Четверо за спиной

Глава 29.

Едем почти полночи, стараясь все же не сильно загнать лошадей. Как только даю команду на отдых, каждый начинает заниматься своим делом. Не зря я несколько раз устраивала выездные занятия в полях. Ребята разбиваются на тройки: кто-то собирает хворост, кто-то занимается приготовлением пищи, а кто-то уводит и стреножит лошадей. Да и охрана лагеря лишней никогда не будет, хоть и мирно вроде бы кругом.

Лагерь работает как отлаженный механизм, ко мне после проверки работы троек подсаживается Добрыня. Я занята тем, что рву полотнище на лоскуты. Готовлю импровизированные маски и рукавицы.

- Командир, что мы будем делать на месте? – тихо спрашивает он.

- Для начала – отделять больных от здоровых. Если это действительно оспа, то период инкубации… ээ … проявления болезни после заражения – 9-12 дней. Здоровых будем прививать тем, что собрала у коровы и доярки. Помещаем жидкость в надрез, тогда они переболеют в легкой форме и уже не заразятся. С заболевшими сложнее – Мара дала питье и примочки. Антибиотиков у меня на всех не хватит. Противооспенной сыворотки вообще нет. Будем решать на месте.

- А лоскуты зачем?

- Закрывать нос и руки. Болезнь передается по воздуху и при контакте. Не должны мы заболеть, но риск есть. Да и болезнь часто не одна приходит. Мало ли какая еще зараза может быть. Каждый вечер тряпки сжигаем. Еду у селян не берем. Как и их вещи. Любой предмет может стать источником заразы. Если умирают все домочадцы – дом сжигаем, чтобы вещи не растащили.

- Командир, зачем тебе все это?

- Там люди. И им неоткуда ждать помощи.

- Но это же просто селяне!

- Это - люди, Добрыня. И их жизни не менее важны, чем наши с тобой.

- Скажешь то же! Какой-то хлебопашец – и ты?

- А чем я лучше? Если постараться – он освоит все, что я умею. А вот растить хлеб и пахать землю, терпеть неурожаи и засухи – я вряд ли смогу. Те, кто оказались чуть выше, всегда должны делать что-то для тех, кто внизу. Даже если тебе это никакой пользы не несет, а наоборот - вред и опасность. Запомни: именно для этого нужнаэлита.

Парень замолчал и погрузился в размышления. Что не помешало ему активно включиться в помощь по работе с тканью. И у него это получалось едва ли не лучше, чем у меня.

- Добрыня, - осторожно начала я сложный разговор, - то, что ты князю сказал…

- Про то, что жениться на тебе хочу? Правда это, командир. Ругать будешь?

- Разговаривать. Тебе сейчас кажется, что нравлюсь. Потому что я наставник, старше и не похожа ни на кого. Это нормально. И это пройдет.

- Нет, - упрямо машет он кудрявой головой.

- Поверь, я знаю о чем говорю. Мне тоже когда-то было лет, как тебе. Через пару годков посмотришь на меня и скажешь: «Где мои глаза были?», - пытаюсь перевести все в шутку. Но парень серьезен.

- Не скажу. Я бы хоть завтра на тебе женился, но ты на меня совсем не смотришь.

- Вы все для меня – как дети. И таковыми останетесь. На этом все. Чтобы больше никаких разговоров на эту тему, понял?

Добрыня кивает, но упрямо сжатые губы говорят о том, что он остался при своем. Ничего, найду куда его упрямство применить.

После ужина похлебкой мы устроились спать прямо на земле. Мне правда, заботливо нарубили лапника и укрыли одеялом. Была приятна такая забота моих парней. Они сами, назначив дежурных, преспокойно устроились у костров, завернувшись в плащи.

Все же зелье Драгомира дало временный эффект, и я до конца не оправилась от ранения, потому как уснула практически мгновенно, сквозь сон слыша, как Добрыня рассказывает волчатам о предстоящих событиях. Ка бы то ни было, повезло мне с помощником.

