Четверо за спиной

Глава 19. (Беригор)

Ох, и вытрясла она мне душу! Сил моих нет.

Волхв, наверное, усыпил меня, проспал я беспробудно всю дорогу. Проснулся уже дома, в собственной постели. Едва глаза открыл, как пальцы сами по покрывалу жадно забегали. Не понял сразу – почему, а потом и сам на себя разозлился. Волосы ее шелковые искал, те, что гладил и промеж пальцев пропускал. Как наяву чувствовал мягкость темных прядей. И так люто взалкал взгляд ее теплый увидеть, что аж выть хотелось. А потом и слова Драгомира вспомнил, совсем тошно стало. Неужели она и вправду меня вытащила, откуда никто не возвращался?

Вызвал Хелига верного, все-все у него расспросил, как дело было. Подтвердил он, что не дышал я и сердце не билось. А она начала мне на грудь нажимать и поцелуями дыхание свое в меня вливать. И требовала, уговаривала меня вернуться. Горько стало, что не помню этого. Только сон дивный перед глазами стоит, где один только поцелуй был, но прижимал ее к себе и чувствовал тело гибкое, к моей груди прижавшееся. Отвечала она мне, с неменьшим пылом, жадно и сладко.

Эх, за ласку ее и душу отдать не жалко. И вдвойне горько, что наговорил ей дурного да глупого, потому как не хотел быть обязанным, тем паче – жизнью. А тут еще Драгомир шептался с ней душевно, словно и не друзья они, а нечто более. Вижу прекрасно, как он на нее смотрит, все мысли его насквозь вижу! Почему привечает его? Не отталкивает, как меня? Неужели он ей люб?

Раны мне волхв залечил, но слабость еще осталась. Все одно – одеваюсь и тащусь на княжий двор в первое же утро. Сам себе говорю, что иду князю доложиться да людей своих проверить. А у самого глаза так и шныряют в поисках ладной фигурки в этих портах, от которых у меня кровь висках стучит. Увидела меня, один только взгляд презрительный бросила – и отвернулась. Занялась своими волчатами, словно нет ей дела до меня. От злости на себя я дружину гонял и сам бился, пока третий пот не прошиб. А все одно – маялся, как дурень. Не могу себя заставить подойти к ней и повиниться. И за жизнь поблагодарить. За все. Не могу переступить через гордость свою глупую! И глаз от нее оторвать не могу.

Следующие два дня вижу ее мельком и сердце замирает от радости. И от боли, что не смотрит на меня совсем. С другими мила и приветлива, а я – словно чурбан деревянный, место пустое, пень гнилой. И ни разу одна не бывает, вечно вокруг нее мужи вьются! Или волчата ее, лбы здоровые, оберегают, как сокровище бесценное, спинами широкими заслоняют. И мои дружинники – нет-нет, да и идут к ней за советом. Никому не отказывает, слово худого не скажет. Только меня словно вычеркнула из жизни. А спасала тогда зачем?

Отчего к нам Чаяна подошла – не понял я, ведь непотребно юной княжне к обнаженным мужикам подходить. Добрыня – тот сразу сбежал, за ним и сотник Горыныч. И оба к Яре. Я как увидал, что она парню рушником кудри вытирает, едва не взвыл от бешенства. Со злости продолжил с Чаяной о глупостях всяких говорить, у той аж глаза загорелись. А я языком молол не переставая, уж и не упомню про что. Надеялся, что может взревнует моя ненаглядная. Но она и не смотрела в мою сторону. Сам не понял, как возле Яры оказался, ноги словно сами принесли. Тянет магнитом, не могу от нее вдали быть. А она Горыныча про орехи спрашивала. И пусть не стала со мной говорить о том, достал я их. Весь город перевернул, но нашел. Принес рано утром под двери ее покоев, а на душе так радостно, что ей приятное сделал. Желание ее выполнил, хоть и не просила она о том.

Я и на пир княжий пошел не сколько из-за наказа Велеслава, сколько чтобы Яру лишний раз увидеть. Полюбоваться более обычного, ближе к ней побыть. Даже приоделся, дабы не хуже других, может посмотрит благосклоннее, улыбнется. Нитка ее, что тянется во все стороны, всегда со мной, скрепляю волосы, как она сделала. И даже Хелиг выстриг меня, как она сказала. Диво как ладно вышло. Эх…, нет ее рядом, а все одно – везде она! И в мыслях, и в сердце. Понял, что самому себе врать не след: нужна она мне. Пуще жизни самой. Да только как к ней теперь подступиться?

