8 марта, зараза!

2(12)

Кожа у мамы сейчас пергаментная: желтая, тонкая, неживая. Но мамочка дышит. Приборы вокруг тихонько пищат — сообщают, что жизнедеятельность в организме идёт почти нормально. Но в себя мамуля так и не приходит. Глаза её плотно закрыты. Доктора говорят, что она — всё слышит, понимает, только не может ответить.

Я глажу тонкую ладошку, неподвижно лежащую вдоль тела. С ужасом кошусь на железки, которыми стянуто мамино тело. Они напоминают пыточные предметы. Врачи собирали её по кусочкам несколько часов. Хорошо, что мама сейчас не учувствует боль.

Наклоняюсь, прижимаюсь щекой к ладони.

Надо сказать. Мама услышит — и информация останется в её памяти, в подсознании. А когда она очнётся — известие не станет шоком.

Поэтому всё-таки произношу:

— Папы больше нет, — прерывающимся голосом.

Прикрываю глаза — вновь смотрю картинки с похорон.

… Асхадов помог организовать достойные проводы отца, но всю родню собирать не стали. Тётю Софу я, конечно же, позвала. Она хоть и была зла на папу, но приехала меня поддержать.

На кладбище отвела в сторону и сказала:

— Слушай меня, племяшка, внимательно. Я тебе, как родной человек говорю, — тетушка у меня толста, у неё двойной подбородок, он трясётся, когда она говорит, и я думаю об этом, чтобы хоть как-то отвлечься от видения ямы, в которую опускают гроб с телом отца, — раз уж ты Асхадова захомутала — держи зубами. Чем хочешь держи. Таких мужиков сейчас почти нет. Это же вымирающий вид — мужик порядочный. Будешь за ним, как за каменной стеной. Не то, что моя сестра с твоим отцом.

Киваю, хотя едва понимаю о чём она говорит.

Тётушка сграбастывает меня в могучие объятия. Треплет по спине.

— Не будь дурой, девочка, — мягкой пухлой рукой вытирает мне слёзы. — Не упусти своё счастье.

Счастье…

Наверное, оно бывает разным. Моё — холодное. Несмотря на то, что во время похорон Гектор был рядом, сжимал моё плечо, полноценной поддержки, в которой я так нуждалась, ждать не приходилось.

Да что там — даже сочувствия и понимания.

…После поминок я сказала, что утром намереваюсь съездить в университет.

Открывая передо мной дверь в машину и усаживаясь рядом, Асхадов спрашивает:

— Собираешься взять темы, которые пропустила?

Вскидываю на него глаза — неужели не понимает?

Гектор сегодня весь в чёрном, как и я. Ему идёт, только выглядит он мрачнее, холоднее и опаснее. Если бы мне пришлось самой обратиться к нему — не за что бы ни подошла. От таких — пугающих — нужно держаться подальше.

Чувствую себя, как в клетке с хищником. Нервничаю. Но при этом хочу — до фантомных ощущений — чтобы он обнял меня и прижал к себе. Чтобы я выплакала горе в его объятиях. Зарядилась бы его силой и уверенностью.

— Нет, — говорю тихо, глядя себе под ноги, — хочу взять академ.

— Зачем? — он по-прежнему не понимает.

— Вообще-то у меня отец умер! — почти истерично говорю я. А самой хочется кричать: «Да проснись же! Отморозься!»

— И ты собираешься сидеть в академке из этого? — хмыкает он. — И чем будешь заниматься? Лелеять жалость к себе?

Мне хочется его стукнуть, чтобы проверить — ему вообще бывает больно! Но вместо этого сжимаю кулаки, глотаю слёзы и отворачиваюсь к окну.

Мой кулак накрывает большая прохладная ладонь и осторожно сжимает.

— Мне было двадцать, когда умерла мама, — произносит он, а у меня — обрывается сердце. Слишком живо вспоминанию историю, рассказанную Филиппом. — Я успел, скорая только уехала, а она ещё была жива. Силилась что-то сказать, но из-за рта шли кровавые бульбы. Гладил её по волосам — и руки все в крови были. Будто я её убил. Отчасти так и есть. Сидел рядом и просил какие-то силы, уж не знаю, какие именно, чтобы ускорили её смерть. Представляешь, — горько усмехается он, и пальцы, сжимающие мой кулак нервно подрагивают, — желать смерти своей матери? Лишь бы не мучилась так, — он откидывается на спинку сидения, прикрывает глаза. — И беспомощность такая… Единственный родной человек уходит, а ты ничего сделать не можешь.