На следующем привале я лично инструктировала своих подопечных на тему того, что делать, когда приедем на место. Показывала, как должно быть закрыто лицо и обмотаны руки. Рассказывала про симптоматику болезни, методы заражения и о том, как постараться себя уберечь.

Хоть и не подавала виду, но я панически боялась за ребят. Если только на них не подействовали мои антитела, они полягут, в большинстве своем или всем отрядом. И я, получается, собственными руками толкаю на смерть тех, кто мне безоговорочно верит. Эта гадостная мысль терзала меня практически постоянно, свербила, как больной зуб. Я понимала, что одна с эпидемией не справлюсь, мне нужна их помощь. Больше просить было некого. Но как простить себя, если с моими ребятами что-то случится?

К первой деревне мы выехали на закате второго дня. Оставили лошадей у леса. Амбар у крайней избы было решено отвести под карантин. Намотав защитную ткань, разделились на пары и начали методично обходить избы, прикрываясь распоряжением князя. Как ни удивительно про меня и волчат уже даже в этих деревнях слыхали. Поэтому безропотно позволяли переносить больных. Их оказалось семнадцать человек. Повезло, что большинство жителей сами старались отселить заболевших подальше. Ну увы, умирали они без лечения очень быстро. Сыпь появлялась в первую очередь на лице и конечностях, а потому утаить заразу не получалось.

К больным приставила двоих женщин селения, которые когда-то переболели коровьей оспой и имели, как я надеялась, иммунитет против нынешней. Они занимались тем, что отпаивали и обтирали больных настоями. Мы в это время безжалостно спалили три избы, стащив туда вещи больных, которыми те пользовались. Ночевать ушли в поле, подальше от источника заразы.

На следующее утро вновь прошлись по избам. Я вакцинировала жителей теми жидкостями, что набрала в Миргороде. Приходилось каждый раз проводить разъяснительную работу и показывать свежий надрез, что де «сама княгиня так сделала и я с ней заодно». После такого аргумента ко мне выстраивалась очередь. Да, я понимала, что рискую. Но ждать неделю или две, когда выявятся новые заболевшие – не могла. Попутно в селении оказались еще две коровы, которые стали моими донорами для вакцинации.

В соседней деревне увы, все было не так радостно. Она вымерла. Полностью. В селении стояла оглушительная тишина, прерываемая только мычанием голодной скотины и лаем собак. Животину мы позже отогнали в соседнюю деревню, разберутся что и куда.

А здесь, в каждой избе находили только окоченевшие трупы. Старики, женщины и самое страшное – дети. Это жутко, когда ты понимаешь, что просто опоздал. И уже ничего не исправить, с этим чувством вины нужно жить дальше, глотая подступающие злые слезы.

Единственная выжившая – восьмилетняя девочка, которую, едва живую, вытащил Добрыня из кучи уже мертвых тел. Но и она была больна. Пузырящая кожа покрывала лицо и конечности. Малышка плакала, тихо постанывая в бреду. Когда мой старшой вынес ее из избы – у меня едва руки не опустились. Да что ж теперь с ней делать-то? Удружил мой кудрявый. Видимо все было написано у меня на лице, потому как парень посмотрел на меня со вселенской тоской в глазах. Мол, все понимаю, виноват, но…

Но как говорится: глаза боятся, а руки опускать нельзя. В лагере уже горел костер и грелась вода. Я заварила травы и готовила антибиотики. Ладно, придется задержаться. Хотя лагерь мы перенесли подальше, планируя полностью спалить село, и чтобы самим не попасть под огонь – мало ли как ветер развернется.

К своему костру я никого не подпустила, отселив волчат подальше. Мало ли. Всю ночь ставила уколы, меняла повязки и пыталась поить отваром пациентку. Помогало, если честно, мало. Ребенок горел, звал маму, и я не понимала, как выдерживает маленькое сердечко. Да и понятия не имела как эту оспу лечат. Ее же искоренили черт знает сколько десятков лет назад! Там. Не здесь.