Из-за угла наблюдал, словно тать, как Яра с Драгомиром мимо проходили. Статные, красивые, на руку его она опиралась. Даже наручи ее драгоценные разглядел и нитки окатного жемчуга в ушках. Мягко постукивают при каждом ее шаге. Наверняка подарки от кого-то. И приняла ведь! А ежели я принесу чего – в оконце выбросит, и не посмотрит даже. Может как орехи, тайком принесть? Али служанку ее подговорить? Чувствую себя, словно медведь в лавке горшечника: как ни повернись – все одно коряво выходит. Не умею я речей красивых плести, а как с Ярой говорить – так тем более. Немею как юнец или несу околесицу полную.

Стоял, злился на себя. Так тошно на душе стало, даже уйти думал, хоть князь и для меня пир закатил. Развернулся, а тут, как назло, сам Велеслав идет с матушкой и сестрами. Они с Дивляной точно княжьей породы, а сестры – ну совсем невзрачные, хоть и одеты богато, в зеленое с синим. Глаза в пол опустили, хихикают. Старшая, вон даже заалела как маков цвет, косу теребит, ресницами хлопает. Во дворе не краснела, когда беседы с нами, до пояса одетыми, вела. Да только там брата и матушки рядом не было, оттого видать, осмелела. Надо Дивляне за ней особо приглядывать, а то, как бы беды не случилось. Вот уж когда головы полетят. Ну, да не моего ума это дело - воспитанием княжон заниматься.

Приметив меня, князь кивнул приветственно и повелел за ним идти. Я не перечил, встал с конца. Средняя смутилась, шагнула сразу за матерью и братом, а старшая все же побойчее, рядом со мной оказалась, улыбаясь да косой пшеничной поигрывая. Что мне та коса! Мне бы каштановые пряди так искусно сплетенные вкруг головы, словно вьюны по скале, увидеть да притронуться…

Захожу в трапезную, первым делом на нее смотрю, а к ней Драгомир склонился, шепчет что-то и серьгу жемчужную невзначай поправляет. Взъярился я, зыркнул злобно и глаза отвел. И откуда тебя принесла нелегкая на мою голову! Жил – не тужил, горя не знал.

Рядом со мной за столом вновь Чаяна оказалась. Лепечет что-то, хвалит меня вроде, беседой пытается увлечь, а мне ее слушать и не хочется вовсе. Отвечаю невпопад, другой моя голова занята. Я ведь едва через стол не сиганул, когда заноза моя, в глаза мне проникновенно глядя, спела:

Падал снег, плыл рассвет, осень моросилаСтолько лет, столько лет, где тебя носило?! –не вопрошает, а требует с меня ответа!

Вот он я, рядом. Только помани, Яра! Нутро огнем горит, глаз от нее оторвать не могу. Даже рот открыл, чтобы признаться в том, что на душе накипело, а она… Драгомир к ней спустился и она пела, уже ему в глаза глядя. Да так чувственно и сильно, будто в любви признаются друг другу! Злость поднялась лютая. На себя, на нее, на друзей своих, что вокруг нее крутятся, а она с ними как кот с мышью играет… Вертихвостка! Злобно зыркаю на лепечущую рядом Чаяну. Эх, принесла меня нелегкая. Зачем вообще пришел, на что надеялся? Сижу, молчу, скриплю зубами чтоб не придушить зазнобу мою. Вернулась веселая, румяная, глаза блестят. Отвернулся я, чтоб не взъяриться и пир князю не испоганить.

Как вдруг краем глаза вижу, что уводит ее Драгомир, приобняв за стан тонкий. Причем уходят через тайный ход в стене, позади стола. И ладно бы уводит, но странно она идет, словно ноги не держат. Только что же была весела и на ногах твердо стояла. Не могла за минуту до беспамятства напиться. Сама не могла, а вдруг ей волхв подсыпал чего, чтоб сговорчивее стала? Все выясню! А если он что худое сделал – ноги ему вырву. Или пусть уже сама, в глаза мне глядя, скажет, что Драга себе в возлюбленные выбрала.

Ноги сами встают и идут за ними. Почуяв неладное, за мной идет и князь. Выходим в комнатушку, а там Драгомир ее, бесчувственную, пытается заставить желудок вывернуть. Ничуть это на любовное свидание не похоже. И она… У меня сердце оборвалось и руки похолодели вмиг: пена на губах, бледная до синевы, висит на руках у волхва куклой тряпичной.

- Отравили! – произносит страшное.

- Что? Когда? – глаза князя наливаются бешенством. А у меня сердце на куски, рев звериный из груди рвется.

- Только что. Вино отравлено.

