19

Проснувшись в несусветную рань — кажется, ещё даже петухи не кричали — сажусь на кровати и потираю сонные глаза. Я не выспалась ни капельки, во рту было сухо, а глаза видели глюки, потому что передо мной сидела расплывающаяся фигура Стаса.

— Ты даже в глюках мне надоедать собрался? — ворчу вслух.

Может, он провалится куда-нибудь, если я крепко-крепко зажмурюсь?

— Я же не виноват, что ты обо мне мечтаешь, — тихо смеётся.

— С чего бы? Я ещё даже не проснулась. И вообще, тебя сюда никто не звал.

— Уверена?

Вопрос как будто эхом разлетается по комнате, и я быстро моргаю, а когда открываю глаза, стул напротив, где только что сидел глюк, пустеет. Это я что же, серьёзно думала о нём, что он мне даже примерещился? Или просто ещё не до конца проснулась, и сон меня преследует? Наверно, всё-таки второе, потому что я не собиралась признаваться в мечтаниях о Стасе, даже если бы это была правда, хотя это не так. Но то, что он не оставляет меня в покое даже на расстоянии, не сказать, что бы радовало. И вообще, если рассуждать логически, мы с барином даже не разговаривали толком как нормальные люди. Тот роковой разговор был единственной длинной и вразумительной беседой, но Стас как-то слишком лихо решил брать быка за рога, не удосужившись хотя бы почву сперва прозондировать.

Так откуда взяться симпатии, если мы даже толком друг друга не знаем? А вдруг он во сне храпит? Или разбрасывает по комнате носки? Или раскидывает конечности, пока спит? Я, вообще-то, люблю, когда много свободного пространства на кровати, и можно лежать в любой позе, не злясь, что кто-то занял твою подушку или заехал тебе рукой в челюсть.

«Знаешь, Алина Дмитриевна, всё это звучит как одна большая отговорка», — вклинивается в мой внутренний монолог второе «Я». — Сидишь тут в одиночестве и как будто сама себя уговариваешь в это поверить…»

— А ты вообще захлопни варежку! — злюсь. — Только с собой начать разговаривать мне для полного счастья и не хватало!

Чтобы переключиться, умываюсь, целую вечность чищу зубы и тщательно пережёвываю свой завтрак, считая про себя количество укусов. Бабушки нигде не видно — должно быть, повела Розу в поле? — и я достаю ноутбук, чтобы потратить время с пользой и посидеть немного над дипломом. Интернета в этой глуши отродясь не было, но в школьные годы он мне и не был особо нужен, даже когда пошли все эти «аськи», в которых мои одноклассники переписывались, стоя друг напротив друга. Меня больше прельщало лазание по деревьям и крышам чужих сараев, ловля жуков на соседнем поле и строительство шалашей между деревьев в лесу через дорогу. Одноклассники всё моё детство пытались меня убедить в том, что я ущербная, потому что от них отличаюсь, но мне передалось немного маминого упрямства, и свою свободу я видела по-другому.

Через три час от всяких психологических терминов мои мозги завязываются бантиком, и я выхожу на улицу, чтобы проветрится. Выхожу за калитку и просто топаю вперёд до тех пор, пока вдалеке не начинают маячить знакомые синие стены местного магазинчика, в котором работала моя двоюродная тётка, и ещё издали замечаю дорогущий внедорожник, который отъезжал от магазина, пытаясь понять, к кому такие важные люди могли приехать. Здесь уже давно жили только старички, вся молодёжь разъехалась, а те, кто изредка сюда приезжали погостить, не обладали достатком, чтобы на таких машинах разъезжать. Поддавшись какому-то первобытному инстинкту, прячусь за небольшим кустом и выхожу на дорогу, только когда машина скрывается за поворотом. Пожимаю плечами: может, просто заблудились, а может, кто-то из богатеев решил купить здесь старенький домишко и отгрохать шикарную дачу подальше от цивилизации, чтобы изредка отдыхать от суеты.