Он замолкает, а у меня дрожит всё внутри. Мне становится стыдно за предыдущие мысли. Хочется кинуться, обнять, прижать к груди. Пожалеть. Но разве ж он позволит?

Рассказывает он тихо, сухо, безэмоционально. И если бы не дрожь пальцев, и не понять было бы, что в душе у него в этот момент — разверстый ад. И, главное, что душа есть, и она кровоточит.

— А на следующий день после похорон, — продолжает Гектор, — у меня была моя первая аудиторская проверка. И завалить её было нельзя. Отменить — тоже. Жизнь не даёт поблажек, Алла. Она идёт своим чередом. И у нас есть обязательства перед ней, главное из которых — продолжать жить. Это то, чего бы хотели для нас ушедшие родные. Мои уходили один за другим: у отца не выдержало сердце — он обожал маму, братья не вынесли смерть отца. Я хоронил их и шёл на работу. Потому что её никто не отменял. Потому что больше некому. И хорошо, когда есть учёба, работа. Когда есть, чем себя занять. Потому что если ты остаёшься один на один с горем, запираешься с ним в комнате — оно побеждает. Жалость к себе — кислота. Она сожрёт тебя и от личности ничего не останется — размазня, амёба… Поэтому, Алла, никакого академа. Ходи на занятия и радуйся, что они у тебя есть.

Он убирает ладонь и снова запирается, захлопывает все двери в своей душе. И я понимаю — такого тёплого разговора больше не будет. Больше он никогда не подпустит к чему-то настолько интимному и болезненному для него. Не позволит видит, как кровоточит душа.

Но я увидела, и теперь буду лелеять это воспоминание.

До самого дома мы молчим. А дома — расходимся по комнатам.

Ложусь на кровать, смотрю в потолок, а в голове — низкий бархатный голос, полный печали.

Он словно вопрошает меня: «Да что ты знаешь о горе?»

А о счастье? Что я знаю о нём?…

— Я влюбилась, мама, — шепчу, гладя её бледную щёку. — И мне сложно. Так сложно, мама. Потому что любить его — больно. Как касаться острых краёв льдин. Порой я хочу убежать, мама. Я боюсь потерять себя в этой любви. И в тоже время хочу этого. Мама, он хороший. Наверное. Хотя с ним я порой не понимаю, что хорошо, а что плохо. Все мои привычные оценки не работают на нём. Я бы хотела разгадать его, мама, но мне не дано… Ах, мамочка, как же мне нужен твой совет. Я совсем-совсем не знаю, что мне делать.

Езжу в университет — он в краевом центре, за сто километров от нашего города. Но у нас многие поступают в край и предпочитают ездить, чем снимать квартиру. Выходит дешевле.

Меня возят на машине, у альма-матер прогуливаются плечистые парни-охранники. Я официальная невеста Гектора Асхадова.

За мной охотятся папарацци. Но пока удаётся бегать от них.

Пришлось отдалиться от одногруппников, потому что им плевать на моё горе, они хотят знать о моём счастье.

А оно есть у меня?

Я ныряю в учёбу с головой, даже выравниваюсь по некоторым предметам. Так проще не циклиться на горе. Хотя иногда всё-таки лезу в телефон и часами листаю фото, где мы с папой. Где мы смеялись, и всё было хорошо.

Думала, не прощу его, а теперь — не прощаю себя.

Снова выныриваю и снова за учёбу.

Нужен курсовик по истории искусств. Препод взъелась на меня, и поэтому нужна хорошая работа. Но как назло все хорошие работы — без возможности скачивания. Как-то одногруппники говорили, что нужно ломать, нужны какие-то кряки.

Я ничего подобного не умею. Зато знаю того, кто умеет. Мистера повелителя цифр.

Беру ноутбук, иду к его кабинету, стучу.

Страшно.

— Войдите.

Робко вхожу, он вскидывает на меня удивлённый взгляд.

— Можешь мне помочь? — мнусь я.

Асхадов откидывается в кресле, складывает руки на груди, смотрит пристально, так что я теряюсь и тушуюсь под этим взглядом.

