Сломанная любовь

Глава 28.

Глава 28.

— Спит…

— Неа… Притворяется.

— А я говорю, спит.

— Мне лучше знать! Она притворяется, — не выдержал и захихикал Мишка. — Она всегда так делает, когда ждёт завтрак от бабАли.

— Но здесь её нет.

— Не-а.

— Значит, придётся приготовить для мамы что-то вкусное самим. Как насчет гренок?

— Ну, нет уж… — прохрипела я, пытаясь перевернуться на бок. — Спалить дом хотите? Нам больше некуда переезжать, помните об этом.

— А что же нам делать, мамочка? Мы очень кушать хотим, слышишь, как у дядь Мирона животик урчит? А пельмени у тебя есть?

— Есть, — Мирон ловко просунул руку под одеяло, которым я оказалась укрыта и стал поглаживать мою щиколотку, медленно спускаясь к ступне.

— Пельмени утром? — я села в кровати, откинула с лица волосы и тут же нарвалась на гогот. Эти заговорщики толкали друг друга в плечо и заливались, откровенно тыча в меня пальцами. — А я передумала. Сейчас встану и сделаю овощи на пару без соли. И никто не встанет из-за стола, пока не опустеет тарелка!

— Не-е-т, мамочка, это очень жестоко!

— Зато справедливо. Если у вас есть силы хихикать над матерью, то и полезный завтрак осилите.

— Ой-ой… Не врет, дядь Мирон, — Мишка взобрался на кровать, обнял меня, а потом стал пальчиками елозить по лицу. И вот тогда я поняла, что, очевидно, сейчас похожа на панду с чёрными подтеками под глазами, потому что на умывание сил вчера не осталось.

— Ладно, прощены.

— Ур-р-ра!

— Так что насчет завтрака? — заиграл бровями Мирон. — Что ты хочешь, я закажу?

— Терпеть не могу завтракать покупным. Дайте пять минут, и я спущусь.

— Потерпим, Мишаня?

— Потерпим…

Парни одновременно, будто сговорившись, слезли с кровати и вышли, закрыв за собой дверь.

Несмотря на то, что больше всего на свете мне хотелось остановить это мгновение и просто не шевелиться, чтобы не спугнуть абсолютно новое чувство, зарождающееся внутри, пришлось вставать…

Несмело толкнула смежную дверь и застонала, увидев огромную ванну… Белоснежная поверхность манила к себе стерильной чистотой и обещанием наслаждения.

— Мам! Ма-а-ам! Ма-а-а-а-ам!

— Оль, я сейчас правда пельмени сварю малому, иначе он сожрёт меня, — зашипел Королёв, заглядывая в ванну. — Ты чего?

— Тащи мой чемодан лучше… — я вздохнула, распрощавшись с мечтой и, быстро скинув одежду, встала под душ. Чувствовала его присутствие, знала, что смотрит. Улыбалась, отвернувшись к стене, наслаждаясь волной какого-то дикого удовольствия. Рядом. Вместе…

Сонливость и сладостную задумчивость, как рукой сняло, когда я услышала громкий визг с первого этажа. Быстро высушила волосы, надела простое трикотажное платье и побежала вниз, ещё раз похихикав над заглушками в розетках.

Но то, что я увидела в гостиной, меня заставило застыть на последней ступеньке. За столом, рядом с Мироном и Мишкой, сидел Царёв в простой белой футболке, спортивных штанах и тапочках. Мужчины нервно стучали руками по столешнице, следя за быстрыми движениями Катерины, что носилась, как электровеник, поддерживая тюрбан из полотенца на голове.

— Сладкая, подключайся. А то они пельмени собрались варить, — махнула рукой подруга. — Фен есть?

— Я тут ни при чем! — замахал руками Мирон. — Миша ответил на звонок и пожаловался своей чуткой и жалостливой крестной, что мы с тобой его морим голодом. И вот… Подмога в виде Царевичей уже оккупировала наш дом.

