Дело смерти

ГЛАВА 22

— Теперь, когда Клэйтона нет, стало лучше, — говорит Кинкейд, поднимаясь и направляясь на кухню. — Он был проблемой. Его вообще не следовало принимать, но иногда Майкл и Эверли жалеют тех, кому меньше повезло, студентов без семьи или денег.

— Таких как я, — говорю я, пока он наливает чай в кружки.

— Нет, — резко отвечает он. — Ты умна. Твои оценки подтверждают это. У тебя есть потенциал. Ты здесь не из жалости.

— В это трудно поверить, когда постоянно всплывают темы о смерти моей бабушки и отца, а также отсутствие у меня денег, — я вспоминаю слова Ника о том, что у меня нет работы, стипендии. Что у меня ничего нет. — В той анкете был пункт, где нужно было перечислить все трудности, через которые мы прошли. Теперь я жалею, что заполнила его.

И мой разум заносит куда-то, разум, которому я больше не могу доверять.

Что на самом деле произошло? Типа, Кинкейд его убил?

Нет.

Но если я начну видеть его в галлюцинациях, как Амани, значит, происходит что-то еще, и виноват в этом не мой мозг.

Кинкейд приносит мне кружку ромашкового чая и садится. Вздыхая, он проводит рукой по лицу, и я бросаю взгляд на латунные часы на стене, понимая, что сейчас два часа ночи. Неудивительно, что он измотан, я разбудила его.

С другой стороны, он одет в обычную одежду, так что, полагаю, он не спал.

— Я знаю, это страшно, Сид. Но все, что ты мне рассказала, неудивительно.

— А как насчет раскопанной могилы? Надеюсь, это неожиданно.

— Так и есть, — медленно говорит он. — Но было темно. Ты не знаешь, на что именно наткнулась.

Я собираюсь возразить, сказать ему, что точно знаю — это была могила. Но, возможно, он прав. Была кромешная тьма. Я могла быть где угодно. Это мог быть обычный холмик земли.

— Но грибы, Эксандеско, — говорю ему. — Я видела, как они светились.

— Они действительно светятся ночью, слабо, особенно когда их тревожат. Но они не так уж редки. Уверен, мы найдем их в походе… — он смотрит на часы. — Через четыре часа.

Я знаю, что сейчас самое время сказать «спасибо за чай и компанию» и вернуться в свою комнату, чтобы попытаться поспать. Но я не ухожу. Я чувствую себя разбитой и неудовлетворенной.

— Тогда как я оказалась в лесу?

— Мое честное мнение — ты лунатила. Как и с носовыми кровотечениями, ты возвращаешься к тому времени, когда была младше. Регрессия — обычное явление в ситуациях сильного стресса. Она также может проявляться в виде галлюцинаций. Мы говорили об этом в начале, о том, связь с Амани в таком изолированном, одиноком месте может заставить наш мозг цепляться за это. И ты сама говорила, что до приезда сюда находилась не в здоровом психическом состоянии.

— Достаточно нездоровом, чтобы видеть галлюцинации?

— Ты говорила мне, что у тебя ничего нет, Сид. Ни дома, ни семьи, ничего. Ты потеряла стипендию, свою учебу. Да. Я думаю, этого достаточно. Этого достаточно, чтобы свести с ума любого, — он делает долгий глоток чая. — Иногда нашему мозгу трудно отпускать. Отпускать события, отпускать места, отпускать людей…

— Вот почему у тебя в ванной помада? — я резко перевожу разговор на него.

На его лице отражается стыд. Он смотрит на свою кружку, от которой поднимается пар, и не отвечает.

— Это помада твоей бывшей? — спрашиваю я.

Он кивает.

Мое сердце сжимается от этого.

— Как давно она была здесь в последний раз?

— Несколько лет назад, — отвечает он.

Я стараюсь вести себя непринужденно, как будто меня не беспокоит то, что он до сих пор хранит ее вещи.

— Ну, тебе, наверное, стоит все это выбросить, потому что срок годности истек. Зачем наносить заплесневелый «Ла Мер».

