8 марта, зараза!

4(5)

Прихожу в себя, и на меня сразу обрушивается боль — в голове от удара, в руках. Они задраны вверх, грубо смотаны шнуром для белья и привязаны к трубе отопления. Я полусижу на полу, блузка на мне разорвана.

Всхлипываю, пытаюсь вырываться, ослабить путы. Но Коля постарался на славу — связанна я надежно.

Происходящее до сих пор кажется мне диким розыгрышем и не укладывается в голове. Коля, мой тёплый мягкий домашний Коленька, просто не может творить такую дичь и говорить такие пакости.

— Коленька, — хнычу, — медвежонок мой… Развяжи меня, мне больно.

Слова и самой-то едва слышны, бормочу себе под нос. Разве он услышит? Тем более что муж сейчас разговаривает по телефону. У меня плывёт сознание, мажется реальность, но я всё равно разбираю некоторые слова.

— Юрка, жду. Ага, и она ждёт, — мерзкая улыбка кривит пухлые губы Колюни.

Юрка…Колин партнёр по бизнесу. Они вместе держат ларёк. В памяти всплывает образ приземистого качка с неприятным лицом, лысого, с наколками. У него глубоко посаженные масленые глаза, которыми он всегда шарил по мне. От этого липкого взгляда хотелось потом отмываться. Юра противен. Всех женщин он называет «дырками» и считает, что они созданы лишь для траха. При этом в свои почти тридцать живёт с мамой в убогой двушке, в нашем же районе.

— Не надо Юрку, — хриплю я, мотая головой. — Он гадкий, — жалобно умоляю я, ёрзая в неудобной позе.

Коля поворачивается ко мне, его глаза налиты кровью, как у быка.

— Надо, Алка, ты его кинула. Я ему долю обещал. Теперь он хоть так возьмёт…

— Что значит так? — сквозь плачь бормочу я.

— А то значит, сучка, что драть он тебя сейчас будет. Так, что ноги неделю не сведёшь, падла. Он давно к твоим дыркам хочет пристроиться.

— Коля, — испуганно бормочу я, — ты с ума сошёл?! Не отдавай меня ему! Я же беременна! Он может навредить ребёнку!

Коля подлетает ко мне, грубо хватает за волосы, выгибая шею, и в ярости смотрит в лицо, почти плюёт на меня:

— Тебе, твари, не доходит? Мне на хер твоя личинка не нужна! Слышишь, на хер! — трясёт меня так, что мне кажется, сейчас сорвёт скальп. Аж глаза режет от острой боли.

— Пусти, — скулю. — Ты пожалеешь!

Он хохочет — неприятно, хлюпающе:

— Ты пожалеешь раньше — в соплях и говне будешь ползать…

Его речь прерывается звонком в дверь.

Коля уходит открывать, а я оглядываюсь в поиске того, чем можно было бы ослабить или разрезать верёвки. Но как назло все колюще-режущие предметы далеко. Телефон тоже далеко. Зато на тумбочке напротив я замечаю вазу. Если её разбить, можно попытаться воспользоваться осколком. Как — не представляю. Руки же связаны. Но если не попробую — не прощу себя. Ногой мне удаётся задеть тумбочку. Колочу по ней раз, другой. Ваза, наконец, поддаётся, срывается и падает. Однако вошедший в комнату мужчина ловит её уже почти у пола и ставит подальше от меня.

— Слышь, Колян, она тут тебе посуду бьёт!

— Строптивая сука! — заявляет муж. — Усмиришь её?

— Легко, братан. Я люблю усмирять строптивых сук. У них самые классные дырки.

От одних только рассуждений этих ублюдков у меня заходится сердце. Страх — холодный, парализующий, выворачивающий наизнанку сознание — расползается по телу, словно щупальца спрута.

— Пожалуйста, — лепечу я. — Пожалуйста, не трогайте меня.

— Ой, нет, дырочка, щаз мы тебя будет трогать и ещё как, — похабно ухмыляется Юрий и вразвалку идёт ко мне.

Он окончательно раздирает блузку, задирает мой лифчик и начинает лапать грудь. Меня передёргивает от омерзения. Дёргаюсь, пытаюсь увернуться от этих грязных волосатых шершавых лап.

— Юркая! — ухмыляется он. — Здорово на члене будешь вертеться.

— Нет, пожалуйста, я беременна. Нельзя со мной так!

Но кто бы меня слушал.

Юрий тянется к поясу мои брюк. Начиню лягаться и брыкаться.

— Колян, держи её за ту ногу, я за эту ухвачу.

Муж кидается ему на помощь, я вою, извиваюсь, кричу. Но у нас в доме — хоть изорись — никто не выйдет. Здесь каждый сам по себе. Полицию вызывать не станут, да и сами на помощь не бросятся.

