Дело смерти

ГЛАВА 1

Девушка, с которой я разговаривала весь полет, исчезла.

Я выхожу из гидроплана, винты которого продолжают вращаться, и принимаю руку мужчины в дождевике. Он представляется Дэвидом Ченом, управляющим поселения Мадроны. Но, оглянувшись в поисках приветливой Амани в бледно-розовом хиджабе, с которой мы час болтали на соседних креслах, я не нахожу ее. Двое других пассажиров — мужчина с густыми бровями и женщина с тонкими губами — которых второй пилот представил как новых сотрудников Фонда Мадроны, остались сидеть в заднем ряду, разглядывая меня с пустым любопытством.

Но Амани нигде нет.

— Ты в порядке? — спрашивает Дэвид, странно сжимая мою руку, и я сосредотачиваюсь на нем. — Я сказал, меня зовут Дэвид Чен.

— Ох. Сидни Деник, — представляюсь я, как можно деликатнее выдергивая руку из его хватки, пытаясь удержать равновесие на мостках, всего на мгновение встречаясь с его пытливыми темными глазами, а потом начинаю опять осматривать самолет.

— Извини, я… просто разговаривала кое с кем в самолете, и теперь ее нет.

— Амани? — спрашивает он, и я киваю. — Она вышла раньше тебя.

Я смотрю на причал. Там крутой подъем из-за отлива и длинный трап, ведущий к берегу, но ее не видно. Я хмурюсь. Как это возможно?

— Наверное, ты ее не заметила, — продолжает он. — Это не первый случай, когда новичок приходит в восторг от здешних пейзажей. У нас даже был случай, когда человек упал с пристани из-за того, что слишком засмотрелся. Я уверен, это было незабываемое начало, — добавляет он со смешком.

«Но я первая сошла с самолета», — хочется мне сказать. Клянусь. Но я понимаю, что спорить с управляющим было бы не лучшим началом для меня, особенно когда все и так шатко. И, возможно, он прав. Может быть, я не заметила, как Амани вышла из самолета раньше меня. Мой мозг уже немного затуманен, вероятно, от облегчения, что я наконец-то добралась сюда без каких-либо проблем.

Амани всю дорогу говорила о том, как она рада, что ее выбрали для участия в студенческой программе Фонда Мадроны, и я едва могла вставить слово, что меня вполне устраивало. Потому что всегда стараюсь сначала помолчать, присмотреться к людям и понять, какую маску мне нужно использовать, какой личностью нужно быть, чтобы с ними общаться. Поэтому просто слушала ее и смотрела в окно, пока мы летели из Ванкувера в этот отдаленный уголок северо-западного побережья, скользя над блестящими проливами, усеянными белыми паромами, густыми зелеными лесами, молочно-голубыми альпийскими озерами и скалистыми вершинами гор, покрытыми снегом, который еще не растаял под майским солнцем.

Но чем дальше мы продвигались на север, тем больше пейзаж застилали облака и туман. На самом деле, нашему пилоту пришлось около двадцати минут кружить, прежде чем мы приземлились, ожидая, пока туман немного рассеется, чтобы можно было ясно разглядеть воду.

— Красиво, не правда ли? — подмечает Дэвид. Его руки заложены за спину, и он раскачивается на каблуках своих модных туфель, которые кажутся неуместными на досках причала. Мужчина странно шмыгает носом, как будто поощряет меня насладиться пейзажем.

Я ожидала, что это место напомнит мне дом — я выросла в Кресент-Сити, Калифорния, так что туманы, океан и исполинские деревья мне не в новинку. Но здесь всё словно обрело грань, стало острее. Туман здесь более осязаемый, но при этом хрупкий, как паутина, недвижимая, а лишь протягивается меж верхушек деревьев. Сами деревья — дугласова пихта, западный красный кедр, ситхинская ель — не такие мощные, как секвойи, но выше, их ветви тяжелее, стволы густо поросли мхом и лишайником. Подлесок очень разросся, и глазам сложно охватить всё это буйство зелени — салал, магонию падуболистную, дикий имбирь, огромные мечевидные папоротники.

Это мечта биолога.

И именно поэтому я здесь.

— Полагаю, с самолёта ты не разглядела полуостров Брукс как следует, — замечает Дэвид, наблюдая, как я осматриваюсь. Он указывает через узкий залив, где вода тёмно-изумрудная, зеркальная и неподвижная, на облачную пелену на другом берегу, скрывающую, как я предполагаю, лесистый склон. — Не переживай, скоро ты познакомишься с этим местом поближе. Все лекарства от человеческих бед прячутся за этим туманом.

Я смотрю, как туман ползет по воде к нам.

«Наконец-то ты здесь», — говорю я себе. «У тебя получилось. Расслабься».

Странности этого утра уже растворились. Мой мозг с СДВГ легко отвлекается, даже на медикаментах, так что вполне возможно, что Амани вышла из самолёта раньше, а я просто не заметила.

— Давай я покажу тебе твою комнату и проведу экскурсию по поселению, — предлагает Дэвид, указывая рукой на тёмное, массивное деревянное здание в конце причала.

