Дело смерти

ГЛАВА 4

Когда мне было восемь лет, я решила, что стану безумным ученым. Не просто ученым — именно безумным. У бабушки была замечательная коллекция классических фильмов на кассетах, и я помню, как снова и снова смотрела и оригинальный «Франкенштейн» с Борисом Карлоффом, и пародийный «Молодой Франкенштейн» Мела Брукса, пока пленка не истончилась. Неважно, что один был ужастиком, а другой — комедией. Оба убедили меня, что стать доктором Франкенштейном — достойная цель. Я хотела создавать жизнь, восхищаться магией научного творчества, стирающей границы возможного. Хотела одержимо погружаться в исследования, забывая обо всем остальном. Хотела оставить след в этом мире — любой ценой, даже ценой собственного рассудка.

Бабушка поощряла эту одержимость — не безумие, конечно, но хотя бы научную часть. Мы жили более чем скромно: ее скудная пенсия и заработки отца-рыбака. В общем, были за гранью бедности. Папы почти никогда не было дома, так что воспитанием занималась бабушка. Она часто говорила, что в молодости мечтала стать ботаником, но родители настаивали, что ее предназначение — быть домохозяйкой. Так я стала девочкой, реализующей ее несбывшиеся мечты.

Она покупала мне дешевые научные наборы из магазина «все за доллар» — для сбора и изучения жуков или цветов. Иногда мастерила их сама, и я, сидя за потертым столом нашего трейлера, наблюдала, как ее узловатые, словно корни кедра, руки прилаживают лупу к плоскогубцам. «Так настоящие ученые делают полевые исследования», — говорила она. А потом я бежала в лес за трейлерным парком в Кресент-Сити и не возвращалась, пока небо не становилось цвета подбитого фрукта, а мои голые ноги не покрывались царапинами от стеблей ежевики и грязью.

Хотелось бы сказать, что мои эксперименты были безобидными, но это не так. Нет, я не отрывала крылья бабочкам и не жарила муравьев под микроскопом со злодейским хохотом. Все было методично и обдуманно. Я разрезала грибы, растущие на пнях, поджигала их края спичкой, наблюдая, не проявят ли они признаки боли (очевидно, нет, но мне было любопытно). Когда бабушке нужно было работать в огороде, я посыпала слизней солью — просто чтобы увидеть, как они умирают. Я не пыталась мучить живых существ; все делалось во имя науки и чистого любопытства.

И чертовой скуки бедности.

Но бабушке я, конечно, не рассказывала о своих экспериментах. Хотя и обожала термин «безумный ученый», понимала: если раскрою правду, мне влетит. Мальчишкам прощают жестокость, но если девочка делает то же самое — пусть даже ради науки — проблемы будут серьезнее.

Мальчикам позволено быть безумными гениями. Но когда это делают женщины? Нас просто называют психами. И даже в восемь лет я понимала разницу.

Вот почему обязательные психологические сеансы так меня раздражают — слишком часто мне говорили «сходи к психиатру». Не потому что я женщина (хотя я заметила, что мужчинам такие советы дают редко), а из-за недиагностированного СДВГ. Я ненавидела свою вспыльчивость, когда малейшая критика или отказ воспринимались как конец света. Особенно перед месячными любая мелочь могла спровоцировать эмоциональный шторм. Бывшие парни (и одна бывшая девушка, да, было дело) называли меня «безумной», «психопаткой», «чокнутой» — только потому, что я не умела контролировать эмоции.

Когда мне наконец поставили диагноз, в голове будто щелкнул выключатель. Наконец-то объяснение, почему я такая. Но хотя нейроотличия сейчас диагностируют чаще, стигма никуда не делась. Многие до сих пор считают, что мы притворяемся; не понимают, что дело не в лени, а в невидимых стенах, мешающих делать даже то, что хочется. Когда они говорят «не переживай» или «не принимай близко к сердцу», то не осознают: мы часто не можем иначе. В итоге нас сторонятся, смотрят искоса, отпускают колкости о нашей «нестабильности» — особенно если мы женщины.

Я не хочу, чтобы Эверли считала меня нестабильной. И чтобы профессор/доктор Кинкейд так думал. Но если они узнают правду, именно это и произойдет. Если я не соответствовала моральным стандартам Стэнфорда, то здесь и подавно не пройду проверку.

К счастью, Дэвид так и не появился с требованием отправить меня обратно на гидросамолете. Эверли продолжила экскурсию, приведя меня к обрыву с видом на залив, где стоит беседка с кедровой крышей — укрытие от дождя с пикниковым столом, испещренным инициалами и рисунками. Потом мы отправились на пляж Мадрона, названный так из-за одинокого дерева мадроны у кромки воды.

