Сломанная любовь

Глава 25.

Глава 25.

— Здоро́во, — Царёв хлопнул меня по плечу, как только я взбежал по лестнице веранды, на которой стояли друзья. — Живой?

— Не дождётесь. Сань, а есть у тебя в «Вишневом» что-нибудь на продаже? — внутри кипела злость на то, что приходится уходить, что приходится сдерживать свои эмоции перед Мишкой, но перекрывал это всё восторг, что сегодня моя пустая квартира навсегда потеряет тишину, что шла в комплекте от застройщика.

— О! Потеряли пацана, — не на шутку развеселившись, Керезь рухнул в гамак. — Вы можете как-то поаккуратнее, что ли? А то разом двух холостых друзей лишился. По очереди сложно, что ли? Сердце у меня слабое, парни…

— Ладно, — крякнул Царёв, переворачивая гамак ногой так, что Гера рухнул на пол, сотрясая веранду своим немалым весом. — Покажу тебя врачу своего деда, он и сердце лечит, и недержание, включая словесное. Мирон, в «Вишнёвом» вообще ни одного свободного участка.

— Жаль, друг. Мне очень жаль, правда. Неловко даже как-то выгонять тебя со своей фазенды. Ты, кстати, успел прибрать после своего приступа ревности? А то у меня ребёнок маленький, сам понимаешь, — я прищурился, рассматривая удивленное лицо друга. — Ладно, так и быть … на время. Пока ты ищешь для меня подходящий вариант.

— А если не найду? — Саня достал сигарету, но, запнувшись о мой возмущенный взгляд, покорно убрал в карман джинс.

— Построишь, — я пожал плечами, пародируя фирменный жест Царёва.

— Вот же мне повезло, — друг рассмеялся, не сдерживая радости, что плескалась в его голубых глазах.

— Твоя жена – крестная мать моего сына, между прочим…

— Договорились. Но чур не к завтрашнему дню.

— К сентябрю успеешь?

— Успею, Королёв… Успею.

— Для меня задания будут? Может, метро построить? — все не мог уняться Гера. — Ты только скажи, я видел у Мишки там совок и ведёрко у калитки валяются. Хоть сейчас начать могу.

— Будет, Гера, — пропустил довольную ухмылку Керезя, но мне уже было не до шуток. Я всё посматривал на часы, понимая, что пора… — А найди мне Лену Лебедь? Она училась со мной вместе. Говорят, в Штатах живет, так вот мне контакт её нужен.

— Фух… — Гера наигранно стер пот со лба. — Это я могу.

— Есть ещё парочка заданий, — я махнул Катерине, чтоносилась по участку, гоняя с Мишкой футбольный мяч. Будущая Царёва понятливо кивнула, отправила мяч на участок Ольки, проводила Мишку за калитку и вприпрыжку бросилась к нам. — Гера, достань на субботу три билета на хоккей?

— Ты жив, мой дружочек? — Катя, несмотря на откровенное недовольство Сани, аккуратно приобняла меня. — Ты пережил Армагеддон, поздравляю с боевым крещением. Царёву в своё время тоже досталось от моей буленьки.

— Рано ещё поздравлять. Смотри, как на топор косится. Катя, через час у тебя встреча с Ксюшей, — я посмотрел на брякнувший телефон, на экране которого высветилась тонна разгневанных смайликов от подруги, что уже второй день обустраивает комнату для Мишки в моей пустой и холодной квартире. — Она приедет вместе с доставкой мебели. Яочень прошу тебя, помоги ей. Квартиру ты знаешь, — вложил в руку растерянной Катерины ключи и, махнув Ольке, обнимающей Мишку, пошёл к машине. — Я в долгу не останусь.

— Этот не останется, — вздохнул Керезь и пошёл следом, понимая, что ему предстоит бессонная ночь. — На ужин хоть пригласишь?

— Не сегодня… Вечером я с семьёй, — последние слова вылетели с хрипом, словно провели по наждачке, в которую превратилась слизистая горла.

— Мирон, — окликнул меня Царёв, когда я уже садился за руль. — Знаю я эти напряженные морщины, что задумал? Вернее, чем помочь?