— Смотря в чём будет заключаться помощь, — говорит холодно и строго. И я будто слышу подтекст: «И так слишком часто помогаю»

Вздыхаю, ставлю перед ним ноутбук, открываю нужную страничку:

— Ты можешь взломать этот сайт?

Он несколько секунд бегает глазами по экрану, что-то клацает и говорит:

— Могу, но не буду.

— Почему? — удивляюсь я.

— Потому что это — противоправное действие. Воровство чужой интеллектуальной собственности.

— Да брось, Гектор, это всего лишь работа из интернета. Все так делают.

— Я никогда так не делал. Мне и в голову не приходило.

Рррр… Ты — чёртов ботан, хочется кричать мне, не все ж такие умные.

А он ещё и на менторский тон переходит:

— Алла, ты учишься на музейного работника. Ты должна будешь хранить культурные ценности, наследие предков. Заниматься исследованиями. Неужели неинтересно написать работу самой? Сходить в библиотеку, взять нужные книги, обратиться в архив…

— Гектор! — злюсь я. — Вот когда стану работать в музее — начну всем этим заниматься. А сейчас — помоги мне скачать этот курсовик. Ну, пожалуйста.

— Хорошо, — неожиданно говорит он. — Но у всего есть цена.

Судорожно сглатываю и краснею, наверное, до ушей от одних только мыслей о цене.

— Какая? — шепчу вмиг пересохшими губами.

— Полное послушание. Готова?

— Да.

Он встаёт из-за стола и, не прерывая зрительного контакта, говорит:

— Сядь!

Я сажусь в его кресло. Оно хранит его тепло. Обволакивает меня. Будоражит.

Гектор обходит сзади, перегибается через спинку и что-то быстро клацает на клавиатуре. Я залипаю на длинные тонкие пальцы, которые будто играют таинственную мелодию двоичного кода.

Я хочу, чтобы эти пальцы играли симфонию на моём теле.

Моё дыхание сбивается, тяжелеет, становится жарче.

– Расстегни блузку, — звучит новый приказ, уже мягче, интимнее, на ухо.

Гектор запускает нужный файл на скачивание.

Мои дрожащие пальцы с трудом справляются с пуговицами и петлями.

– Опусти воротник. Ниже. Вот так.

Руки перемещаются на мои плечи, осторожно сжимая их.

Горячие губы скользят по шее к ключице.

Мысли превращаются в кисель, я кусаю губы, чтобы не стонать.

– Твои родинки, — шепчет Гектор, — они тешат эстета во мне.

Боги! Знал бы ты, что во мне тешит твой низкий севший голос!

Компьютер тихо пиликает, сообщая, что скачивание завершено.

Гектор перекидывает волосы мне на плечо, обнажая затылок. Щекочет его горячим дыханием.

У меня потоп в трусиках, я хочу потереться о кресло, хочу стонать, просить… Но мне нельзя. Я обещала полное подчинение.

Он стаскивает с меня блузу и проходится поцелуями вдоль позвоночника.

Потом отрывается, захлопывает крышку ноутбука и, как ни в чём не бывало, произносит:

— Готово, Аллочка. Можешь идти.

— Что? — не сразу вникаю я: всё ещё плавлюсь, теку, жду продолжения.

Гектор лишь хмыкает, вновь складывая руки на груди:

— Твой файл скачался. Можешь идти. А мне надо работать.

Нееет, хочется кричать мне. Ты не можешь так со мной?

Но он может.

— Алла, помнишь условие — полное подчинение.

Киваю.

— Будь добра, освободи мой кабинет.

— Вот такое у меня счастье, мама, — шепчу роднульке, смахивая слёзы. — Это другим — романтика, цветы, ужины при свечах, страстные признания. А я… я его игрушка, мам. Он то манит, то отталкивает… Его душа — потёмки. Он старше меня на десять лет. Опытнее на целую жизнь. Он умеет тонко играть. Я не могу подобрать код, никак не найду шифр от его сердца. Мама, ты же знаешь, у меня всегда было туго с математикой. А он — та ещё головоломка. Не по зубам мне. Кто я для него, мам? Вещь? Игрушка? Нужна ли ему? Но зачем?… Мама, как мне страшно! Приходи в себя скорее. Осенью у нас свадьба. Хочу, чтобы ты была рядом, мам. Ведь мы хотим собрать только самых близких. А ближе тебя у меня никого нет…

В этот раз Асхадов сам приглашает меня в кабинет. Предлагает усесться на стул. Сегодня никаких фривольностей — он собран, сосредоточен и строг.