— Миша! — взвизгнула я. — Ещё восемь утра, не рановато для подобных обвинений? И сколько раз говорить, чтобы не отвечал на звонки взрослых?

— Да они сами пришли! — зарумянился Мишка, пытаясь найти поддержку в Саше и Мироне, но мужики почти одновременно пожали плечами, давая понять, что придётся самому выбираться из вранья. — Дядь Мирон, а тебе говорили, что ты ябеда?

Тишина зависла в гостиной на пару секунд, и даже фен перестал жужжать в коридоре, но дикий хохот все расставил по своим местам, а быстрый топот убегающего Мишки и догоняющего Королёва запустили очередной день… Хороший день. Громкий, яркий и новый…

Позавтракали мы в дружной компании. Я в основном молчала, наслаждаясь шумными разговорами, шутками и параллельным лепетом сына. Надышаться не могла, будто легким что-то мешало расправиться. Пила кофе, сидя в удобном мягком кресле с закрытыми глазами и наслаждалась потасовкой. Квартира чужая, обстановка незнакомая, вот только воздух родной. Странно…

— Миша, а пойдем к нам в гости? Хочешь? — Саша подмигнул сыну, а Катя заговорщицки заиграла бровями.

Ох… Знала я это хитрое выражение лица. Сейчас шоколад есть будут и мороженым закусывать под мультфильм какой-нибудь… И знала об этом не только я, потому что сыночка мой мгновенно притих, сдержанно улыбнулся, промокнул рот салфеткой, как в лучших домах Лондо́на, и вышел из-за стола, крепко схватив Катю за палец, чтобы передумать не вздумала. Стоял молча, терпеливо вынося мой внимательный взгляд. Не покраснел, выдержал и даже бровью не повёл. Весь в Королёва!

Это заметила не только я, даже Царёв заулыбался и осторожно взял Мишку за вторую руку.

— Идём, Мишаня. У нас квартира ничуть не хуже. Зато подушек больше.

— Пока, мамочка!

Мирон пошел провожать гостей, а я, чтобы унять нервозность, стала осматриваться на кухне. Здесь было все, о чем я и мечтать не могла: красивая посуда в буфете, хрустальные бокалы, сверкающие в витрине, современная техника, а рядом с раковиной сверкала сталью моя мечта - посудомойка. Прекрасно! Собирала со стола тарелки, прислушиваясь к странной тишине. Напевала песенку, чтобы не думать о страхе оказаться с Мироном наедине… Помогло, потому что, лишь выпрямившись, увидела, что он давно стоит, прислонившись к дверному косяку, внимательно наблюдая за мной.

— Ты специально, да?

— Ты о чём? — он улыбнулся, как сытый кот, и оттолкнувшись, стал медленно приближаться.

— О вовремя подоспевшем подкреплении, о Катерине, что увела Мишку. Ты меня пугаешь, Королёв.

— Нет. Это просто удачное соседство…

— Ты не только ябеда, Королёв, но и врун, — я инстинктивно стала пятиться назад, пока не наткнулась на столешницу кухонного гарнитура.

Знала я этот взгляд… утро над васильковым полем, что затягивало густым влажным туманом нежные, ещё по-сонному блеклые цветки. Синева становилась приглушенной, тяжелой от возбуждения.

Пальцами вцепилась в каменную столешницу, не понимая, куда бежать. А бежать хотелось! Девять лет… Между той трогательной, осторожной любовью разлилась пропасть. Передо мной теперь был не молодой парень, что боялся сделать больно и обидеть, а мужчина, который хочет меня. И не намерен этого скрывать, прятать…

— Мирон… — выдохнула, как только его руки опустились на столешницу по обе стороны от меня, загоняя в ловушку, из которой уже не сбежать.

— Боишься? — он вдохнул, ведя носом по моей скуле, пока не замер на подбородке, а потом лизнул, как делал это всегда перед поцелуем. Его губы обрушились на меня горячим взрывом, внутри внезапно что-то защёлкало, затикало и запылало, словно в камин снова и снова дрова подбрасывали. Жарко мне было от его напора и страсти, рвущейся наружу. — Почему?