— Здесь их называют деревьями арбутус, — Эверли проводит рукой по красной, отслаивающейся коре, — но мой отец считал, что американское название звучит лучше. Раньше фонд назывался Институт Джонстона, но это дерево вдохновило его на перемены. Обычно они не растут так далеко на севере острова Ванкувер, их больше вокруг Виктории и островов Галф, где суше. Но отец говорил, что в этом дереве, а значит, и в этом месте, есть что-то особенное. И он был прав.

Во время экскурсии я подавляла миллион вопросов. Хотела спросить о грибе, который нашли здесь, о том, что делает это место уникальным. Фонд так скрытен, что я даже не знаю, как он выглядит. Возможно, я уже прошла мимо и не заметила (хотя сомневаюсь — разве что под елью Ситха заметила лисички с радужным отливом).

После осмотра временных домиков для исследователей и северного общежития с офисами администрации мы останавливаемся у двух зданий, соединенных дорожкой.

— Вот и конец нашей экскурсии — и два самых важных места, — говорит Эверли, кивая на левое здание. — Это лаборатория. Ты будешь там раз в неделю на занятиях у доктора Джанет Ву, нашего генетика.

— Только раз в неделю? — спрашиваю я. — Я думала, буду жить там днем и ночью.

Эверли изучающе смотрит на меня.

— Для большинства студентов знакомство с лабораторией проходит постепенно, — осторожно отвечает она. — Там кипит реальная работа, и у нас свои методы. Я знаю о твоем опыте, особенно с эДНК⁹ и твоим проектом по «Археоризомицетам»¹⁰ — кстати, потрясающие находки. С нетерпением жду обсуждения. Но даже так, у нас здесь особый подход. Уверена, к концу лета ты будешь там так же часто, как и я.

Хотя она завершает речь яркой улыбкой, я не могу не почувствовать разочарование. Мне нужна эта стажировка для рывка вперед. Работа в настоящей лаборатории такого уровня, бок о бок с гениальными учеными, может изменить все. Просто получить степень — мало. Я хочу стать кем-то большим, чем очередной аспирант.

Это место должно сделать меня выдающейся.

А теперь, когда диплом под вопросом, оно нужно мне как никогда.

— Так чем же я буду заниматься? — спрашиваю я, стараясь скрыть досаду. «Аддерал» уже едва справлялся с моими эмоциями.

— Многим, не переживай. — Она указывает на второе здание. — Это учебный центр. Утром у тебя будут занятия с профессором Кинкейдом или Тилденом. А после обеда — экспедиции за образцами.

— За грибами? Вашими грибами?

— Частично, — отвечает она с легким укором, и я понимаю, что была слишком резкой. — Мы пытались выращивать образцы в лаборатории, но они не приживаются. Но вы не просто сборщики грибов, если ты об этом. Вы ищете следующее великое открытие — каким бы оно ни было. Полуостров Брукс — прямо у нашего порога, дикий и неизученный. Его вершины не затронул ледниковый период, и там есть растения, животные и грибы, которых больше нет нигде.

— Так вы нашли ваш гриб?

— «Аманита эксандеско», — отвечает она.

Я на секунду задумываюсь.

— Официальное название?

Она кивает, и я мысленно перевожу с латыни.

— «Excandesco». То есть он светится? Он люминесцентный?

Ее улыбка становится загадочной.

— Узнаешь со временем. А теперь давай познакомим тебя с остальными студентами. — Она легонько касается моего плеча, указывая на дверь учебного центра.

Я начинаю нервничать. Последнее, чего хочется, — входить туда, как первоклашка в первый день школы. Я и так опоздала; наверняка занятия уже закончились.

— Все в порядке, Сидни. — Эверли слегка толкает меня вперед. — Это просто твои коллеги. Они не кусаются. Хотя одно гнилое яблоко всегда находится, правда?

Главное, чтобы это была не я. Делаю глубокий вдох. Социальная тревожность зашкаливает, ладони вспотели, сердце колотится в горле, но при ней я не могла показать слабость. Придется проглотить смущение.

Она открывает дверь и подталкивает меня внутрь.

Комната оказалась уютнее, чем я ожидала. Вместо лекционного зала — атмосфера ретрита для медитации. У доски стоит мужчина в красной клетчатой рубашке с маркером в руке, светлые волосы зачесаны за уши. Наверное, профессор, но выглядит он скорее как тридцатилетний серфер. Настоящий гуру.