— А это зависит от того, как пройдёт моя встреча. Ладно… Пора мне… До вечера…

Ехал по знакомой дороге, прислушиваясь к сердцу, что должно было отбивать нервный танец, и даже усмехнулся, понимая, что тихо… Тем лучше…

Припарковался, закурил, осматривая двор, в котором не был много лет. Металлический гараж, за которым я с утра до вечера караулил Сладкову, снесли… Круглосуточного магазина, в котором покупал воду, чтобы умыться, кефир и булку с маком на обед, уже не было, а покосившиеся скамейки, на которых сидели бабульки, подозрительно осматривающие мою машину, убрали. Ну, и хорошо... Только их осуждающих взглядов мне не хватало.

Одиннадцать… Вышел из машины, прошёл по современному мягкому покрытию, сменившему мелкий песок на детской площадке, нажал заветный номер квартиры на панели домофона… Дверь открылась мгновенно. Ждёт…

Взметнулся на нужный этаж, толкнул приоткрытую дверь, в которую входил много раз, и вдохнул знакомый аромат цитруса.

— Здравствуй…

— Здравствуйте, Наталья Михайловна, — я опёрся о дверной косяк, осматривая коридор, что застыл в моём мозгу чётким воспоминанием. Взгляд скользнул по двери комнаты Сладкой, сверкнув глухими створками…

— Проходи, Мирон, — прошептала женщина. Попытка улыбнуться далась ей тяжело, на миг показалось, что глаза её блестят слезами… нет… не показалось. — Кофе?

— Да, спасибо, — снял кеды, по привычке оставив их чётко на коврике.

Женщина нелепо кивала головой, приглаживала идеальную укладку и разглаживала отсутствующие складочки на трикотажном платье песочного цвета. Она развернулась на каблучках и как-то рвано пошла на кухню, запнувшись на полпути. Всё в ней транслировало напряжение. Признаться, я и не ждал, что она согласится на разговор, ожидал, что взорвётся тирадой гнева и бросит трубку. Но нет, она выдержала паузу, а потом назначила время. Сухая, холодная… Это не та мама, от которой пахнет ванилью и жареными котлетами, а та, что вызывает страх и восхищение стальной осанкой, красотой лица и идеальной аккуратностью. Правильно Аля сказала… С обложечки она, и жизнь свою строила по журналу, в сценарий которой, ну, никак не входил татуированный хулиган и отбившаяся от рук дочь. Смотрел на неё и понимал, что не врала Аля. Не врала.

— Только давай без прелюдий? — рука матери дрожала, когда она насыпала длинной медной ложкой кофе в турку, дрожала, когда доставала знакомые чёрные чашечки с золотой кромкой из верхнего шкафчика и расплакалась ровно на том моменте, когда кивнула мне в кресло, за которым я обычно сидел, поедая её вкусные пирожки с яйцом и луком. — Я ко всему готова уже.

— Если вы готовитесь к скандалу, то можете расслабиться, Наталья Михайловна. Моей исповеди вы тоже не услышите, совесть вашу тяготить я не стану. Думаю, вам и без меня есть о чём подумать, поэтому перейдём прямо к делу, — я опёрся о подоконник, на котором обычно сидела Олька, почему-то не сумев пересилить себя и сесть в кресло. — Мне нужны факты. Часть я собрал, но этого ничтожно мало. Поэтому я очень рассчитываю на ваше откровение, Наталья Михайловна… Один раз, и больше вы меня не увидите, потому что у меня впереди счастливая жизнь рядом с любимой женщиной и сыном, которого лишили отца, а в прошлое я больше не вернусь.

— Что ты знаешь? — женщина апатично наблюдала, как выкипает из турки кофе прямо на идеально отполированную стальную плиту и не двигалась, опустившись на стул. Она еле двигалась, словно обессилила, а может, наоборот, впервые позволила ощутить себе всю тяжесть совершенных поступков.

— То, что могла знать Олька, — я выключил газ, стёр коричневую лужу белоснежной тряпкой, промыл турку и снова налил воду, чтобы всё же сварить кофе.

— Мы не разговаривали с дочерью много лет. Да мы совсем с ней не разговаривали не потому, что не любила я её, а потому что меня не научили этому. Моя мать меня так воспитывала, и я так держала доченьку… — она уронила голову на руки и стала захлёбываться горькими слезами, что душили её. — Она никогда не простит меня… Никогда! Я сначала думала, что во всём виноват ты, Королёв… Ты! Испортил мою милую девочку, разрушил ей жизнь, выпотрошил перину, на которой мы растили её не для тебя, Мирон…

— Согласен, — кивнул я, разливая кофе по чашкам. — Дальше?