Тётя Анжела встречает меня радостными охами и расспрашивает о жизни в «большом городе». Я рассказываю всё только в общих чертах, не вдаваясь в детали, и интересуюсь своими сёстрами, которые в прошлом году пошли в первый класс. Тётя удивляет меня новостями о том, что недавно с ней связывалась моя мама, которая разговаривала так, словно куда-то торопилась, а на прощание перевела ей приличную сумму денег. Я верю в эту сказку о маминой доброте лишь потому, что Анжеле незачем меня обманывать и сочинять такие истории, но такой поступок со стороны моей родительницы ввергает в шок и слегка обижает.

Ко мне она никогда так не относилась.

Прощаюсь и плетусь по той же дорожке обратно, не переставая думать о матери. Вспоминаю наш с бабушкой вчерашний разговор и честно пытаюсь не обижаться на неё за то, что она на меня наплевала, продолжая параллельно поддерживать человека, с которым при моём младенчестве даже не разговаривала, но получается из рук вон плохо. Поворачиваю на свою улицу и замечаю всё тот же внедорожник, стоящий на обочине возле… Нет, не может быть…

Ускоряю шаг и к дому буквально подбегаю; входная дверь приоткрыта, на входе висит кусок шторки, чтобы насекомые внутрь не залетали, и я немного путаюсь в ней, когда вхожу в дом. Голоса слышатся из кухни, и я с гулко колотящимся сердцем рисую в голове жуткие кадры. Кто к нам приехал? Нас хотят выселить и снести дом? Бабушка решила продать его и переехать? Кто-то из наших родственников внезапно разбогател и вспомнил о нас?

Я получаю ответы, как только вхожу на кухню — точнее, даже раньше, потому что этот голос я ни с кем не перепутаю.

— Что ты здесь делаешь? — не слишком дружелюбно спрашиваю… Стаса.

Тот потягивал парное козье молоко, лениво развалившись на стуле. На нём были обычные светлые джинсы, футболка и клетчатая рубашка нараспашку, и он явно чувствовал себя здесь как в своей тарелке.

— И тебе здравствуй, — морщится. — Я тоже рад тебя видеть.

— Аля, ну где твои манеры? — неодобрительно вскидывается ба, переворачивая на сковороде очередной блин.

Её вопрос пропускаю мимо ушей, потому что этот Гусь тут всего каких-то несколько минут, а она его уже защищает!

— Там же, где и его, видимо, — огрызаюсь. — Зачем ты сюда приехал?

— Сказать, что ты ведёшь себя, как ребёнок, — охотно делится. — Не думал, что ты такая трусиха, знаешь?

— Сам ты… Ты только что сказал мне то, что хотел, значит, у тебя больше нет причин здесь оставаться. И где ты взял этот танк, который даже на обочине не помещается?

— Я знал, что он тебе понравится, — фыркает. — Та часть моей жизни, о которой ты в курсе — лишь маааленькая вершина айсберга. Но, вообще-то, есть ещё одна причина, по которой я здесь.

— Ну, так говори, в чём дело, и возвращайся туда, откуда приехал, — приваливаюсь к косяку, приняв воинственный вид.

Что ещё задумал этот напыщенный индюк?

— Видишь ли, я обещал бабушке, что привезу тебя обратно, и собираюсь сдержать обещание.

Ой ли?

— Наплевать, веришь? Я отпросилась у Валентины Игнатьевны на неделю, а прошло ещё только чуть больше суток, так что извини, но тебе своё обещание придётся нарушить.

— Думаю, ты знаешь, что такого со мной прежде не случалось — чтобы я слово не сдержал.

— Ну, люди до старости учатся чему-то новому, так что и тебе ещё не поздно, — ехидно улыбаюсь.

Его глаза как-то угрожающе блестят, когда он прищуривается, и я поворачиваюсь к бабушке в поисках поддержки, а она… подставляет меня самым бессовестным образом.