— Заплесневелый «Ла Мер», — повторяет он, мягко улыбаясь. — Возможно, мы могли бы изучить его в лаборатории. Может быть, он стал даже лучше оригинала.

Я слишком устала, чтобы считать это смешным.

— Раз ты так редко говоришь о себе, не обращай внимания, пока я занимаюсь психоанализом твоего отношения к ней.

— Это просто помада, Сид, — говорит он. — Это ничего не значит.

— Так почему вы на самом деле расстались?

— Я же говорил тебе.

— Но… разве любовь не предполагает самопожертвование? Если бы я действительно любила кого-то, то смирилась бы с любым неудобным местом, где пришлось бы жить.

— Возможно, наши отношения были не такими крепкими, как я думал, — с горечью отвечает он, и взгляд его становится жестким. — Иногда, когда люди влюбляются, они остаются вместе, потому что им повезло. А у других в отношения вмешивается какой-то фактор. Иногда появляются другие люди и все рушат. Ты не знаешь, что сможешь пережить, пока это не случится.

— Значит, все пошло наперекосяк, и тогда Кейко Линн воспользовалась возможностью вернуться в Японию.

— Ты закончила? — раздраженно спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

— Я просто не понимаю, как ты можешь зацикливаться на прошлом и при этом…

— Что?

Я качаю головой:

— Забудь.

Делаю большой глоток чая.

— И при этом что? — повторяет он, крепко сжимая мою руку.

— И при этом быть одержимым мной.

Хочется отвести взгляд, ведь то, что я сказала, слишком откровенно для нас обоих, но я заставляю себя посмотреть на него. Его глаза пылают, удерживая меня на месте, и от этого напряжения волоски на моих руках встают дыбом.

— Потому что ты — мое будущее, Сид, — говорит он низким, хриплым голосом. — Потому что больше ничего не существует. Прошлого больше нет. Есть только настоящее и завтра. И я хочу тебя — и сейчас, и завтра.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, он наклоняется вперед, берет мое лицо в ладони и притягивает к себе для глубокого, страстного поцелуя, от которого у меня подкашиваются ноги. Я таю в его объятиях, отдавая весь контроль, пока он завладевает моими губами. У него вкус чая, мятной зубной пасты, запах дома: деревьев, океана.

Из его груди снова вырывается стон, проникающий в мои кости — мольба, обещание, отчаяние от желания большего. Наш поцелуй становится глубже, словно ⁹ голодный зверь, его язык настойчиво исследует мой рот, все становится влажным, хаотичным и первобытным.

«О боже», — проносится в моей голове, пока волны наслаждения пронзают все мое существо. Возможно, это лучший поцелуй в моей жизни.

Я не хочу, чтобы он останавливался.

И все же, по-жадному, я хочу большего.

Я хочу чувствовать это всем телом. Чтобы не только мой рот был завоеван, но и каждый дюйм кожи.

Его хватка на моей челюсти усиливается, в то время как другая рука опускается на мою шею, слегка сдавливая ее, нажимая на горло ровно столько, чтобы я задыхалась, ощущая угрозу удушья.

Он отстраняется, тяжело дыша, его губы влажные, а взгляд из-под полуприкрытых век пылает. Его рука остается на моей шее — властная, на грани допустимого, — другой рукой он отпускает мой подбородок и начинает расстегивать пуговицы моей пижамной кофты.

— Я глупец, — бормочет он, проворно справляясь с застежками. — Я такой слабый глупец, когда дело касается тебя, милая.

Он запускает руку внутрь распахнутой кофты и нежно сжимает мою грудь, медленно проводя большим пальцем по соску. Я вздрагиваю, искры пробегают прямиком к самому нутру, а между ног собирается влажное тепло.

— Боже, ты идеальна, — говорит он, в то время как его другой большой палец продолжает массировать мое горло, удерживая меня на месте. Он склоняется ниже и проводит языком по груди, захватывает мой сосок, пока моя голова не запрокидывается назад, а я не начинаю извиваться под ним. Давление на шею усиливается, голова слегка кружится, но я не хочу, чтобы он останавливался.

Внезапно он прекращает, отпуская мою шею как раз в тот момент, когда я стону.