— Потому что ты ураган, Мирон. Входишь в мою жизнь, а потом исчезаешь, и она заканчивается. Я не хочу больше этого! Не хочу! Не вынесу, — из глаз текли слёзы, но его это не останавливало, он будто решил испить мою боль до дна, стараясь заполнить пустоту своими ласками, поцелуями и такими откровенными касаниями…

Руки его опустились на мои бедра, побежали вверх, увлекая за собой платье, что хоть как-то оберегало меня и защищало. Мгновение, и я осталась перед ним в одних трусиках, что уже скатывались ко всем чертям по коленкам. А уже через мгновение я и сама в воздух взмыла, опускаясь задницей на холодную столешницу.

— Ураган, Ляля, не возникает из ниоткуда, — его руки не просто ласкали моё тело, они заново его познавали. Щупал, сжимал, смотрел и улыбался, лишь когда находил отметины, что были неизменны: россыпь родинок и шрам на внутренней стороне бедра от падения с велосипеда, он тогда нес меня домой на руках, не позволив и шагу ступить самой. Медленно ощупывал их, словно пытался насытиться моей реальностью и близостью. — Он закручивается медленно, под влиянием давления, разницы температур и встречного ветра. Так что ураган вызываешь ты сама, Сладкая. Смотришь, как зверёк, не веришь, что я рядом и уже никуда не уйду. А зря… Я рядом, Олька! Потрогай. Я здесь…

— Мироша… — шептала я, наслаждаясь грубым бегом его рук. Это не было торопливостью, скорее, жадностью, по-мужски решительной, крепкой и абсолютно неоспоримой. Руки вспорхнули, опускаясь на его плечи, пальцы вновь сами стали кружить по неровности затянувшегося шрама на шее. Мой… Рядом… — Скажи!

Это слово со скрипом вылетело из моей груди, я даже от боли в горле щурилась, словно колючками оно покрыто было. Хотелось до жути услышать то, о чем мечтала все эти годы.

— Люблю тебя, Лялька, — его пальцы стали впиваться в кожу, двигаясь по внутренней стороне бедер.

Распахнула глаза, сталкиваясь с его мутной синевой, и победный стон вырвался из груди громким криком.

— Слышишь? Тебя люблю, всю жизнь любил!

— Честно? — я уже не могла говорить, потому начала задыхаться от смущения, когда он бёдрами развел мои ноги шире. Подушечки пальцев заплясали по лобку, спускаясь все ниже и ниже…

— Честно. А теперь давай, сладкая, привыкай ко мне по-быстренькому… У меня в голове столько фантазий, что даже не знаю, с какой начать.

— Чёрт, — я оперлась на руки, чуть откинувшись назад, потому что тело стало безвольным, слабым и горело ожогом от каждого из его касаний. Откровенность, взгляд, который он не отводил, и тяжелое дыхание все сплеталось воедино, опьяняя хлеще алкоголя.

Его губы опустились на плечо, заскользили по ключице и ловко подобрались к затвердевшему соску, пальцы одной руки плясали колдовской танец вокруг клитора, заставляя меня забывать о том, как дышать, а вторая рука легла на грудь и легким толчком опустила меня на столешницу полностью.

— Мишка…

— Ляля… Миша в надежных руках, потому что у Царёва теперь такая же приставка, а ещё там понимающая крёстная.

— Ты специально…

Пальцы его напряглись, а ласка стала больше похожа на пытку. Он скользил по складочкам, изредка ударяя по клитору, заставляя меня вздрагивать от резких импульсов. Внизу живота все сжалось, а волна наслаждения стала накатывать с каждым ударом все сильнее и сильнее…

— Ляля, — шептал он, покрывая быстрыми поцелуями лицо. — Посмотри на меня. Посмотри…

Я распахнула глаза как раз в тот момент, когда Королёв вошёл в меня одним резким толчком… Внутри все стало взрываться, воздух превратился в раскаленную лаву, что сжигала меня изнутри, а тело завибрировало от сладостных спазмов. Он сжал мои бедра и начал второй акт пытки…

— Я люблю тебя, Ляля! Люблю…

Мой мир поплыл, как растаявшее мороженое, а глаза застыли на его губах, что вновь и вновь произносили фразу, что ожогом отпечатывалась в сердце. Любит… Правда любит!