- Гор, срочно выясни что и как. Любым способом. Ярушка, да как мы тебя не уберегли-то? - князь берет ее лицо в ладони, но голова безжизненно болтается. На глазах слабеет.

Не раздумывая, князь подхватывает безжизненную Яру на руки.

- Куда ты ее? – спрашивает Драгомир.

- В мои покои. Надежнее их нет.

- Но…

- Сейчас не до стыдливости, Драг. Спасать ее надо, а враг рядом ходит. У меня самое безопасное место в тереме.

Гляжу как они уходят, унося мое сердце с собой. С ними хочу! Прижать ее к себе, обнять крепко и не отпускать никогда. Пусть гонит как пса шелудивого, свернусь у ее ног и лежать буду. Не уйду. Гляжу под ноги, а там серьга ее, блестит хрустальными каплями, безжизненно раскинув нити-руки. Осторожно подбираю, жемчуг еще теплый, хранит тепло ее тела. Осторожно сжимаю в кулаке и прижимаю к губам, чтобы поймать ускользающее тепло. Как же так? За что ее, мою ненаглядную? Не успел ей открыться, сказать, чем душа мается. Хочется задрать башку и взвыть от горя.

Но это позже. Сейчас голыми руками хочу рвать того, кто посмел на нее руку поднять. Кому перешла дорогу настолько, что до убийства да княжьем пиру не побоялся дойти?

Ловлю первого служку. Обычно на пирах прислуживают отроки, которые потом в младшие гридни пойдут. В основном - дети дружинников и ближних князя, сторонних людей не бывает. Говорю с одним, вторым, третьим. Наконец припоминают, что кто-то незнакомый с кухни в зале крутился, помогал блюда подавать. Влетаю на кухню, трясу всех так, что стены дрожат. Поваренок младший говорит, что был новый отрок, присланный в помощь кем-то с женской стороны. Покрутился, отнес несколько блюд, кувшин да шмыгнул наружу «до ветру».

Малец выводит меня кухонным проходом на задний двор. Пронырливый, как лисенок, не отходит. Здесь почти полный мрак, всего один факел на столбе. Никого. Заворачиваю за сарай и вижу неловко притулившуюся на земле фигуру. Подхожу ближе, можно было бы принять за пьяного, если бы не ножницы, всаженные в грудь на всю длину лезвия.

- Это он - пришлый? Знаешь его?

- Он. Знать не знаю, только сегодня пришел. Дерганный был. Я думал оттого, что первый раз на пиру. А за что его?

- Так, малец, тебя как звать?

- Щавей.

Так вот, Щавей, позови-ка двух стражников со двора. Да побыстрее. И обо всем молчок – понял?

- Знамо дело, воевода, - кивает он и со всех ног бросается огибать хозяйственные постройки.

Пока жду стражу, присаживаюсь на корточки и осматриваю паренька. Лет четырнадцать, худой, светловолосый, в простой одёже. Ножницы большие, портняжные. Ничего примечательного, если бы не красная шелковая нить, встрявшая между створок.

Получается, что и ножницы с княжьей женской половины? Шелками только там шьют. Вряд ли бы кто из гостей со своими ножницами на пир пришел. Да и здесь, среди хозяйственных построек, гость в шелках и жемчугах незамеченным не прошел бы. Слуг много, кто-нибудь да заприметил бы.

Получается паренек отравил Яру, пришел сюда за наградой, а с ним так расплатились. Продуманно: концы – в воду, не подкопаешься. Достаю красную нить и осторожно убираю в поясный кошель. Стражники споро уносят тело в дальний ледник, а я возвращаюсь на кухню. Но как ни бьюсь – никто не может вспомнить, от чьего имени был прислан паренек. На кухне такой балаган стоит из-за пира, что не упомнил никто. Пришли лишние руки – их в дело без лишних вопросов.

Зная, что княгиня с дочками еще на пиру, топаю на женскую половину. Не до церемоний мне теперь!

А в голове только одна мысль: как она? Жива ли? Не приведи Боги ей больше глаза не открыть, разнесу этот терем по бревнышку!

Отворяю дверь в горницу княгини. Сенные девки и прислужницы с визгом разлетаются по углам. Гаркаю чтобы замолчали. Спрашиваю про служку с кухни, но никто ничего не знает-не видывал. И так я крутил, и этак… Ревут, пищат, молчат. Ничего не добился. Тупик.

Перед дверью в палаты Велеслава стоит хмурая стража из его личной дружины. У этих точно мышь не проскочит. Меня пропускают, видимо предупредил князь. Захожу в богато украшенную горницу. Нечасто бывал здесь, но помню, что опочивальня по левую руку. Оттуда же доносятся голоса.