Студенты сидят за длинными столами или на подушках на полу, устеленном коврами. В дальнем углу потрескивают дрова в камине, наполняя комнату теплом. Я быстро пересчитываю — десять человек. Амани среди них нет. Значит, я не последняя.

— А, ты, наверное, Сидни, — преподаватель хлопает в ладоши. — Лучше поздно, чем никогда. Я профессор Тилден, но можно Ник.

Я робко машу, криво улыбнувшись.

Убейте меня.

— Не волнуйся, — продолжает он, — я не заставлю тебя рассказывать три факта о себе перед всеми.

Слава богу.

— Я сделаю это за тебя, — добавляет он.

Черт.

Щеки моментально краснеют.

— Ребята, это Сидни Деник. — Он произносит мое имя так, будто я плохо слышу. — Сидни из Стэнфорда. Она играет на тубе. И ее любимый гриб — призрачный.

Я фыркаю, качая головой.

— Что? — притворно удивляется он. — Неправда?

— Я в жизни не играла на тубе, — говорю я, озадаченно оглядывая аудиторию. Ожидаю, что они засмеются, ведь все понимают, что он шутит, но они смотрят на меня с каким-то странным выражением, будто обеспокоены. Наверное, им просто неловко за меня.

— О, кажется, я что-то перепутал, — говорит Ник. — Сидни классифицировала филум¹¹ для ранее неизвестного темного гриба. — Он смотрит на меня, приподняв брови. — Так?

Я киваю, бросая взгляд, который явно говорит: «Закрой уже рот, ради всего святого».

— Ладно, прекращаю тебя мучить, — смеется Ник.

Эверли сжимает мою руку.

— Я пойду, но было приятно показать тебе все вокруг. Увидимся позже, Сид.

Затем она уходит, и я внезапно чувствую себя совершенно потерянной. Хотела бы я, чтобы Амани была здесь — хотя бы одно знакомое лицо.

К счастью, девушка, сидящая в конце стола, отодвигает пустой стул рядом с собой и кивает мне в знак приглашения.

Я спешу к ней и сажусь.

— Спасибо, — говорю я, стараясь говорить тихо, пока Ник начинает рассказывать о мощности солнечной электростанции. Что-то про то, что электричество в домиках иногда отключают, чтобы обеспечить бесперебойную работу лабораторий, поэтому у нас в комнатах есть фонарики и свечи.

— Я Лорен, — представляется девушка. Она красивая, с длинными конечностями и светлыми волосами до подбородка, на пару оттенков светлее моих.

— Сидни, — говорю я, хотя она уже знает.

— Да, тубистка, — серьезно говорит она, затем широко улыбается.

— Ага, — медленно отвечаю я. — Это было чертовски неловко.

— Не переживай. Он так со всеми делал, — успокаивает она. — По одному. Как в первый день в лагере. Что, в общем-то, так и есть.

— Это немного утешает, — признаю я. Лорен уже кажется человеком, с которым легко общаться. — Что я еще пропустила?

— Только экскурсию по территории, — говорит она. — Потом мы вернулись сюда, и он просто подробнее объясняет, как здесь все устроено.

— А, понятно. Эверли мне все показала.

Она с удивлением смотрит на меня, и я понимаю, что это могло прозвучать как хвастовство. Но Лорен улыбается.

— Ну, если бы был выбор, я бы тоже предпочла приватный тур. Зато теперь ты не знаешь три факта о каждом в этой комнате, да? Например, — она указывает на белого парня с коротко стриженными каштановыми волосами впереди. — Это Альберт. Он помешан на морских ежах. А видишь того японца? Это Тошио, он разработал видеоигру с другом, которую выкупила «Microsoft» или типа того. Девушка с длинными темными волосами на подушке? Это Наташа, у нее дома три мопса, и она уже скучает по ним. А парень в конце стола? Его зовут Мунавар, и он сказал, что взял с собой только футболки с мемами про грибы.

— Привет, я Мунавар Хатун из Бангладеша, — парень машет, наклоняясь вперед. — Сегодня на мне как раз такая футболка. Тут написано: «Я весельЧага»¹². Поняла?

Он указывает на свою футболку.

— А еще у Мунавара отличный слух, — шепчет Лорен, наклоняясь ко мне.

Я не могу сдержать смех, прежде чем снова обращаю внимание на преподавателя. Ник продолжает рассказывать о системе: наш мусор каждое утро сжигает их разнорабочий Кит, которого нужно называть только «Разнорабочий Кит», а по выходным мы свободны в пределах отведенных зон.

— Значит, по выходным можно тусить? — спрашивает Мунавар. Его голос серьезен, но глаза сверкают.