— А мои вещи? — оглядываюсь на пилотов, которые уже открывают люк на поплавке самолёта и достают мой багаж: металлический чёрный чемодан на колёсиках (одно скрипит) и спортивную сумку с логотипом «The Cardinal» — баскетбольной команды Стэнфорда, за которую я играла в университете.

— Помощники заберут багаж, — говорит он. Я колеблюсь, наблюдая, как они ставят его на причал рядом с самолетом. Что-то здесь не так, но не знаю, что именно. — Пойдем, мисс Деник, — добавляет он с нетерпением.

Он снова делает жест рукой, и я наконец отвечаю извиняющейся улыбкой.

— Да, извините. Просто осматриваюсь.

— Это совершенно нормально, — говорит он, и его голос снова становится веселым. — А экскурсия поможет быстрее освоиться.

И все же, когда мы спускаемся по причалу, я в последний раз оглядываюсь через плечо. Два пассажира всё ещё сидят в хвосте самолёта, уставившись в окно и наблюдая за мной. Мне интересно, почему они не выходят, но я знаю, что ещё один вопрос только разозлит Дэвида. Нужно стараться быть на его хорошей стороне. Он не глава фонда «Мадрона», но управляет лоджем, где я проведу следующие шестнадцать недель, и мне нельзя давать им поводов связаться с университетом и узнать правду обо мне.

Мы идём бок о бок. Кроме гидросамолёта у причала привязаны несколько шлюпок, «Зодиаков»², рыбацких судов — без них в таких глухих местах не обойтись, — а также большая изящная яхта «Митрандир»³ и стопка каяков и досок для сапсерфинга. В конце одного из пирсов — небольшое здание с вывеской «Плавучая лаборатория».

Прохладный воздух поднимается от воды, обдувая мои щеки, и я застегиваю до конца любимую куртку «Patagonia», которую купила на распродаже.

— Рад, что ты одета подобающе, — замечает он. — Удивительно, сколько людей приезжают сюда летом, ожидая жары.

— Последние несколько лет я живу в районе залива. Привыкла, — отвечаю я, хотя летом в Стэнфорде бывает очень жарко. Можно запечься на солнце, гуляя по сухим тропам у «Тарелки»⁴, пока Сан-Франциско тонет в облаках.

— Постараюсь провести экскурсию быстро, чтобы не перегрузить тебя, — говорит Дэвид, хотя я вообще-то легко «гружусь». — Полагаю, ты уже что-то изучила?

— Насколько смогла, — признаюсь я, не желая рассказывать, что потратила часы, запоем читая всё о фонде Мадрона. — Кто бы ни писал тексты для сайта, он мог бы быть романистом. Описания природы просто завораживают.

И это почти всё, что там было написано. Фонд Мадрона известен своей секретностью, и их сайт выдаёт прессе лишь крохи информации о революционных исследованиях. Почти ничего о персонале или повседневной работе — даже раздел о стажёрах-исследователях уместился в пару строк. Но природа и биоразнообразие описаны с такой любовью и детализацией, что ясно: автор обожает эти места.

Дэвид усмехается.

— А, это Кинкейд, — затем хмурится, и его лицо становится странно серьёзным, когда он бросает на меня взгляд. — Доктор Кинкейд.

— На сайте не было информации о сотрудниках, — говорю я, давая понять, что не знаю, кто это, хотя по выражению его лица ясно: Дэвид к этому человеку относится без восторга.

— Ну, ты знаешь, как мы бережём наши исследования, — отвечает он. — Поэтому первым делом ты сдашь телефон.

Я знала, что это случится, но мысль остаться без интернета и телефона пугает меня до чёртиков. Каждого студента, принятого в эту программу, предупреждают: из-за специфики фонда мы не только подписываем NDA⁵ (что я сделала на днях), но и сдаём телефоны, а также не имеем права привозить ноутбуки, планшеты или любые другие электронные устройства до конца программы в августе.

«Тебе это пойдёт на пользу», — напоминаю себе. — «Тебе нужен перерыв. От всего».

Дэвид откашливается:

— Не волнуйся, ты привыкнешь к изоляции от мира. Даже полюбишь это. Мы заметили, что это сплачивает студентов. А ещё ты сможешь звонить по пятницам, и твоя семья всегда сможет с тобой связаться.

Он, должно быть, знает, что у меня нет семьи. Думаю, отчасти поэтому меня приняли: узнали о моём доходе и сиротстве и сжалились. Хотя, возможно, Дэвид не в курсе биографий всех студентов. Я прикусываю язык, удерживаясь от комментария, хотя мне обычно сложно не поправлять людей, когда они ошибаются.

— Раз ты заходила на сайт, то знаешь историю этого места? — спрашивает он, когда мы подходим к домику справа. Даже при свете дня он выглядит мрачным и зловещим — двухэтажный, из потемневшего дерева, недавно покрытого тёмно-коричневой морилкой. Он возвышается на скалах у берега, словно хищник, готовый к прыжку. Узкий настил тянется вдоль фасада, с редкими деревянными скамьями, а на перилах висят корзины с папоротниками, их кончики влажны от росы.