— Что ты на меня так смотришь? Нечего торчать тут так долго, у тебя, вообще-то, есть учёба и обязанности. Я ещё не настолько разваливаюсь, чтобы не прожить без тебя до твоего нормального официального отпуска.

Возвращаю взгляд обратно к барину, который победоносно задирает нос — и чего, спрашивается, ухмыляется? — и потирает руки, будто только что в рулетку выиграл.

— Мне нужно собрать вещи, — бесцветным голосом роняю, прикидывая, сумею ли бесшумно вскрыть в спальне окно, которое не открывали со времён царя Гороха.

— Они уже собраны и лежат в багажнике, — отбирает Стас последнюю надежу.

Да когда они сговориться-то успели? Меня не было от силы полчаса!

— По идее, ты должна быть на моей стороне, — прищуриваюсь в сторону бабушки.

— А я и так на твоей, — усмехается в ответ. — Поэтому и собрала твои вещи. Я знаю тебя. Ты из тех, кто никогда не сдаётся. В прошлом, если у тебя что-то не получалось с первого раза, ты пробовала снова и снова — до тех пор, пока не добивалась успеха. А здесь вдруг сбежала, оставив проблемы за спиной и понадеявшись, что они рассосутся сами собой. Но так не бывает, детка. Ты должна была двинуть ему в челюсть, если он тебя оскорбил, ответить «нет», если не согласна с его предложением или «да» — если согласна. Но вы разворошили гнездо и пустили всё на самотёк, отказавшись от ответственности. Я ни в коем случае не оправдываю вас, молодой человек, — тычет в сторону Стаса ножом, — после такого вы производите не лучшее впечатление. У вас ведь уже есть невеста, зачем вам моя Алина? Она послушнее? Удобнее? Если так, то это не повод для предложения — это просто эгоистичный поступок.

Вау. Она просто взяла и сказала всё то, о чём я сама думала — ну, почти. Я чувствовала злость на Стаса за то, что он нарушил спокойное течение моей жизни, и злилась на себя за то, что дала слабину, хотя прежде со мной такого не случалось. Нужно просто убедиться, что всё будет как раньше, и тогда моя жизнь вернётся в прежнее русло. Ну а пока… Я доучусь, получу диплом и буду параллельно искать новую работу.

— Согласен, я дал маху, — с усмешкой поддакивает барин.

Ему что, всё в этой жизни кажется смешным?

— Хорошо, что ты это понимаешь. А теперь перекусите свежими блинчиками и возвращайтесь. Оба.

Аппетит у меня пропал также легко, как и появился с утра, но я всё равно сажусь за стол, чтобы не расстраивать бабушку. Минут пять мы в тишине хомячим блины — точнее, хомячу я, а Гусь копается в телефоне, так и не притронувшись к блинам.

— Что, деревенская еда не для городских богатеев? — интересуюсь, пристёгивая ремень безопасности в машине через некоторое время.

Он вздыхает, будто я сморозила очередную глупость, и заводит машину.

— Я же пил козье молоко, так что твоё обвинение не обосновано.

— Зачем ты приехал?

— Я ведь уже сказал тебе — я пообещал бабушке привезти тебя.

— Это я слышала. Зачем на самом деле?

— Что, официальная версия не устраивает?

— Не особенно. Не доверяю людям, которые за два месяца до свадьбы начинают искать вариант попрактичнее.

— Это что, так плохо? — спрашивает, следя за дорогой.

— Может, и нет, но не в вашем случае. Конечно, Инга не подарок, но у тебя ведь с самого начала были мозги. Значит, ты и два года назад знал, какой она человек, и должен был понимать, что твоя жизнь точно не будет похожа на сказку, в которой жена открывает рот только тогда, когда это нужно тебе.

— Ты злишься не поэтому.

Да неужели!

— А ты у нас теперь провидец?