— Прости, — говорит он, с виноватым видом, который противоречит буре в его глазах. — Душить тебя — последнее, что мне следует делать.

Я сглатываю, моя шея уже побаливает.

— Тогда что тебе следует делать в первую очередь?

Коварная ухмылка мелькает на его лице, в щетине проступает ямочка.

Он наклоняется, хватает меня за талию, приподнимает и переворачивает животом вниз на стол, опрокидывая чай, который разливается повсюду.

Я вскрикиваю от неожиданности, а он хрипло вздыхает, прижимая меня одной рукой, другой стаскивает с меня штаны и нижнее белье, пока я не остаюсь полностью обнаженной.

Он шипит, замирая на мгновение, затем хватает мои руки и прижимает запястья к пояснице.

— Хочу обездвижить тебя, — бормочет он, его голос хрипит от вожделения. — Пришпилить тебя, как бабочку. Чтобы восхищаться твоей красотой, знать, что ты поймана, что ты моя, — он с дрожью выдыхает. — Это пугает тебя? — тихо добавляет он. — Не так много женщин понимают мои желания, по крайней мере, в спальне.

— Пугает в хорошем смысле, — говорю я ему приглушенным голосом, ведь моя щека лежит на столе. — И я прекрасно понимаю. Это то, что мне нужно.

— Тебе понадобится стоп-слово. Чтобы я понял, что зашел слишком далеко. Я не хочу причинить тебе вред.

— Океан, — говорю я, это слово срывается само собой.

Он издает счастливый вздох.

— Океан. Идеально. Ты идеальна для меня, Сид.

«Потому что ты нашел родственную душу во мне, порочную душу, что видит твою такую же порочную», — думаю я, но не говорю вслух. Слишком уж это банально и сентиментально, слишком пафосно для того, что на самом деле произойдет, а произойдет чистый, грубый секс. Я могу быть такой, когда мне хорошо; я влюбляюсь быстро, но никогда не держу это в себе. Мне сразу хочется рассказать всему миру, или по крайней мере тому, к кому испытываю чувства, но они обычно от этого только убегают.

Вот почему я говорю ему лишь:

— Свяжи меня. Пожалуйста, доктор.

По крайней мере, тогда один из нас не сможет сбежать.

Он сглатывает, похоть затуманивает его глаза.

— Не шевелись, — говорит он, отсылая к моему сну.

Возможно ли, что мои сны о будущем?

Пока он исчезает где-то, я смотрю на картину на стене. Во сне это было одно из надгробий, но сейчас это орел, слава богу. Я выключаю воспоминание о той ночи из головы, отказываясь думать о том, что произошло прямо перед тем, как я оказалась здесь.

Кинкейд возвращается в каюту.

— Хорошая девочка, — говорит он, и от этой похвалы я краснею. — Слушаешься приказов. Возможно, я буду снисходительнее к тебе.

— Не надо, — говорю ему, прижимая щеку к дереву. — Я этого не заслуживаю.

Он усмехается, и я слышу звук чего-то разматываемого.

Веревка.

— Ты права, моя игрушка, — рычит он. — Но это я буду судить, а не ты. А теперь заткнись нахер и не говори, пока тебя не спросят.

Боже правый. Да, доктор.

Он снова хватает мои запястья, обматывая их веревкой. В отличие от веревки из моего сна, эта — мягкая и гладкая, такая же, какую используют для парусов на палубе. Закончив с запястьями, он пропускает веревку под моим телом, обматывая ее до плеч и обратно вниз, под ягодицами и поверх бедер, стягивая вместе, пока я не оказываюсь полностью обездвижена.

От того, что он связал меня в стиле в стиле Шибари²⁴, хочется буквально растаять.

«Это воплощение мечты», — не могу я не подумать. — «В прямом смысле».

— Идеально, — хрипло бормочет он, проводя рукой по моему телу, следуя за переплетениями веревок. — Почти шедевр.

Затем я слышу, как он расстегивает ремень. От этого мое сердце начинает колотиться о грудную клетку, а тело будто охватывает огонь. Я готовлюсь к тому, что он сейчас ударит меня им.