— Люблю, — выдохнула я, и Королёв вздрогнул, глаза его распахнулись от ошеломительного удовольствия, что было сильнее любого оргазма. Я не могла уже сдерживаться и отпустила тело, отдавая всю власть ему… Мужчине, что украл моё сердце навсегда.

— Любишь… — Мирон врезался в меня в последний раз, и нас обоих накрыло лавиной. Меня изогнуло, легкие сжались, а внутри все замерло. Лишь тягучее удовольствие переливалось по венам, кружа голову.

— Люблю.

— Моя, — Королёв дернул меня на себя, прижал к груди, обвил мои ноги вокруг себя и пошёл на второй этаж. Я еле нашла силы, чтобы обнять его за шею, роняя слезы ему на плечи. — Моя.

Он толкнул дальнюю дверь, и мы очутились в огромной спальне с панорамными окнами. Широкая кровать стояла в центре, развернутая к окну, чтобы любоваться городом с высоты птичьего полёта.

— Боже, как красиво! — я выгибала голову, пытаясь осмотреться вокруг. — Это твоя комната?

— Это наша комната, Ляля, — Мирон быстро поцеловал меня в плечо и ногой открыл дверь в ванную.

— Мы не можем… Что Мишка скажет? — заёрзала я, пытаясь встретиться с ним глазами.

— Переговоры, — он посадил меня на бортик неприлично большой джакузи, и я завизжала от восторга. Всегда мечтала об этом, и Королёву мозг склёвывала, когда мы фантазировали, что, как только мне исполнится восемнадцать, обязательно снимем квартиру с огромной ванной, где будем валяться вдвоём. И вот теперь… Мы взрослые, немного поломанные, но свободные, и можем делать всё, что хотим. Слезы снова хлынули ручьём. — Считай, что у нас совещание.

— Совещание обычно в офисе, Мироша, а не в джакузи голышом!

— Я завтра закажу табличку «переговорная», слово даю! И каждый божий день мы будем дискутировать, обсуждать проблемы и искать их решение, — Мирон усадил меня в ванную, приглушил свет и залез сам.

— Мишка… — снова попыталась я перевести тему, но Мирон не дал. Сгреб меня в свои объятия, сжал ладонями грудь и начал играть сосками. Его губы рассыпали поцелуи по плечам и шее.

— Ляля, — Королев потянул меня за волосы, заставив отвернуть голову, чтобы взглядами встретиться. — Мишка есть и всегда будет с нами. Он сын, и мы с тобой всегда будем его любить, несмотря ни на что. Но есть ты и я, и если ты и я не превратимся в МЫ, то НАС не будет… Сначала МЫ, Олька… Я так люблю тебя. Тебя! Не только как мать сына, а как женщину. Красивую, нежную, такую чувственную и мою. Моя ты, понимаешь?

— Понимаю.

— Мы будет родителями, настоящей семьёй, крепкой и счастливой. А в нашей спальне ты снова будешь моей маленькой сладкой девчонкой. МЫ. Понимаешь?

Я, как болванчик, кивала головой, даже боясь проронить хоть один нечаянный звук. Мы… Нас… Он, как всегда, прав. Если не стать МЫ, то НАС не случится.

— Я очень хочу счастья, о котором мы мечтали. Помнишь, Ляля? Хочу возвращаться в шумную квартиру, спотыкаться об игрушки и втягивать аромат домашней еды. А по вечерам наблюдать, как ты читаешь книжки, забавно хмуря бровки. Давай воплотим наши мечты в жизнь? Всё сделаю, слышишь? Я взял отпуск на пару недель, поэтому готовься. Будем делать НАС…