— Нет, но я знаю, что тебя не могут напрягать мои отношения с Ингой. Значит, дело в чём-то ещё.

Отворачиваюсь к окну, чтобы не наговорить лишнего, но надолго меня не хватает.

— Ну, возможно, я не нарочно сравниваю тебя со… своим бывшим.

— Ты даже не представляешь, насколько детское у тебя поведение для твоего возраста! — смеётся.

— Ага, сказал человек, который за спиной у невесты подыскивал другие варианты. Очень по-взрослому.

— Туше.

Он замолкает, закрывая тему, и я понимаю, что устала. Мне надоело это бесконечное препирательство с тем, кто, по сути, выдаёт мне зарплату и оплачивает истеричный больничный. Мне надоело постоянно думать перед тем, как что-то сказать в присутствии других, потому что я привыкла говорить то, что думаю: ложь во благо — это не мой конёк. Надоело, что все вокруг пытаются решить за меня, как мне жить, с кем встречаться и как себя вести, потому что в такие моменты я словно проживаю чужую жизнь, а не свою, и становлюсь той, кем не являюсь.

— Предлагаю компромисс, — поворачиваюсь к нему обратно; его выражение лица выдаёт скепсис — наверно, он думает, что я не могу сказать что-то умное.

— Я весь во внимании, — соглашается.

— Я не собираюсь рассматривать тебя как предмет воздыхания, прости. Но и грызться с тобой мне не хочется, так что мы могли бы попробовать быть… друзьями.

— Друзьями? — удивлённо переспрашивает.

— Ну да. Знаешь, обсуждать погоду или еду и при этом не стремиться вцепиться другому в глотку.

— Вцепиться в глотку?

— Такое ощущение, что я разговариваю со своим эхом, — поджимаю губы. — Если не знаешь, значение некоторых слов, я могу подарить тебе толковый словарь. Думаю, это стало бы хорошим началом для дружбы.

— Ты веришь в дружбу между мужчинами и женщинами? — насмешливо интересуется.

— Почему нет? Разве мы все не люди? Что за дурацкие стереотипы?

— У меня никогда не было друзей, потому что не было времени заводить их, — признаётся. — Только Фил, но мы дружим всего ничего.

— Видишь? — с улыбкой от уха до уха констатирую. — Уже похоже на нормальную дружескую беседу.

— Пока что больше похоже на игру в одни ворота. Что там было про твоего бывшего?

Сползаю по сидению ниже.

— Не думаю, что говорить об этом сейчас — хорошая идея.

— Ты его всё ещё любишь? В этом дело?

— Думаю, всё как раз наоборот. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что я его и не любила никогда.

— Ты ведь всегда поступаешь правильно, — хмурится. — Не могу поверить в то, что ты могла быть с кем-то рядом просто по привычке.

— Кто бы говорил, — отбиваю мяч.

— Я — это совершенно другая история. Я никогда и не собирался искать свою половину. Мне просто нужна была рядом презентабельная, сдержанная, изысканная…

— Ты как будто описываешь мебель в магазине, — морщусь. — Или присматриваешь кобылу на торгах.

— Мы живём в разных мирах, — пожимает плечами; до города остаётся всего около тридцати километров — поразительно, как быстро летит время! — То, что для тебя неприемлемо, для меня — вполне привычные вещи, и наоборот.

— Спасибо, что напомнил, — вздыхаю. — Знаешь, в детстве я мечтала заработать кучу денег, чтобы мы с бабушкой могли жить по-человечески в нормальных условиях… Но большие деньги — это огромная ответственность. К тому же, не думаю, что я смогла бы жить в твоём мире: неуютно себя чувствую, когда что-то ограничивает свободу действий.

— Власть даёт столько же привилегий, сколько и отнимает, так что я думаю, что это равноценный обмен.

— Может, для тебя, но не для меня. Наверно, мы никогда не поймём друг друга.

