8 марта, зараза!

2(6)

Несколько секунд я перевариваю сказанное, пока смысл доходит окончательно: Асхадов собирается сделать шафером на нашей свадьбе убийцу — да-да, именно так! оба выжили чудом! — моих родителей! Это не просто унижение… это…это…

— Вы не посмеете… — говорю я, обнимая себя за плечи, потому что вмиг становится холодно и невероятно одиноко. И больно. Чёрт, как больно.

— Не посмею что? — обманчиво-ласково произносит Асхадов. Он возвышается надо мной, как скала. Как утёс среди бушующего моря моих эмоций. Засунув руки в карманы и глядя на меня из-под полуопущенных длинных ресниц. — Сделать шафером своего друга?

— Но… — дрожа, всё-таки осмеливаюсь возразить я, — из-за него пострадали мои родители. Это неуважение к ним.

Асхадов хмыкает, обливает меня ледяным презрением, его низкий голос полон ехидной насмешки:

— Ни мне, ни Руслану не за что уважать вашего отца. Это — мягко говоря. Щадя ваши дочерние чувства, Алла.

— Он — мой отец. Какой есть! — закипаю я. — Это наша свадьба. Вы должны прислушиваться и к моему мнению!

Выпаливаю это — и мне становится страшно: он же сейчас со мной что угодно сделает! Изобьёт, изнасилует, с землёй смешает! Жмурюсь от ужаса, который накатывает липкой волной.

Но Асхадов не сдвигается с места и на миллиметр, только усмехается — жутко так, цинично, без капли жалости:

— Алла, усвойте сразу, — спокойно, чуть устало и несколько досадливо произносит он, — вы — вещь. Дорогостоящая высокобюджетная вещь. А я, знаете ли, не привык интересоваться мнением своих запонок или стула. И почему ещё здесь? Бегом одеваться! И лучше не злить меня — не понравится. — Бросает всё это, как подачку нищему, разворачивается и уходит, но чуть замедляя шаг, оборачивается и говорит: — Алла, на всё — час! Через час я выволоку вас из этого дома, в чём застану.

Я стою, ловлю ртом воздух и глушу истерику. На автомате добираюсь до своей, вернее, выделенной мне комнаты, падаю на кровать и смотрю в потолок. Внутри такая пустота, что я даже не могу плакать.

Меня даже посещает мысль о том, чтобы послать Асхадова с его помощью подальше, и уйти. Держать он не станет — я уверена. Искать тоже. Но и помогать ещё раз — скорее всего — не будет.

Он ведь и так почти навязался со своей помощью. Мог бы не приходить и не спасать.

Да и куда я уйду? В родительскую разгромленную квартиру? Попрошусь к тёте Софе? Куда? Сейчас я одна в целом мире. И отвергать помощь Асхадова было бы глупо. Тем более — если отбросить эмоции — ведёт он себя почти благородно: не пристаёт… А ведь мог бы потребовать за долги оплату телом…

И…

Думая об этом, вспыхиваю, как спичка. И понимаю, что всё это время лишь силой воли гнала от себя мысли о нём, как о мужчине. Потому что если начну…ооо…

А ведь скоро — если не стану дурить и пытаться взбрыкнуть, отказаться от помощи — мы станем мужем и женой. И мне будет сколько угодно позволено не только думать о нём в таком ключе, но и…

Интересно, а в постели он такой же — жёсткий и ледяной? Или под этой толщей льда кипит лава?

Я загадываю: пусть будет жестковатый и горячий.

Густо краснею. Зато мысли с обидных переползают на фривольные. Это приподнимает мне настроение.

Вспоминанию, что Людмила Васильевна просила меня разморозить Асхадова. Значит, шанс есть. И я постараюсь сделать всё, чтобы им воспользоваться.

И я таки поднимаюсь и открываю шкаф. Вещей действительно много. Притом рассортированы сразу комплектами с аксессуарами и обувью. Всё очень дорого, респектабельно и не по-моему.

Снова помощь — но на чужих условиях. И принимая их — раз за разом — не потеряю ли я личность? Не стану ли действительно вещью — без собственного мнения, гордости, права голоса?

В конце концов, Асхадов пока ещё меня не купил, потому что не заплатил Ржавому ни копейки. Да и я уверена — несмотря на все его высокопарные фразы о том, что долги всегда надо платить — платить он ничего не собирается.

Но мне сейчас реально интересно взглянуть в глаза этому Ржавому и высказать ему всё.

А потом — будем разбираться с Асхадовым.

Я выбираю скромные узкие джинсы, бледно-розовую блузку и лёгкие туфельки-балетки. Это всё более-менее подходит мне по стилю. Откладываю вещи на кровать и иду в ванну наводить марафет.

В гостиную выхожу ровно к назначенному сроку.

Асхадов стоит и смотрит на часы. Реально засекал время? И реально выволок бы в том, в чём нашёл? Почему-то я в этом даже не сомневаюсь.

Мой внешний вид он оценивает коротким замечанием:

— Ну, хоть так. — И пропускает вперёд.

Сам же он одет, как всегда, идеально. Только разве что костюм сменил на более светлый. И галстук подобрал… мятный. Под цвет своих удивительных глаз.

Или потому, что я выбрала свадебный декор в этом оттенке?

Будь я поэтом, начала бы стихотворение о нём так:

Его глаза — цвета мяты,

В его голосе — арктический лёд…

Но я не поэт. И с рифмами у меня туго.

…В этот раз, когда мы выходим, нас ждёт машина с водителем.

И это лучше. Асхадов садится на пассажирское кресло вперёд. А я забираюсь одна назад.

Сейчас мне не хочется сидеть с ним рядом. Я не знаю, как на него реагировать. Не понимаю, какая ему выгода и корысть. В том, что подобные люди ничего не делают бескорыстно, можно быть уверенной на сто процентов.

Понять бы, зачем я ему? Почему он передумал и вернулся за мной? Предположить внезапно вспыхнувшие чувства у человека-калькулятора — несусветная глупость.

Мы подъезжаем к довольно уютному ресторанчику. Не думала, что Асхадов посещает такие места.

Ему по статусу положено что-то фешенебельное, со звёздами Мишлена.

Идём к двери.

Рядом.

Не касаясь.

Дверь он галантно приоткрывает и пропускает меня вперёд.

Официант сразу радушно встречает нас и ведёт к столику. Из-за которого поднимается человек удивительно похожий на моего любимого актёра Пола Беттани — такой же высокий, худощавый, чуть нескладный, рыжий и весь в веснушках.

— Руслан, — говорит он, протягивая мне узкую длиннопалую руку.

У него приятный, чуть хрипловатый, будто от простуды, голос.

И это нечестно! Бандиты не должны выглядеть так! И так звучать.

Я чуть смущаюсь и подаю ладонь в ответ.

Он осторожно берёт мои пальцы, наклоняется и… целует.

Потом вскидывает голову, смотрит в упор на Асхадова и выносит вердикт:

— Приятель, она слишком хороша для тебя.

И Асхадов удивляет меня, когда глухо, тихо и печально произносит в ответ:

— Знаю.