Зарево пожара, грохот рушащихся домов, снопы искр – все это прошло мимо меня. Я видела перед собой только обезображенного болезнью ребенка, которому пыталась не дать умереть.

Как ни старалась, я, к своему стыду, прикорнула возле малышки, когда уже светало. Но видимо ненадолго, так как проснулась, услышав успокаивающее бормотание. Вскинулась, с трудом открывая заспанные глаза, которые молниеносно открылись, едва я увидела огонь, котелок над ним и моего несносного Добрыню, хлопочущего вокруг девчушки.

- Ты что тут делаешь? – зашипела я.

- Доброе утро, командир, - беззаботно улыбнулся негодник, - а она горит уже меньше. Твои лекарства и снадобья Мары помогают.

- Я же запретила подходить!

- Моя вина, я ее вынес. Повесил на тебя обузу больную. А потому тебе отдохнуть не мешает, чай не железная. Я за детьми умею смотреть, у меня две сестры молодшие.

- Ты понимаешь, насколько рискуешь? – протираю руками заспанное лицо, стараясь размять затекшую шею.

- А я с тобой, командир, и в огонь, и в воду. Так что не гони – не уйду, - и неожиданно сквозь лицо мальчишки я увидела проступающие черты настоящего мужчины. Верного слову и твердого в своих поступках. Такое тоже не каждому дано, а в этом парне оно есть. И я испытываю за него невольную гордость. А потому, пряча улыбку – киваю.

- Оставайся. Посмотрим.

- Ничего со мной не будет. Мне еще тебе предложение делать, - бросает мне наглец с широкой улыбкой.

- Невесте своей будешь предложение делать. А я тебя, так и быть, усыновлю.

- Ну, это мы еще посмотрим!

Вот так, значит? Еще один с матримониальными планами. Вернемся, придется с мальчишкой заново поговорить, как следует. Влюбляться в учителя – это нормально, часто восхищение путают с чем-то большим. Но такое нужно прекратить резко и в самом начале.

Вот правда, чем дальше, тем предложение Драгомира сбежать в его сторожку, мне нравится все больше и больше. Устаю я от людей и их закидонов. Может в тишине леса и душа ныть перестанет, когда потухшие глаза Беригора вспоминаю. Не успел он мне ничего обидного сказать, но резанула меня его жалость. Наотмашь. Никогда еще так остро свою ущербность не ощущала. Гнев, боль и обида кусали меня по очереди, не давая покоя. Я работала до изнеможения, до пустой гудящей головы. Только чтобы не вспоминать. Стараясь видеть перед глазами только домик волхва, уютное кресло и медвежью шкуру. Знаю, там мне будет спокойно. Потом. Когда вернемся. Если.

На следующее утро у девочки начали образовываться корочки. И я поняла, что самое страшное – позади. Она пришла в себя и первого, кого она увидела – был мой Добрыня. После чего девчушка уже не замечала никого и ничего. Мы были только тенями, ее глаза непрерывно следили за широкоплечей фигурой своего спасителя. Каким-то образом она помнила, что именно он вынес ее из избы, после чего Добрыня занял всю вселенную маленькой девочки.

Мы снялись с лагеря и двинулись дальше. Малышка ехала с Добрыней, безропотно перенося все тяготы пути. Такого кошмара как в ее деревне мы больше не видели. В других поселениях болезнь не успела развернуться как следует. Поэтому действовали по накатанной: карантин, прививки, огонь. Волчата делали уже ставшую привычной работу, скупо обмениваясь словами. Лишней болтовни никто себе не позволял. Слишком много горя и смертей видели наши глаза.

Как-то сразу мои ребятки повзрослели, возмужали. Хотя я по-прежнему видела в них мальчишек, внутри зауважала. И, наверное, стала чуть мягче к ним относиться, признав в них равных. А они в свою очередь, несмотря на мои запреты, ненавязчиво оберегали как могли. Отдавали лучшую еду, которой было немного, так как на охоту почти не оставалось сил, а у селян мы ничего не брали. Устраивали меня с максимальным комфортом, старались побаловать то горсточкой ягод, то каким-то свежесобранным неподалеку чайным напитком. Это, честно говоря, сильно подкупало. Теперь мы были не просто командир и солдаты, а скорее - семья, которая делала одну грязную работу на всех. Потому что кто-то должен это делать.