— Но мы можем хотя бы попытаться, — улыбается. — «За спрос не бьют в нос», — так дед любил говорить.

Переводу на него осторожный взгляд, боясь нарушить границы дозволенного.

— Скучаешь по нему?

— Иногда, — беспечно отвечает, но обмануть меня у него не получается.

Судя по тому, как его руки сжали оплётку руля, он скучает по нему гораздо сильнее, чем готов показать, но мне хватает и этого.

— Я своего плохо помню, — отвлекаю его: не хотелось снова собачиться. — Он умер, когда мне было четыре, и в памяти осталось только парочка смутных воспоминаний.

— А родители?

— Они развелись ещё раньше. Но и в браке были не сказать, что бы образцовой парой, так что я часто оставалась с бабушкой. Чуть позже они оба поняли, что ещё не готовы для семьи и детей, и я перекочевала к ба окончательно.

— Я тоже рос практически без родителей, — говорит то, что я и так знаю. — Но я, по крайней мере, знаю, что они любили меня, а твои…

— Не нужно об этом, — перебиваю. — У меня есть бабушка, которая заменила мне всех возможных родственников. Это не нормально, и я почти уверена, что заслуживала расти в полной семье, имея больше родных, но я ни о чём не жалею.

— У тебя замечательная бабушка, — снова улыбается.

Я всё ещё не привыкла видеть его таким жизнерадостным, и мне немного неловко.

— Ты слишком часто улыбаешься в последнее время, — подначиваю его. — Это портит твою репутацию самоуверенного засранца.

— Не говори об этом никому, иначе придётся тебя убить.

— Да об этом и так уже все знают, — фыркаю, снова отворачиваюсь к окну.

Это странно, но спокойно разговаривать с ним на отвлечённые темы было так же просто, как и ругаться.

— Почти приехали, — уведомляет, поворачивая на шоссе, ведущее в знакомый район.

Мы молча доезжаем до нужного поворота, но вместо него Стас тормозит на остановке.

— Что-то случилось с машиной? — вскидываюсь.

Сомневаюсь, что этому танку что-то не по плечу, но вдруг…

— Нет, с машиной всё нормально, — успокаивает и озадачивает одновременно. — Думаю, что-то не так со мной.

— Тебе плохо? Или что-то болит? Может, козье молоко не пошло, от него может тошнить с непривычки…

— Физически я в порядке. Тут… другое.

Мне не хочется лезть в его жизнь или голову, но я спрашиваю из вежливости:

— Тогда в чём дело? Я могу чем-то помочь?

— Это вряд ли, — улыбается одними губами, его глаза остаются отстранёнными и сосредоточенными. — Иди домой, тебя там все ждут.

— Думаю, так будет правильнее, — соглашаюсь. — Твоей невесте лучше не видеть нас вместе.

— Инги нет дома, она в больнице.

Выпрямляюсь, сев с неестественно ровной спиной.

— Как в больнице? Куда она уже успела вляпаться?

— Она говорит, что подвернула лодыжку, но на самом деле, думаю, она просто симулирует, чтобы привлечь к себе побольше внимания. Тем не менее, её сегодня выписывают, и мне нужно забрать её через… пятнадцать минут.

Такие новости меня ничуть не удивляют. Сашка как-то назвала её актрисой Погорелого театра, и попала в самую точку: Инга виртуозно умеет вывернуть любую ситуацию в свою пользу.

Прихватываю свою сумку с заднего сиденья и молча выскальзываю из салона на свежий воздух. Я чувствую себя лучше после разговоров с бабушкой и Стасом и надеюсь, что пребывание в тишине вдали от цивилизации тоже внесли в это спокойствие свою лепту. К дому иду на автомате, думая о том, как бы складывались наши со Стасом отношения, если бы в его жизни не было Инги, и смогли бы мы построить что-то серьёзнее, чем дружба, но тут же себя ругаю.

Этого мы уже никогда не узнаем.

Загрузка...