— Мне Токарева рассказала, что Ольга спуталась с дворовым хулиганом. Я даже не поверила, потому что на глазах дочь у меня всегда была. Выгнала я тогда соседку из квартиры, только та мне всё про дневник твердила в жёлтой обложке… На весь подъезд кричала, что упустила я свою дочь, а её Настенька в МГУ на бюджет уже поступила, а моя пойдёт на панель побираться, после того как в подоле принесёт. Тогда и … Не утерпела я и пошла в комнату дочери. Лучше бы я этого не делала, Мирон, потому что нашла тот дневник, в котором Олька описывала каждую вашу встречу…

— Наталья Михайловна, — я открыл окно, кивнул на сигареты и, получив неохотное разрешение, закурил, отчаянно стараясь выдыхать дым на улицу. — Я плохая жилетка, до и жалеть я давно уже разучился. Вам бы с этим лучше к дочери, а мне факты нужны. С дневником всё понятно. Про Лебедь вам кто сказал?

— Галина Петровна, — подобралась Наталья Михайловна, стёрла тушь и подняла на меня заплаканный, чуть растерянный взгляд. — Завуч. Она девочку ту к поступлению готовила, а потом помогала всю учёбу, даже диплом ей писала, всё мечтала, что её отец оценит жест и возьмёт к себе на работу в университет.

— Зачем ей университет? Она и в школе неплохо жила. Знаю я, сколько в конвертах ей заносили, чтобы она деток подсадила, направила, подтянула, — хмыкнул я, вспоминая отвратительную гримасу завуча и эту гульку на макушке, скованную десятком шпилек, что вместе с волосами держали её лицо. Вся школа шутила, что когда она распускает косу, то и лицо расплывается до пола.

— Какая школа? — нервно рассмеялась Наталья Михайловна. — Её же выгнали сразу после твоей стычки с тем практикантом, которому ты морду начистил. Племянник это её был. Я думала, ты знаешь… — женщина открыла рот, изучая мою реакцию. — Ты зря тогда…

— Зря? — настала моя очередь хохотать. — А вы знаете, что произошло на самом деле?

— Конечно, — фыркнула она. — Меня же час распекали на ковре у директора…

— А вы знаете, что он зажимал Лялю в раздевалке? А она молчала… Думала, сама справится! Некому ей было рассказать, мне стеснялась, а вам бесполезно, вы ж ГалинуБланку слушали больше, чем дочь собственную. Узнал я поздно… А когда тот уё… придурок понял, что прижали его, то и поведал жалостливую сказку про девочку Ольку, что прохода ему не давала. А знаете, кто подтвердил его слова?

— Кто? — голос Натальи Михайловны пропал, она даже шептать не могла, спросила одними трясущимися губами, вцепившись в меня знакомыми глазами цвета мокрого от дождя асфальта.

— Та, кто часами просиживала на вашей кухне… Галина Петровна, — рассмеялся я, пытаясь сложить пазл в голове. — Она грудью пала на амбразуру, пытаясь отмыть мразь ту. Племянник… А я-то голову ломал, чего это она под пули за сопляка похотливого готова лечь был. Я и морду ему чистил, и руку сломал, и у дома караулил, пытаясь заставить забрать свою кляузу, но не помогало. Он словно пилюль храбрости наглотался. Мне ничего не оставалось, как пойти на поклон к деду. Он пообещал помочь, заверил, что всё решит, и я могу спокойно ехать во Владик. Я уехал, дед решил, как и обещал. Подонка выгнали, Олька осталась в школе… Вот только, когда я вернулся, меня и закрыли по заявлению Галины Петровны за тяжкие телесные. Свидетелем она выступала. Но это так, для информации. А теперь про своё заявление мне расскажите.

— Ольга ничего не писала, — вновь опустила голову мать. — Я обманом взяла её подпись… Хотела напугать твоего отца, чтобы он усмирил тебя и жениться заставил, потому что она была беременна. Знала, но молчала! — внезапно закричала сдержанная Наталья Михайловна. — Ребёнок мой достоин был родить в браке, а внук достоин был иметь отца настоящего, а не труса. Я прикусила своё эго тогда, сама пошла на поклон к родителям, чтобы ты ответил за свои поступки, чтобы не позорил мою Оленьку, что спать без тебя перестала. До утра сидела на подоконнике и ждала тебя! А тебя не было!