Но, к моему удивлению, он оборачивает ремень вокруг моей шеи, затягивая его, как ошейник. Не настолько, чтобы задушить, а так, чтобы держать под контролем, что он и демонстрирует, слегка дернув за него.

— Вот так, — говорит он. — Теперь это шедевр. Теперь ты по-настоящему моя.

Я слышу, как он снимает кофту и брюки. Пытаюсь повернуться и взглянуть на него, но он резко дергает ремень в качестве предупреждения.

— Не двигаться, — приказывает он.

Я сглатываю, чувствуя кожу на шее, и киваю, хотя считаю преступлением, что он разглядывает меня всю связанную и голую, а я не могу даже взглянуть на его тело или его татуировку. Хотя бы знаю, как выглядит его член.

Он встает позади меня, его длинные пальцы сжимают веревку на моей талии, а другой рукой он отодвигает ее там, где она обвивает низ моей попы, освобождая место для своего члена. Головка его пениса упирается между моих ног, дразня там, где я уже вся мокрая.

— Вся промокла, — хрипло говорит он. — Все это для меня, — кажется, он улыбается. — Тебе это понадобится.

Он входит в меня одним резким толчком.

Я вскрикиваю, перед глазами появляются звездочки, пока его член погружается все глубже, до самого основания. Он громко стонет, задыхается.

— Блядь, какая же у тебя тугая вагина, — с усилием выдыхает он, теперь уже обеими руками вцепившись в веревку.

Я и правда чертовски тугая. Слезы наворачиваются на глаза от вторжения, его член вошел так глубоко, что я не могу даже дышать. Меня так растянуло, что боль обрушивается на меня, словно искры.

— Дыши, — говорит Кинкейд, медленно выходя, его ствол скользит по каждому нервному окончанию. — Дыши, моя игрушка. Пропусти это через себя. Ты сможешь выдержать, я знаю.

Делаю вдох, задерживаю его, а затем выдыхаю, и боль начинает сменяться наслаждением, пока моя киска не начинает пульсировать от желания.

— О да, блядь, — хрипло шепчет он, — Вот так. Вот так, милая. Продолжай принимать.

Он снова входит в меня, и на этот раз я готова — я раскрываюсь, принимая его, ощущая скольжение его члена, влажное и обжигающе тесное. Он попадает прямо в ту точку, от которой все нутро готово взорваться.

— Я буду пользоваться тобой, — выдыхает он, начиная двигаться быстрее, его бедра ударяются о мою плоть. — Скажи, что ты моя.

— Я твоя, используй меня, — вырывается у меня с придыханием.

— Скажи, чтобы я наполнил тебя до краев, чтобы все вытекало из твоего ротика, — он издает хриплый стон.

О, Господи, помилуй.

— Наполни меня… чтобы потекло изо рта, — повторяю я и, запинаясь, добавляю: — Пожалуйста, Доктор.

— Черт, — клянется он. — Ты точно знаешь, что сказать. Маленькая шлюшка, да? Готова отдаться, чтобы ею просто пользовались? Чтобы я тебя трахал?

— Да, — я стону. Мое тело извивается на столе, а яхта под нами начинает ритмично покачиваться в такт его неистовым движениям. — Пользуйся мной, прошу. Возьми все, что хочешь, я умоляю.

Из его груди вырывается низкий, гортанный стон, и он ускоряется. В его движениях сквозит грубость, даже жестокость — он входит в меня резко и глубоко, его руки тянут веревки, и те впиваются в кожу. Время от времени он хватается за ремень и дергает его, как поводок, запрокидывая мою голову, и бормочет что-то вроде: «Как же ты хороша, послушная девочка, жадная маленькая шлюшка, да, именно так».

А мой клитор так распух, так отчаянно жаждет трения, что я начинаю извиваться на столе, пытаясь подставить бедра так, чтобы его твердый член терся о него, но он лишь сильнее прижимает меня.

— Умоляй меня, — рычит он.

— Пож… — пытаюсь сказать я, но слова срываются дрожащим, слабым шепотом. Все мое тело напряжено до предела, пытаясь вырваться из пут. Я еще никогда не была так отчаянна, будто внутри меня рвется наружу неведомый зверь. — Пожалуйста, позволь мне кончить.