Со сжимающимся в груди сердцем захожу. На широкой княжьей постели, покрытой соболиным покрывалом, лежит Яра. Отчего-то кажется такой хрупкой, почти прозрачной. Как я не замечал этого ранее? С этой тростинкой в силе состязался? Воевал. И не уберег. Упивался своими обидами глупыми. Глаза закрыты, лежит бледная, поникшая, как сломанный цвет, с посиневшими губами. Все готов отдать, каждый день прощения просить – лишь бы только глаза открыла.

Драгомир держит свою ладонь над ее лбом, вторую – в районе живота. Вижу, что ворожит: по ладоням и волосам пробегают белые всполохи. Князь сидит в изножье, растерянно сжимает кулаки.

- Ну? - поворачивается ко мне.

- Отравитель убит на заднем дворе за кухней. Закололи ножницами, на них была вот эта красная шелковая нить, - достаю из кошеля и протягиваю князю, - кухонные сказали, что отрока прислал кто-то с женской половины. Но имени не упомнили.

- И что Яра могла с местными девками не поделить? – недоумевает князь, - она же с матушкой сдружилась.

Слышим возню за дверью. Говорят несколько голосов и один из них принадлежит княгине.

- Что значит – мне сюда нельзя? Ты ополоумел, служивый? – грозно спрашивает она.

Мы с князем выходим из спальни на выручку стражникам. Про крутой нрав матушки князя знают все, от мала до велика. Ее ни стража, ни лавина снежная не удержат. После разрешения Велеслава, княгиня с горящими гневом щеками, царственно вплывает в горницу.

- Сыне, что происходит? Почему не на пиру? Куда все разбежались? И Ярославы нет.

- Ее отравили, матушка.

- Что? – с лица Дивляны мгновенно слетает вся спесь.

- Яра здесь. Драгомир спасти пытается.

- За что? Почему?

- Причин много, княгиня, - в дверях появляется Драгомир. Кивает невесть как появившейся за спиной княгини травнице, - Мара, займись. Может ты сможешь. В вине была синь болотная.

- О, боги пресветлые, - охают одновременно Дивляна и старуха. А у меня холодеют внутренности. Слыхал я от своей бабки, что от этого яда нет спасения. Редкая болотная травка с невзрачными голубыми цветами растет в самых глухих и топких углах, там и вбирает в себя самую ядовитую гниль. Убивает почти мгновенно. Как же Яра еще жива?

- Отчего ты сказал, что причин много, Видящий? – не унимается княгиня.

- Потому что их много. Может кому не понравилось, что порядки она новые наводит. Может дорогу кому перешла своим нравом крутым. А может и прознали, что она иномирянка из пророчества, - цепко смотрит на княгиню Драгомир.

У Дивляны от изумления приоткрывается рот и она, неловко охая, растерянно приседает на ближайшую лавку.

- Это… она?

- Она, - жестко добавляет волхв.

- Что за пророчество? – не могу смолчать я.

- Древнее. Привязано к кольцу Велеса, что у ней на пальце. Знают про него волхвы и род княжеский. Ибо оно касается судьбы княжества и этого мира.«Грядет для немыслимого. Уйдет, когда одарит иль погубит».Мы ее ждали и боялись. Вместе с ней грозные времена идут.

- Откуда она?

- Из другого мира. Я привел. Кольцо ее выбрало для спасения нашего мира. Нам заповедано оберегать ее ценой жизни. Волхвам и княжескому роду.

- Род княжеский проклят будет навеки, если не убережем грядущего. И стерт с лица земли, - добавляет хмурый Велеслав.

- Но почему ты не сказал..? – шепчет потрясенная княгиня.

- Думал, чем меньше народу знает, тем меньше ей худого сделают. Ошибся я.

- Но если она из пророчества, то не может умереть! – голова идет кругом от услышанного, но надежда вспыхивает.

- Пророчество может и не сбыться, - криво ухмыляется Драгомир, - раз мы не уберегли, то и нам спасения не будет. Не заслужили.

- Матушка, отравителя нанял кто-то из твоей половины.

- Быть такого не может. Ложь это!

- Вот что было на ножницах, которыми убили отравителя. Нет ли у вас такого? – князь протягивает ей алую нить на ладони. Лицо Дивляны бледнеет.

- Вчера только прикупили…

- Ты должна это вызнать. Кто недолюбливал, кто грозился да бахвалился.