— А меня и не могло быть… — наблюдал за содроганиями женщины, чья жизнь только что дала трещину. Она так думает, но на самом деле это произошло много лет назад, когда она не выбрала дочь… Я помню тот педсовет, сидел в коридоре, дожидаясь Ольку.

***

…прошлое…

— Заберу… — шептал себе, как мантру. Сжимал руками деревянную скамью, сидя в коридоре напротив кабинета директора, откуда слышались крики и рёв Сладковой. Этот завывающий звук сердце моё разрывал на части. Хотелось ворваться, забрать её и прижать к себе, чтобы стереть с ее лица слезинки. Ну и пусть осудят! Ей скоро восемнадцать, поженимся, и им всем придётся смириться.

— Заберу… — дверь распахнулась, и в коридор выбежала Олька. Её отрешённый, наполненный паникой взгляд пригвоздил меня к скамье. Девочка моя мотала головой и отчаянно шептала: «Не надо, Мироша… Не надо…» Она напоминала запуганного зверька, готовящегося к смерти, её фирменный румянец сменился мертвецкой бледностью и подтёками крови от прокушенных губ. Следом из кабинета вышла красная от стыда мать, что непоколебимой глыбой прошла мимо, не видя ничего вокруг. Глаза её были стеклянными, а движения безжизненными. Зато выплывший в своей блядской походке практикант светился счастьем и несколько секунд, абсолютно не скрывая похоти, смотрел на задницу Сладковой, что убегала вслед за матерью.

Тогда меня и перекрыло. Вот она, ошибка. Будь я тогда сдержанней, выбери Ольку, а не утолить жажду мести, то всё иначе было бы! Но я повёлся на заплаканный взгляд Сладковой, что умолял меня не подходить к матери, и помчался утолять мимолётное желание убить. И убил бы, если бы не случайно проходившая мимо Ксюха и её парень Игорь…

— Мирон, — рыдала Сеня, лежа на мне. Она сжимала мои руки, прижимала к земле, капая на моё лицо огромными слезами. — Не трогай его! Пусть проваливает! Не губи себя, Королёв! Не губи!

— Мирон, уймись, — Игорь поднял с земли в очередной раз разукрашенного парня и оттолкнул подальше. — Проваливай, придурок, пока жив!

— Убью… Всё равно убью… — хрипел я, глотая слёзы. Сердце разрывалось на части, потому что перед глазами стояло лицо моей любимой девочки. Униженное… Растоптанное… Убитое…

— Иди к деду, Мирон! — рыдала Сеня, тряся меня за плечи, пытаясь привести в себя. — Иди, пока не убил его. Только он Ольке поможет спастись от позора! Он же всю жизнь в министерстве работал!

***

— Ты в тюрьме был? — прошептала женщина и стала кусать губы, отчаянно пытаясь пристроить растерянный взгляд. — Да? Поэтому не пришёл? Поэтому? — билась в истерике Наталья Михайловна, сжимая пальцами край стеклянного стола, оставляя отвратительные отпечатки, которые просто ненавидела. Но сейчас ей было всё равно. Спокойное сердце моё заскакало от жалости. Мне правда было её жаль, потому что свою глупость и наивность я давно уже простил, да и не стар я ещё, всё впереди. А вот Наталье Михайловне принять то, что ей воспользовались в угоду собственной жажде мести, было ой-как больно…

— В тюрьме я никогда не был, но четыре месяца в изоляторе просидел. Дальше? — цыкнул я, возвращая в нужное мне русло и её, и свои мысли, что так настойчиво утекали в прошлое. Нельзя, Мирон… Тебе нужны факты!

— Отец подтвердил слова Галины Петровны… Тогда я и отнесла заявление на изнасилование в полицию, и заключение врача с побоями приложила…

— Которые вы и сделали…

— Наташа? — тихий шепот прервал наш разговор. Я даже не понял, когда в дверном проёме кухни появился мужчина…

— Стас!

— Что ты сделала? — шептал он, хватаясь за сердце. — Наташа… Что ты сделала?