко мне обратно. — Не кричи…

— Ты сегодня же собираешь свои и Мишкины вещи, — перемахнул через забор, поймал её за руку и прижал к себе. — Я не смогу больше возвращаться в пустую квартиру, зная, что тишина эта может звенеть от ваших голосов. Не заставляй меня!

— Не кричи, бабушка услышит!

— А чего это услышит? — по-старчески хриплый, но одновременно звонкий голос прозвучал вслед за шорохом кустарника вдоль забора, откуда медленно шагнула дама… Вот именно дама, потому что старушкой эту красивую, импозантную женщину в соломенной шляпе с широкими полями назвать было сложно. — Я и увидеть могу, что мне нужно…

Попались… Очевидно это та самая бабАля, потому что иных причин у этой женщины угрожающе щёлкать огромным кустарным секатором не было…

— Это что за красота? — рассмеялся я, удерживая свою руку на Лялькиной заднице, несмотря на её нервные подергивания в попытке стряхнуть. — Девушка, а, девушка, а как вас зовут?

— Эх… Бестолковый мужик пошел, — бабАля схватила Ольку за руку и попыталась отдернуть на себя, но не получилось, и Ляля пружинкой вонзилась в мою грудь. Опустил руки на её бёдра, тесно прижимая к себе, чтобы ненароком не забрали. — Ни комплимент сделать, ни женщину после блядок тихо домой привезти. Вас же весь посёлок видел, а также слышал, как слюнявитесь в машине! Тьфу! Щас чикну секатором, и всё…

— Чё это ты там расчикалась, ведьма старая? — а вот этот голос мне был ой-как знаком… Дернул головой, напоровшись на знакомые, по-старчески прозрачно-голубые глаза, что сверкали между штакетником. — Ты мальца моего не тронь, Алька!

Любовь Григорьевна, очевидно все это время подсматривающая за нами из смородины, крякнула и еле-еле выпрямилась. Но очень быстро собралась с духом и весьма обворожительно захлопала глазками.

— Королёв, соколик ты мой ясный, рада тебя видеть.

— Любовь Григорьевна, — я нагнулся, чтобы поцеловать сухую, но изящную ручку матери будущей тёщи Царёва, с которой у меня сразу завязалась очень тёплая дружба. Вот она-то мне и поможет с бабушкой Ляльки. Чёрт! Я даже не знаю её имени! — Я бесконечно рад видеть вас. Вы как всегда прекрасны!

Я как мог хлопал глазами, стрелял взглядом в сторону менее расположенной ко мне старушки, безмолвно умоляя помочь будущую родственницу по Царёву.

— Алевтина Александровна, ты чего расшумелась? — Любовь Григорьевна щелкнула калитку, шлёпнула меня по заднице, вызвав смех у Сладкой, и прошла к своей подруге, забрав секатор из её рук, пока та отходила от шока. — Ты моего мальца не обижай. Любимец он у меня, а вальс, знаешь, как танцует? У-у-у… Петровичу твоему плешивому уроки у него брать нужно, а не группу в ДК вести.

— Да кто ты такой-то? — прищурилась Алевтина и сдвинула шляпу, чтобы ничего не мешало ей прожигать во мне дыры напряженным взглядом.

— Алевтина Александровна, — я поблагодарил за подсказку Любовь Григорьевну и, не отпуская руки Сладковой, склонился к враждебно настроенной будущей родственнице. — Я бесконечно рад познакомиться с вами, пусть и в столь скомканных обстоятельствах…

— Видела я, как ты Ольгину задницу пять минут назад комкал!

— Ой, молчи, Алевтина! — крякнула Любовь Григорьевна. — Твою задницу только ленивый…

— Королёв Мирон, — перебил я услужливую старушку, что грудью бросалась на амбразуру в попытке защитить меня.

— Япона мама… — выдохнула бабАля, пошатнулась и стала закатывать глаза.

Всё же пришлось отпустить Сладкую, чтобы поймать оседающую от шока бабушку.

— Ах ты, гад! — внезапно завопила бабуля, как только я подхватил её на руки и принялась колошматить меня кулаками по лицу. — Да я ж тебя сейчас…

— Аля, перестань! — визжала Оля, пытаясь поймать бабушку за руки. — Угомонись!

— Ах, ты ведьма старая! Я сама тебя сейчас этим секатором пониже сделаю! — следом за нами бежала Любовь Григорьевна, абсолютно не стесняющаяся в выражениях.

— Бабушки! Вы без меня играете? Дядь Мирон! – детский визг и топот маленьких ножек по деревянному полу веранды заставил замолкнуть каждого… — Ты обещал приехать и приехал! Мам! Он приехал! Я же говорил!

— Боже…Боже… — заохала бабАля, перекидывая руку мне за шею. — Неси, щенок, к дому…

— А драться больше не будете? — подмигнул, наслаждаясь вспыхивающим румянцем на щеках старухи.

— Не при свидетелях.

— Есть к дому!

— Так-то лучше…

— Мишаня, ты чего не спишь? Ещё рано, — Олька подхватила пацана, не дав ему спрыгнуть босиком на лужайку перед домом. Мишка покрыл её лицо быстрыми поцелуями и тут же протянул ко мне свои руки.

— Какой спать, когда у вас тут так весело. Любабаша, это мой друг дядя Мирон, — хохотал он, запрыгивая в освободившиеся руки. — У него есть танк.

— Ну вот, Аля… — зашептала Любовь Григорьевна, тыча подругу в бок. — Уважаемый человек, с танком. А ты его секатором хотела…

— Т-ш-ш… — Олька закатила глаза и пошла в дом, отчаянно топая по ступеням. — Кофе! И без меня, чтобы тут тихо было… Ясно? Миша, проследи за взрослыми…