- Грозиться много кто может…

- Либо ты мне вызнаешь про всех, кто мог и хотел это сделать, либо я весь твой двор в пыточную загоню. Хочешь? – тихо и страшно цедит взбешенный князь.

- Тише, сыне. Не ярись. Все сделаю.

- И никому ни слова. Для всех Яра уехала с моим поручением, понятно? А сейчас – вернись на пир, кто-то из нас там должен быть. Иначе народ обидится.

Мы втроем возвращаемся в опочивальню. Мара пытается напоить Яру отварами, но жидкость выливается изо рта и стекает по восковому лицу. Кажется мне или она еще бледнее стала? Травница с Драгомиром тихо переговариваются, слов не разобрать. Старуха в чем-то пытается его убедить, но он отрицательно качает головой. И, кажется, начинают спорить, хотя перечить Ведающему мало кто может. Ох, не проста эта травница! И как появилась так споро? Нешто Драгомир ее как-то вызвать мог? Баяли, что верховные промеж собой на расстоянии говорить могут, выходит и эта одна из них.

- Может в баню ее? – предлагаю я, - выпарить отраву?

- Нельзя, - строго обрывает меня травница, - итак еле дышит. Сердце не выдержит.

- А что можно? – не могу сидеть на месте, помочь ей должен! Сердце где-то в горле бьется от страха за Яру. Страха потерять ее навеки.

- Вот у него спроси, - кивает она на волхва.

- Я не могу, - шепчет побелевшими губами Драгомир.

-Значит - она умрет, - пожимает плечами травница.

И словно в подтверждение ее слов по телу Ярославы проходит судорога и она глухо, надрывно стонет. Мы невольно бросаемся к постели. Яра запрокидывает голову под немыслимым углом, открывая беззащитную шею, тело выгибает дугой.

- До утра не доживет, - подливает масла в огонь старуха.

- Драгомир! – мы бросаемся на волхва едва не с кулаками.

- Я не могу! Как вы не понимаете? Не могу! Она почти согласилась... Я же ее потеряю… – вырывается у него.

- Вы все ее потеряете, - ухмыляется травница, - она просто уйдет. А за ней и наш мир.

- Ты дашь ей умереть? Посмотри, как ей больно, Драг! Или скажи, что сделать – я за тебя сделаю! – прищуривает злые синие глаза князь.

- Вы не сможете. Никто не сможет, - шепчет он с болью в глазах.

Волхв нервно сглатывает, не сводя глаз с тяжело дышащей девушки. В его глазах стоит такое отчаяние, что мне невольно отшатнуться хочется. Видимо боли становятся невыносимыми, потому что Яра кричит, срывая голос. Тот голос, что так чаровал всех на пиру.

Не выдержав ее очередного надрывного крика, Драгомир со стоном бросается к столу, не глядя плещет в кубок воды, бросает туда сорванный с шеи амулет и полоснув руку ножом, направляет струйку крови. Потом наклоняется к девушке, и разжав кинжалом судорожно сжатые зубы, вливает содержимое.

- Вот так. Пей, моя звездочка. Пей, любимая, - ласково приговаривает он. После отшвыривает кубок и осторожно надрезав руку девушки, прижимается к ней губами. Закончив, наклоняется над ее лицом, бережно и долго целует ее в лоб, поглаживая щеку подрагивающими пальцами.

Когда Драгомир распрямляется, его глаза кажутся черными от боли. Он неловко машет рукой и пошатываясь выходит из опочивальни. Никогда еще мы не видели ехидного волхва таким беззащитным, таким… человечным.

К Яре немедля бросается травница.

- Княже, ей сменные рубахи понадобятся. Сейчас жар начнется.

Велеслав ныряет в сундук и достает стопку нательных белых рубах.

- Что он сделал? – не выдерживаю я.

- Дал кровь свою, чтобы побороть отраву. С его силой это может помочь. Но теперь она никогда не посмотрит на него, как на мужчину. Кровь не позволит. Сестра она ему теперь.

Мы с князем застываем, как пораженные громом. Спасти, чтобы навсегда потерять любимую женщину – что может быть горше? А в том, что он любит иномирянку каждый из нас только что увидал своими глазами. Я даже злиться не могу на него после содеянного.

- А вы, други, ступайте отседова. Я теперь сама справлюсь, - выпроваживает нас старуха.

Мы с князем неловко топчемся на пороге горницы, не желая мешать волхву переживать свое горе. Драгомир стоит у дальнего окна, прислонившись лбом к стеклу. Он внешне спокоен, но всполохи силы вспыхивают в его волосах, а трещины в бревнах вокруг говорят о том, какой глубины его гнев и боль.