Он вновь издает хриплый стон, его пальцы скользят вниз, касаясь моего клитора.

Я уже вся во власти желания, вся горю, и одного уверенного движения его пальца достаточно, чтобы волна оргазма накрыла меня с головой. Я взрываюсь громким стоном, который наполняет всю лодку, уносится в небо и растворяется в океанской пучине. Не будь я привязана — уверена, разлетелась бы на тысячу осколков по гребням волн. Меня уже точно не собрать обратно. Туда, где не может оказаться мое тело, отправляется мое сознание — оно парит и кружится в свободном полете, сметая на своем пути миллионы разных эмоций, словно перекати-поле.

Он делает несколько коротких, но мощных толчков, замирает и издает громкий, прерывистый стон, изливаясь в меня.

— Милая, — хрипит он. — Ты слишком хороша.

Он входит в меня в последний раз, снова со стоном, и затем наклоняется вперед, упираясь руками по бокам от меня. Еще тяжело дыша, он дрожащими губами касается моего позвоночника, оставляя поцелуи вдоль всей спины, а затем развязывает ремень на моей шее.

— Ты идеальна, — вновь говорит он хриплым голосом. — Такая послушная и покорная для меня.

Такое чувство, будто я сейчас растаю и растворюсь в этом столе. К собственному удивлению, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы — все чувства в груди взбаламучены.

Он принимается развязывать веревки, осторожно высвобождая их из-под моего тела, пока я не чувствую себя совершенно свободной.

— Останься так, пожалуйста, — шепчет он. Честно говоря, я не смогла бы пошевелиться, даже если бы попыталась.

Слышу, как включается вода, а затем он возвращается и прикладывает между моих ног теплую влажную тряпку. Он вытирает меня с такой нежностью, что мое сердце замирает.

Я выдыхаю и закрываю глаза, наслаждаясь чувством, что обо мне заботятся, что я кому-то нужна. Пусть в моей жизни нет никого, кто мог бы меня полюбить, но в этот момент почему-то кажется, что я любима.

Затем он шепчет, чтобы я села. Помогает мне встать на колени, сам наклоняется над столом и буквально подхватывает меня на руки. Я точно не пушинка, но он делает это с легкостью и, прижимая к своей обнаженной груди, проносит меня через узкую дверь в капитанскую каюту.

Он укладывает меня на кровать V-образной формы. Я не отвожу от него взгляда. Он стоит спиной к свету, но я все равно различаю татуировку на его руке — ворона с бледной луной за спиной, перья которого падают вниз, к запястью.

— Что означает твоя татуировка? — шепчу я.

— Она означает, что мне нравятся вороны, — отвечает он, но в его голосе слышно веселье. — Для многих местных племен здесь ворон известен как хранитель тайн.

Действительно, очень подходящее значение.

— Для меня, — продолжает он, — Они предзнаменования, но лишь нам решать, добрые они или дурные. Это напоминание о том, что все зависит от точки зрения. И, если честно, они напоминают мне здешние места. Я сделал эту татуировку в Кэмпбелл-Ривер, когда мы туда за провизией ездили. Тогда я только недавно оказался в Мадроне и был пленен этой природой. Впрочем, и сейчас пленен.

— Вороны также являются психопомпами, — говорю я, вспоминая уроки литературы, а еще потому, что мне нравится это слово. — Они связывают мир живых с миром духов. Являются посредниками между жизнью и смертью.

— Интересное толкование, — говорит он, мягко улыбаясь, прежде чем лечь в постель рядом со мной и натянуть одеяло. — Но я не хочу, чтобы ты сейчас думала о смерти. Я хочу, чтобы ты спала. Нам вставать через пару часов.

Он притягивает меня к себе, обнимая сзади. Я слегка поворачиваюсь, глядя через стеклянные люки на миллионы звезд в небе. Они заставляют меня чувствовать себя такой маленькой и незначительной, что приходится отвести взгляд. Я прижимаюсь к Кинкейду, когда он обнимает меня и крепко держит.

— Я могу исцелить тебя, Сид, — шепчет он мне на ухо.

— Как?

— Доверься мне.