— Старая консервная фабрика, да? — говорю я. Единственные звуки — эхо крика крапивника Бьюика⁶ и вода, плещущаяся о прибрежные камни. Я ожидала увидеть других студентов и исследователей, но вместо этого поселение словно затаило дыхание, будто чего-то ждёт.

«Будто ждёт тебя», — мелькает мысль, и кожа на затылке покрывается мурашками. Даже ряд четырёхстворчатых окон напоминает мне многоглазое существо, неотрывно следящее за мной.

— Верно, — голос Дэвида выводит меня из грёз. — Работала до 1940-х, сначала перерабатывала крабов и моллюсков, потом лосося и палтуса. Потом стала рыбацким пристанищем, пока мы пятнадцать лет назад не превратили его в штаб-квартиру фонда.

— Я первая приехала? — спрашиваю я, следуя за ним к чёрной деревянной двери и замечая над ней маленькую камеру, направленную прямо на меня. Непроизвольно выпрямляюсь.

— Ты последняя, — его ответ удивляет меня. — Все уже в учебном центре, проходят вводный инструктаж.

Живот сжимается. Ненавижу опаздывать, хотя из-за временной слепоты⁷ это случается часто. Поэтому я ставлю миллион будильников и планирую прибывать заранее (но всё равно опаздываю). Но на этот самолёт меня посадили, так что я ни при чём.

— То есть я опоздала? — шёпотом спрашиваю я, когда он берётся за ручку.

— Не опоздала. Ты идеально вовремя.

Он открывает дверь и впускает меня внутрь.

Меня сразу встречает аромат кедра и дыма. Интерьер выглядит именно так, как и должен выглядеть бывший рыбацкий домик: камин в дальнем конце с потрескивающими язычками пламени, голова лося над каминной полкой, стены из потемневшего дерева с книжными полками и резными фигурками. В центре просторного зала — кожаные диваны и кресла с пледами в клетку, грубоватые журнальные столики из кедра. В углу лестница, ведущая на второй этаж.

— Это общая гостиная, — говорит он, указывая на уютное пространство.

Слева от меня — закрытая дверь с табличкой Ресепшен. Дэвид направляется к ней, как раз когда она открывается и появляется женщина. Она примерно моего роста, около ста шестидесяти сантиметров, лет сорока пяти, с каштановым каре и густой чёлкой, кукольным лицом, в синей клетчатой рубашке и с множеством серебряных браслетов на запястье.

— Сидни, это Мишель, — представляет он. — Мишель, Сидни Деник прибыла.

— Наш последний гость, — кивает Мишель. Её улыбка неестественно широка. Она протягивает руку, браслеты звенят, и мы пожимаем руки — её ладонь влажная и слегка дрожит.

— Я как раз говорил Сидни, что она не опоздала, — говорит Дэвид, пока я сдерживаю желание вытереть руку о джинсы.

— Конечно, конечно! — восклицает Мишель. — Нет-нет, ты совсем не опоздала. Вовремя, точно вовремя. Так рада наконец познакомиться.

— Вы уже зарегистрировали Амани? — спрашиваю я.

Мишель на секунду хмурится, переглядывается с Дэвидом, затем вспоминает:

— А, Амани. Да. В платке.

— В хиджабе, — поправляю я.

— Да, в хиджабе, — снова энергично кивает она. — Да. Конечно. Она уже в своей комнате. Тоже пойдешь? Помощники принесут твои вещи. Или Дэвид может сразу отвести тебя в учебный центр, познакомить с другими студентами и…

— Прежде чем мы это сделаем, — перебивает Дэвид, — Сидни должна сдать телефон.

— О да, — Мишель краснеет. — Прости, дорогая, знаю, это трудно.

Она протягивает руку.

Я вздыхаю и достаю телефон из кармана. На секунду касаюсь экрана, чтобы в последний раз увидеть обои — фото улыбающейся бабушки. Но что-то не так. Прежде чем я успеваю понять что, Мишель уже забирает телефон.

— Погодите, можно ещё раз? — пытаюсь вернуть его я.

— Прости, — нервно смеётся она, быстро убирая его в задний карман. — Знаю, это тяжело, но ты привыкнешь. Все потом говорят, что стали больше ценить обычные звонки по стационарному телефону. Пятничные вечера станут твоим ритуалом. И конечно же…

Дэвид кашляет, обрывая её.

— Теперь, когда сложная часть позади, давай покажу тебе комнату. — Он на мгновение касается моей спины, затем кивает Мишель. — Спасибо.

— Да, конечно. — Она юркает обратно в офис.

Но я не могу перестать думать о телефоне. О фотографии, которая должна была быть там: бабушка за год до смерти, в один из тех редких моментов, когда болезнь Альцгеймера ненадолго отпускала её. Она посмотрела на меня и сказала: «Сидни» — с такой любовью, что у меня до сих пор сжимается сердце. Это фото всегда было моими обоями.

Но когда я взглянула на экран, на секунду мелькнуло другое фото — сделанное в тот же день, но раньше. На нём бабушка злилась, смотрела в камеру смущённо и требовательно, словно хотела, чтобы я ушла.

Предупреждая.