— Значит, вы свободны делать что хотите в разумных пределах, — отвечает Ник. — Вы все взрослые люди, но это частная территория. Мы не хотим, чтобы вы уходили далеко — не только потому, что это опасно без сопровождающего, но и потому, что рядом земли местного племени. Выходить на их территорию незаконно, и мы не хотим проявлять неуважение, верно?

Лорен поднимает руку.

— Но технически вся эта земля — их собственность, да?

Еще одно очко в пользу Лорен.

— Мы арендуем землю у народа Кватсино, — говорит Ник. — Но да, ты права, Лорен. Мы находимся на их территории.

— А почему это опасно без сопровождающего? — спрашивает парень за столом передо мной, его голос становится глубже, будто он пытается звучать угрожающе, развалившись на стуле. — Вы же сами сказали, что мы будем проводить много времени в лесу, собирая образцы и разбивая лагеря.

— У тебя есть опыт с медведями? Волками? С лосями Рузвельта, которые становятся настолько территориальными, что могут распороть тебе кишки? — спрашивает Ник, и впервые за все время он выглядит строгим.

Лорен что-то пишет на листке и передает мне: «Это Клэйтон. Он мудак. Это все, что нужно знать».

Я обмениваюсь с ней сухим взглядом. Точно, мудак.

— Конечно есть, — отвечает Клэйтон, откидываясь еще дальше. — Я из Монтаны. Наверное, я убил десяток медведей, когда тебе еще пеленки меняли.

Ник хмурится. Он как минимум на десять лет старше Клэйтона.

— Это тебе не поможет.

— А как насчет выпивки? — продолжает Клэйтон. — Я не видел бара в столовой.

Ник вздыхает.

— Раз в неделю мы отправляемся на лодке в Порт-Элис за провизией. Даете нам деньги — мы покупаем, что хотите. Сигареты, алкоголь, комиксы «Арчи», что угодно.

Я внутренне выдыхаю. Хотя бы алкоголь здесь не так легко достать.

На этом занятие заканчивается. Ник сообщает, что ужин в шесть, то есть через час, и что за ужином будет несколько речей, так что пропускать не стоит. Я и так не собиралась; живот уже урчит. Ведь лишь перекусила перед вылетом. Кажется, это было в прошлой жизни.

Все встают и начинают переговариваться, все еще немного неловко, что, наверное, нормально, когда кучка ботаников оказывается в вынужденном соседстве.

Но этот мудак Клэйтон направляется прямиком ко мне.

— Так ты Сидни, — говорит он. Напоминает моего школьного бойфренда-спортсмена, у которого тоже были кудрявые каштановые волосы и вечно самодовольная ухмылка (и который тоже был мудаком), хотя его бы точно не застали за изучением чего-то научного (или вообще чего-либо… зачем я с ним встречалась?).

— Да, это я, — отвечаю, замечая, как остальные студенты наблюдают за нами, будто ожидают драки.

— Думаешь, ты особенная, да? — говорит он.

— Клэйтон, — предупреждающе говорит невысокий азиат, кладя ему руку на плечо. — Не надо.

Я качаю головой, сбитая с толку.

— Я никогда такого не говорила.

Клэйтон прищуривается.

— Ага. Ты права. Вижу, что нет.

Затем он разворачивается и уходит, а азиатский парень следует за ним.

— Он не «весельчага», — говорит Мунавар, делая кавычки в воздухе.

Я смотрю на Лорен.

— Что это было?

Она закатывает глаза.

— Какая разница? Не обращай на него внимания.

«Похоже, мы нашли гнилое яблоко», — думаю я. Интересно, знала ли Эверли о Клэйтоне заранее. Я надеялась, что они берут только студентов без темного прошлого.

Хотя, с другой стороны, я же здесь.

Теперь, когда конфликт исчерпан, мы выходим из здания. Эта драма вернула меня в школьные времена, что раздражает, ведь нам всем, наверное, уже за двадцать. Вероятно, так и бывает, когда ты заперт с учеными в одном месте. Надеюсь, со временем станет лучше, а не хуже.

Так как я пришла последней, я и ухожу последней. Иду за Лорен, немного отставая, чтобы рассмотреть картину на стене — красно-белую мухоморовидную поганку. Интересно, это и есть их «Аманита эксандеско»?

Дверь почти закрывается у меня за спиной, но я успеваю придержать ее предплечьем, выходя как раз в тот момент, когда кто-то снаружи пытается ее открыть.

И я сталкиваюсь лицом к лицу со своим будущим психологом.