8 марта, зараза!

3(1)

В квартире первым делом ставлю в воду цветы. Медвежонка кидаю на кровать. Из-за чего она приобретает милый девчоночий вид.

Плетусь в ванну, становлюсь под упругие струи. Пытаюсь понять, что у меня внутри. Но там — пусто аж воет. Выстыла, опустошена. Не знаю, как жить дальше. Но подумаю об этом завтра. Сегодня — заставляю себя заснуть. Однако мысли упрямо перескакивают на недавний разговор.

Я предложила развестись, и он отпустил. Или?..

Делал мне больно, чтобы уберечь от ещё большей боли? Странная философия. Я много читаю. В одной книге встречалась фраза: «Иногда надо убить, чтобы спасти». Смерть как спасение. Но ведь я не просила меня спасать. И если бы мне выпала тоска по любимому и вдовство — я бы выбрала их.

А он и жив остался, и меня убил. Кому лучше?

В таких раздумьях всё-таки засыпаю. Снится, как мы с папой и мамой ездили к дальним родственникам в деревню. Там огромный луг и море цветов — белых, жёлтых, голубых. Я бегала, гоняла бабочек, смеялась. Мне было так хорошо. Тепло-тепло. Мама ловила меня, обнимала и кружила. А папа фотографировал нас… Мы были так безоблачно счастливы.

Просыпаюсь с улыбкой на устах. Сегодня девятое марта. Нужно съездить, навестить маму, поздравить. И лучше с утра. После обеда придут девчонки из клининговой компании, помогут навести порядок.

Понимаю, что спала в обнимку с медведем. Отбрасываю его, как нечто отравленное. Подарки Гектора не могут греть, только убивать. А я хочу, в конце концов, начать жить, пока не умерла внутри окончательно. Пока не промерзла до недр души.

Едва привожу себя в порядок, раздаётся звонок.

Вера.

Колет дурное предчувствие, но зеленую трубку всё-таки тяну вверх по сенсорному экрану.

— Здравствуйте, Вера Ивановна, — отвечаю бодро. — С праздничком! Маму там за меня поцелуйте. Я уже собираюсь к вам. Сейчас за тортиком и шампанским забегу, и еду.

В ответ слышится всхлип. Вера плачет? Эта гром-баба?

— Аллочка, детка, поторопись. Риммочка отходит!

— Ч-что значит — отходит?! — спрашиваю, спросонья не соображая о чём речь, но руки начинают дрожать.

— Помирает она, — тонкий бабий вой, — перепили мы вчера. Восьмое марта, зараза! Отметили! А сегодня, вот, опохмеляться стали и…

— Скорую вызывайте, что вы! — рявкаю на неё.

— Не приедут они, — завывает. — Уже знают наш адрес. Последний раз приезжали, сказали, чтоб больше не глотка. Нельзя Риммочке. Но праздник же вчера. Мы по граммульке…

— Вера! — кричу я. — Что хотите делайте, но маму вытаскивайте. Иначе я вас засажу! Надолго!

Сама поражаюсь — откуда такая грозная? Наверное, вчерашнее ощущение свободы ещё бурлит в жилах.

Отбиваю трубку, падаю на постель. Меня колотит всю.

Недаром маму с папой вчера видела. Это он нас обеих зовёт. Потому что смерть мамы я точно не перенесу.

Мне страшно. Настолько страшно, что я набираю чудовище. Своего палача. Единственного, кто может помочь.

Я надежно усвоила его урок — никогда не звонила больше без крайней необходимости. Не отвлекала по пустякам. Но сейчас ведь не пустяк…

— Гектор… — выдыхаю, когда он снимает трубку.

— Алла, что случилось? — голос полон тревоги.

— Мама… — держать телефон в дрожащей руке сложно, и зубы стучат. — Звонила Вера… Маме плохо… Гектор, мне страшно.

— Алла, — строго приказывает он, — успокойся. Я скоро буду. Жди. Не дури и сама ничего не предпринимай. Услышала меня?

— Да.

— Уже еду.

Я действительно слышу, как он снимает с сигнализации машину.

Спешно одеваюсь, кидаю в рюкзак всё, что нахожу из лекарств. Сама не знаю, зачем. Просто надо чем-то заняться, пока жду.

Гектор звонит в дверь. У него есть ключи, но он — звонит. Я бегу, открываю.

— Готова? — он шарит глазами по моему лицу.

Сам одет в те же толстовку и джинсы, что и вчера. Поверх — куртка, та самая, с глухим капюшоном, в которой он вчера меня поймал в подворотне. Непривычно видеть его в несвежей одежде, да и самого какого-то измятого, уставшего и словно не спавшего всю ночь.

Отвожу взгляд, киваю.

— Я в порядке.

Пытаюсь закрыть дверь, руки дрожат, ключ не попадает в скважину.

Гектор отбирает его у меня, сам запирает дверь.

— Успокойся, — говорит, отводя мне за ухо выбившуюся прядь. — Идём.

И берёт меня за руку.

Мы никогда прежде не ходили вместе вот так, держась за руки. И сейчас меня относит на два года назад, когда он был настоящим спасителем и опорой. Когда я верила, что за ним — как за каменной стеной. С ним так здорово, оказывается, шагать рядом, особенно, когда моя ладонь покоится в его — большой, твёрдой, прохладной.

У подъезда ждёт чёрный внедорожник, на котором меня вчера похищали.

— У тебя — новая машина? — спрашиваю, забираясь на пассажирское сидение.

— Как видишь, — сухо отвечает он.

И мне невольно думается — как мало я его знаю. Мы никогда не обсуждали что-то вместе — покупку новой машины, например. Всегда всё решал он один. За нас. Вернее, нас — никогда не было. Только я и он, живущие рядом, но в параллельных мирах. Так и не ставшие одним целым.