Юрка открывает перочинный ножик и склоняется ко мне, продолжая держать мою ногу:

— Так, дырка, слушай внимательно, — рычит он мне в лицо, от него воняет чесноком и потом, грязным неухоженным телом, от этого запаха начинает мутить, — будешь дёргаться — лезвие может соскочить и почикать. Мне-то всё равно, я тебя и почиканную трахну, но тебе может быть больно. Поняла.

Киваю, онемевшая от ужаса. Могу только глотать слёзы и дрожать от холода и отчаяния.

Юрий полосует мои брюки, раздирая их по шву, разрезает пояс, стягивает ставшую ненужной тряпку и отбрасывает прочь.

Теперь на мне только чёрные кружевные трусики. Лифчик задран вверх, обнажая груди, которые торчат остро и беспомощно.

Хищный взгляд мужчины проходится по мне, и меня передёргивает. Как же гадко!

Коля продолжает меня держать, довольно лыбясь. Его явно забавляет вся эта ситуация.

Широкая ладонь цапает меня за лобок, начинает мять и терзать половые губы. Это так отвратительно, что меня тошнит.

— Зачётная дырка, — комментирует Юрка. — Щаз ей засажу, а ты, братан, рот ей заткни. Не люблю вопли.

Коля гадко довольно улыбается, явно понимая намёк, — он давно уламывал меня на минет. Но после единственного неудачного опыта с Гектором, я не жаждала пробовать то действо ещё раз. А Гектор потом даже не заикался о подобном.

Боже! И сейчас Коля мне в рот… Нет-нет-нет…

Я не выдержу, мне надо что-то делать. Что-то чего я не хочу, но у меня нет другого выхода.

— Постойте, — бормочу я, — вам же нужны деньги?

Мои насильники притормаживают, переглядываются. Алчность борется с похотью. И мне сейчас на руку то, что алчность побеждает.

— Ты знаешь, где взять? — оживляется Коля, даже отпуская мою ногу.

— Д-да, — киваю. — Можно позвонить Гектору. Он поможет. Он всегда мне помогал.

— Думаешь? — уточняет Коля, доставая из моей сумочки телефон. — Ты же говорила: он уехал навсегда.

— Так и есть. Но ему же не надо приезжать. Он просто переведёт вам деньги.

— Окей, — вклинивается Юрка, — если этот твой Гектор, — как я понимаю, тот самый бывший богатей? — Коля ему кивает, подтверждая, — переведёт нам деньги за то, чтобы мы не трогали твои дырки, мы, так уж и быть, те отпустим…

Я не верю им. Но у меня нет выбора. Киваю.

Нужно попробовать. Это последний шанс.

— Как он у тебя в контактах? — спрашивает Коля, шерстящий телефонную книгу в моём гаджете.

— Его нет в контактах. Когда я уехала, что удалила все контакты.

— Как же мы позвоним?

— Я помню наизусть, — диктую цифры, Коля набирает, а я молюсь, чтобы Гектор остался верен своей педантичности и не сменил номер.

— Алла? — значит, не сменил! Его чуть хрипловатый баритон будто укутывает сейчас в бархат моё исстрадавшееся тело.

Коля нажимает громкую связь и прикладывает телефон мне к уху.

Я плачу горько-горько, вспоминая, как, буквально несколько часов назад, Гектор шептал мне невероятные нежности и носил на руках.

Острое чувство невосполнимой потери сжимает сердце. Как же я сглупила, оставив его! Ведь мама оказалась права — никто больше не любил меня, так, как он. И сейчас я чувствую эту любовь — яркую, сложную, настоящую. О такой только мечтают. А у меня она была.

— Гектор… — шепчу, всхлипывая.

— Алла, что происходит? — голос абсолютно спокойный, а раньше в нём бы звучала тревога.

— Гектор… они… они…хотят…

— Алла, быстрее и чётче, — строго чеканят на той стороне, — у меня мало времени.

— Они хотят меня изнасиловать! — выпаливаю я, захлёбываясь рыданиями.

Повисает пауза. Я пытаюсь понять, что он думает по его дыханию.

Но оно ровное.

— Кто? — наконец, спрашивает Гектор.

— Мой муж и его друг, — хнычу в трубку.

В ответ раздаётся презрительное фырканье.

— Мне нет дела до ваших ролевых игр.

— Это не игра! — кричу в отчаянии. — Они тут, оба… Они сделают это.

— Алла, — строгий ответ, — ты сама попросила меня не вмешиваться в твою жизнь. Я пообещал и привык держать слово. Так что, извини. У меня самолет.

И… отбивает звонок.

Вот так просто.

Господи, я уже и забыла, каким он бывает бессердечным.

Два монстра оборачиваются ко мне — на их мерзких мордах разочарование и жажда мести.

Они уничтожат меня. Разорвут на куски. Разотрут в порошок. И никто не придёт мне на помощь.

Я кричу, так громко, как только способна, вкладывая в этот вопль всё отчаяние, весь страх, всю боль…

Будто мой крик может остановить неизбежное.