— Алла, ты должна знать. В счёт долга твоего отца Ржавый взял с меня обещание построить новое здание для приюта, в котором мы с ним были. Старенькое уже никуда не годится. Новое будет с просторными чистыми спальнями, большой столовой, бассейном, спортзалом.

Моргаю глазами — всё-таки мой отец оставлял в лиге ставок сумасшедшие деньги. Вон, на современный корпус приюта хватает.

— Но это ещё не всё, — Асхадов устало потирает переносицу. — Твой отец задолжал не только Ржавому. Задолжал много. Для того чтобы заплатить всё, мне придётся вывести часть активов из бизнеса, а я этого сделать не могу. Это будет слишком серьёзный удар по уже работающим схемам.

— Что же делать? — сникаю я.

Мне всегда казалось, что Асхадова денег — куры не клюют. Не думала, откуда он их берёт. У меня в голове начинает лихорадочно крутиться — откуда взять деньги? Но, честно признаться, я понятия не имею, откуда их берут? Я не работала ни одного дня.

— Большую часть долга я погасить всё-таки смогу без существенного вреда для бизнеса, — признаётся Асхадов, — но остаётся ещё солидная сумма. Поэтому придётся продать вашу квартиру.

— Как? — подпрыгиваю я. — А куда вернётся мама, когда очнётся.

— К сожалению, Алла, даже если твоя мама придёт в себя — она на всю жизнь останется инвалидом. Ей нужен будет специальный уход. Поэтому мы отправим её в лучший интернат. Я уже нашёл соответствующее учреждение. Там она будет получать высококвалифицированную помощь.

Я открываю рот, возразить на эту железную и бессердечную логику, но он вскидывает ладонь и морщится:

– Нет, Алла, и слушать не хочу. Я так решил. Поверь, мне хватает проблем. А и ты не готова к тому, чтобы взять на себя заботу об инвалиде. Не возражай. Тут не до игр в человеколюбие. Алла, ты сама быстро сломаешься и начнёшь ныть. А заодно — винить себя, разрушая личность. Так что это — лучший вариант. К тому же, я впрягся в аудит к очень серьёзным людям, у которых твой отец был партнёром. Мои услуги стоят дорого, поэтому как раз покроют нужную сумму. Но только вот, — он открывает большущий чемодан, который лежит перед ним на столе (в детективах бандиты в таких перевозят кучу денег) и начинает выкладывать на стол кипы бумаг, — это всё мне нужно проработать за три месяца. Твой папаша, надо отдать ему должное, умел создавать просто виртуозные денежные махинации. И теперь я должен всё это за ним разгрести. Выяснить, кого и насколько именно он надул. Поверь, у меня не будет ни времени, ни возможности вносить твои истерики, или причитания твоей матери. — Смотрит на меня холодно и недовольно, как на причину всех своих бед, и добавляет: — Ни желания. Поэтому твоя мама поедет в интернат… А ты — не вздумай дурить. И не забывай, что осенью наша свадьба…

Недослушиваю, убегаю в слезах.

— Мама, я продала тебя. Предала. Отец был прав, я иуда, стерва. Я отвратительная дочь. Мамочка, мне нечего ему противопоставить. Теперь у нас и квартиры нет. Я не могу даже уйти от него. Да и он не отпустит. Мы должники его. По гроб жизни должники, мама. Только платить придётся счастьем. Жить без любви, без тепла, без надежды, мамочка…

Рыдаю. Чувствую, как на плечо ложится рука.

Это доктор.

— Алла Альбертовна, вам пора, — мягко говорит этот невысокий полноватый мужчина. — Римме Израилевне нужно на перевязку. Приходите завтра.

Киваю, размазываю слёзы, поднимаюсь с кровати.

– Есть улучшения?

Доктор качает головой.

– Не так быстро, Алла Альбертовна. Авария была слишком серьёзной. Чудо, что ваша мать вообще выжила.

И я почти радуюсь этому известию. Ведь если мама останется тут, в больнице, значит, есть возможность уговорить Гектора не отправлять её в интернат. Почему-то мне кажется, у меня получится. Я даже придумала — как.

Домой возвращаюсь с твёрдым намерением и чётким планом.