Недосемья.

Только вчерашнее решение было моим. И я теперь от него не отступлюсь.

Отворачиваюсь к окну, чтобы не залипать на его руки. Гектор красиво водит — уверенно, дерзко, сосредоточено. Это очень сексуально и заводит. Потому что так же уверено и дерзко, сосредотачиваясь на процессе, он занимается сексом. Ну…раньше… когда у нас был горячий секс. Когда это не превратилось у нас в тупой механический процесс. Когда он ещё не убил меня.

О чём я думаю? У меня мама умирает!

Их с Верой домик — в ближнем пригороде. Уютный, старинный, полутораэтажный. С романтичной мансардой и балкончиком. Перед домом — садик. Мама вроде бы увлекалась цветоводством. В прошлом году у неё было просто жилище цветочной феи.

Увы, несмотря на лучших реабилитологов, на передовую терапию, мама так и не встала на ноги. Состояние, конечно, улучшилось, но ходить по-прежнему не может. Зато научилась ловко управляться с креслом. Гектор отвозил его каким-то спецам, и те сделали так, что мама может опускаться на колени и возиться на своих клумбах. Вера всегда помогает ей.

А ещё мама пьёт. Деятельная, кипучая, всегда чем-то занятая, она теперь считает себя обузой. И Вера потакает её слабости.

Едва Гектор паркуется у аккуратного зелёного забора, я выскакиваю и несусь к калитке.

Он широко шагает сзади.

Маму застаём в беседке. Она полулежит на полу, хрипит, вращает глазами. Рядом мечется Вера. Вокруг валяются початые бутылки, на столике — нехитрая закусь.

Какого чёрта они в беседке? Март в этом году нереально холодный! Под ногами чавкает слякоть. Сечёт ледяная морось. Вот-вот снова повалит мокрый снег.

— Что вы стоите? — гаркает на неё Гектор, как он умеет, и та вытягивается по струнке. — Несите её в дом. Живо!

Вера подхватывает маму, которая начинает задыхаться, и идёт к дому.

Меня колотит, я бегу следом, как собачонка.

Гектор достаёт телефон и кому-то звонит.

Доктора из клиники Завадского приезжают быстро. Куда быстрее обычной скорой.

Пока они возятся с мамой под наблюдением Гектора, я спешно пытаюсь навести порядок. Две женщины — пусть одна из них и почти немощная — превратили уютный домик в свинарник.

— Я ведь оставляла вам телефон клининговой компании, — ворчу на Веру, сметая горы мусора.

Маму укладывают на каталку и увозят.

Гектор появляется в дверях, несколько секунд наблюдает за тем, как я воюю с огромным мусорным мешком, потом подходит, открывает его и помогает мне собирать мусор. Наши ладони то и дело соприкасаются.

Вера просто смотрит на нас и вытирает сопли.

Гектор поднимается и холодно бросает ей:

— Римму Израилевну увезли в специальный реабилитационный центр, — он не отчитывается, он, как всегда, ставит перед фактом. — У неё уже алкоголизм. Будет принудительное лечение. Алла, нужно будет завтра съездить, подписать документы.

Киваю. Сейчас мне это решение кажется правильным и единственным в данной ситуации.

— А как же я? — всхлипывает Вера.

— А вы уволены, Верочка, — ехидно произносит Гектор, и та начинает нервно икать.

— К-как ув-волена?

— На хрен, — бросает он, — на хрен, Верочка. Собирайте вещи и чтоб через полчаса духу вашего здесь не было.

— А как же…

— Никак! — рявкает он, Вера подпрыгивает на месте. — Время пошло. Через двадцать девять минут я выволоку вас прочь и сдам в полицию.

Она ещё всхлипывает, но начинает суетливо собираться.

Мы с Гектором молча приводим дом в более-менее пристойный вид.

Когда Вера уходит, Гектор садится на диван — когда-то тот был украшен подушками в этническом стиле — и устало прикрывает глаза.

— Алла, сделаешь кофе? — спрашивает он.

Киваю, бреду на кухню, где стоит новейшая, но уже изрядно ухэканная кофемашина. Делаю две чашки, возвращаюсь в гостиную, одну протягиваю ему. Другую оставляю себе. Сажусь в кресло и с наслаждением делаю несколько глотков.

— Алла, по поводу вчерашнего разговора, — вздрагиваю, напрягаюсь, — у меня будет одно условие.

Я так и знала, что просто он не согласиться. Но прежде чем спорить и что-то отстаивать, надо выслушать его требования.

— Да? — приглашаю продолжать.

— Давай останемся друзьями.

Едва не давлюсь кофе, закашливаюсь.

— Успокойся, — произносит он. — Просто хочу, чтобы ты так же вот звонила мне, если у тебя проблемы. Не стеснялась сказать. Не боялась довериться.

Мне бы очень хотелось, но…

— Мы не сможем дружить, — бормочу я, ставя чашку на подлокотник и сцепливая пальцы.

— Мы не пробовали. — Он прав — не пробовали. Но стоит ли начинать? — Будем встречаться один раз в неделю. Например, в среду. Рассказывать друг другу, как живём, что случилось. Просто общаться. Как друзья.

Хотела бы я иметь такого друга, как Гектор. Не знаю? Никогда не рассматривала его с этой стороны. Но вон Ржавый за него умереть готов. Значит, дружить с Гектором не так уж плохо.

И, к тому же, учитывая то, что он сделал для нашей семьи и что продолжает делать, просит взамен не так уж много.

В разводе ведь не отказывает? Стало быть, всё нормально.

Поэтому я вздыхаю и соглашаюсь.