Не всегда все проходило гладко. В одной из деревень нас пытались поднять на вилы, испугавшись, что мы приехали спалить всех без разбору, чтобы уничтожить заразу. Пришлось устроить короткий мордобой, после чего провести разъяснительную работу. Пострадавших с нашей стороны не было, мужики ошалели от умений раскидавших их ребят, но были не в обиде. Как и мы. Издержки чрезвычайного положения.

Где-то нас выскакивали встречать радостными воплями:

- Волки! Ярины волки! – люди уже знали, что с нами пришла помощь. Взрослые и дети высыпали из домов и смотрели на нас с затаенной надеждой, ибо больше никто не рискнул лезть в эпицентр заразы.

Зараженных деревень оказалось не три, а восемь и располагались они на значительном расстоянии друг от друга. На последних двух у меня кончился прививочный материал, поэтому пришлось использовать подручные средства: свою кровь. Тайком, чтоб ребята не прознали.

Когда я закончила, и привалившись к стене собиралась с силами, пытаясь унять дурноту и слабость, в избу зашел чумазый и закопченный Добрыня. Увидев,ЧЕМя прививала селян, он гневно рыкнул и подхватив меня на руки, без лишних разговоров вынес из избы на воздух.

- Не шуми, - оборвала его намеченную сердитую речь, - так было нужно.

- Никто же не оценит твою жертву, командир.

- Мне и не надо. Главное - болезнь остановить.

- А о нас ты подумала? Как мы без тебя?

- Справитесь. Мы справимся.

Нам пришлось объехать всю округу, проверяя соседние с очагом болезни деревни. Там уже заболевших не было, но прививки мы все равно сделали. Чтобы исключить любую возможность возникновение нового очага болезни. Как ни удивительно, но в округе про нас уже все слышали, поэтому со опаской, но позволяли все манипуляции. Ужас перед моровым поветрием был гораздо сильнее страха от моих непонятных действий. Хотя чувствую: от возникающих слухов мне еще долго отбиваться придется. Ну, да это мелочи, переживу.

Если честно, к концу нашего санитарно-лечебного мероприятия, я держалась на одних морально-волевых. Да и перед ребятами не хотелось показывать свою немощь. Улыбалась и старалась держать спину. Усталость или последствия ранения тому виной - я не знала, но противные слабость и дурнота периодически накатывали. А противопоставить им я не могла ничего, кроме собственного упрямства. На том и держалась. С трудом.

Часто приходилось придерживать коня и плести в конце отряда, чтобы никто не видел, что я едва держусь в седле. Добрыня, со своей уже неизменной спутницей, был как всегда неподалеку, и его внимательный взгляд я ловила на себе часто. А потому даже там совсем расслабиться не получалось. Мы ободряюще улыбались друг другу и ехали дальше. Работа есть работа.

Убедившись, что в районе заражения не осталось недосмотренных деревень, мы с выдохом облегчения повернули обратно. По пути проверяли уже посещенные деревни, отмечая, что наше лечение помогло. Было много выздоравливающих. Нас благодарили, встречали цветами и радостными криками. Главное – люди живы, а значит все усилия были не зря.

Но было тяжело. Устали все – и кони, и люди. Только спасенная малышка, которую мы назвали Дара, радостно блестела глазками из-под плаща Добрыни, доверчиво прижимаясь к своему спасителю. За ним она готова была ходить хвостом и есть с рук. Корочки на месте сыпи потихоньку сходили, и она постепенно переставала напоминать старый пенек. Кожа очищалась, и я очень надеялась, что болезнь не изуродует девчушку.

Когда через четыре дня довольно спорой скачки на горизонте показались стены Миргорода, мои ребята не сдержали радостный клич. А я даже не стала их одергивать. Мы – дома!