Дело смерти

ГЛАВА 8

Я нервничаю.

Сегодня у меня первая консультация с Кинкейдом, и я понятия не имею, чего ждать. Стою у северного корпуса, под небольшим навесом, прячась от мороси, и никак не решусь открыть дверь и войти внутрь.

Не помогает и то, что прошлой ночью я снова видела его под своим окном. Хотя стоит быть благодарной — обошлось без очередного эротического сна. Наоборот, спала на удивление крепко и проснулась только под звон будильника. Но усталость все равно никуда не делась. Ни кофе за завтраком, ни тост с арахисовым маслом, который я клевала, как птичка, — чем очень развеселила Лорен, — не помогли.

Я глубоко вдыхаю и все же вхожу. Здесь тепло, пахнет древесным дымом. Вдоль тянется длинный коридор с несколькими дверями, а в конце, кажется, небольшой общий зал, напоминающий тот, что в главном доме.

Медленно иду по коридору, пока не нахожу дверь с надписью «Доктор Уэс Кинкейд».

«Ты не обязана ему ничего рассказывать, — напоминаю я себе. — Присутствие обязательно. Откровенность — нет».

Я стучу.

— Войдите, — раздается его уже знакомый голос.

Поворачиваю ручку и захожу. В кабинете полумрак: жалюзи на окнах опущены наполовину. У стен книжные полки, переполненные книгами. На них — дипломы и предметы, собранные будто из разных культур: лакированная ваза, обломок керамики, маленькая перуанская статуэтка. В воздухе тонкий запах сандала, на одной из полок — подставка для благовоний и несколько свечей.

Кинкейд стоит у стола, глядя на что-то белое и квадратное в руках. Быстро прячет это в карман, садится и только тогда встречается со мной взглядом.

— Проходи. Садись, — жестом указывает на пустой стул напротив.

Пересекаю комнату, чувствуя себя не в своей тарелке, а подошвы тихо поскрипывают по паркету. Кожа кресла жалобно скрипит, когда я опускаюсь в него.

Кинкейд складывает руки на столе. Я невольно отмечаю его сегодняшний вид: серая рубашка на пуговицах под темным жилетом. Взгляд цепкий, изучающий, будто он что-то выискивает в моем лице и фигуре.

Увы, даже эта подчеркнутая профессиональность не делает его менее притягательным.

Он откашливается.

— Как ты?

Я пожимаю плечами:

— Жаловаться не на что.

Одна его бровь приподнимается:

— Рад это слышать. Перед тем как начнем, должен предупредить — сеанс записывается на видео. — Он кивает в сторону небольшой веб-камеры на подоконнике за своей спиной.

— Разве тебе не нужно мое разрешение? — Я напрягаюсь, сама мысль о съемке неприятна.

Его улыбка выходит жесткой:

— Здесь — нет. Это оговорено в твоем договоре о неразглашении.

— У тебя есть копия, чтобы я могла проверить? — ворчу я. — Не особо честно, что у меня нет доступа к компьютеру, чтобы посмотреть, что я там подписала.

— Давай вернемся к этому позже. У нас с тобой всего час в неделю, и я хочу использовать его с толком.

Откидываюсь на спинку, внутри все напряжено. Каким бы привлекательным он ни был, я настроена быть предельно упрямой. А это, увы, непросто — стоит завести разговор обо мне, и я, как назло, начинаю болтать.

— Скажи, мисс Деник, — мягко произносит Кинкейд, — ты хорошо спишь?

— Тебе лучше знать, — отвечаю. — Ведь это ты постоянно стоишь под моим окном по ночам.

Он разводит руками в притворной невинности:

— Просто вечерняя прогулка.

— Ага. Патруль против медведей.

Уголок его губ приподнимается:

— Да. Кто-то же должен заботиться о твоей безопасности.

— И как давно ты здесь работаешь? — Я оглядываю комнату. — Видно, что место обжитое. Мне нравится.

— Пять лет, — отвечает он. — Но мы ведь здесь, чтобы говорить не обо мне.

— Жаль. Ты куда интереснее меня.

В его взгляде мелькает что-то острое, неразгаданное:

— Неправда. И ты это знаешь. Ты особенная, Сидни.

Я закатываю глаза:

— Каждый хочет в это верить.

— Но это правда. Вот почему ты здесь. Знаешь, сколько заявок мы получаем каждый год? Тысячи. Будущие нейробиологи, генетики, биологи — все хотят попасть сюда, но только те, кто действительно особенный, как ты, проходят отбор. Ты доказала свою ценность. Расскажи, как ты обнаружила темный гриб.

— Я слышала о темных грибах и увидела список разыскиваемых находок доктора Нильссона на одном сайте. Уже тогда интересовалась секвенированием ДНК и молекулярными данными и решила применить это к списку. Мы ведь говорим о миллионах неклассифицированных грибов, которых не можем толком увидеть — в земле, в море, в воздухе. Мы можем выделить их ДНК, но не можем отнести к известным организмам. Это… завораживает.

Обычно, когда я говорю о темных грибах, меня переполняет азарт, но на этот раз я удивляюсь, как спокойно себя веду.

— То есть, ты просто последовала за своим любопытством?

— Да.

Он чуть подается вперед, внимательно разглядывая меня.

— И это никак не связано с тем, что твое открытие будет носить твое имя? Что тебя станут узнавать, ценить, восхищаться?

Я сглатываю.

— Ну… наверное.

Конечно, это сыграло свою роль. Мое эго упивалось мыслью, что я открою что-то первой. Что имя Сидни Деник будут знать — пусть даже только в узком кругу фанатов микологии.

— Ты бы назвала себя амбициозной? — Он достает блокнот и ручку, что-то записывает.

— Да.

— И всегда такой была?

— С детства, — отвечаю я. И начинаю рассказывать, как мечтала стать сумасшедшим ученым и как бабушка меня в этом подзадоривала.

Его чуть забавляет мой рассказ.

— Понятно, — говорит он с легкой улыбкой, и серые глаза на мгновение теплеют. Потом Кинкейд снова становится серьезным. — А твои амбиции когда-нибудь принимали темную сторону?

Я замираю, сердце тревожно бьется.

Он же не может знать?..

Хотя… у него ведь есть доступ к интернету. Конечно, может.

— Нет, — лгу я. Он не может знать. А если и знает, мне незачем повторять. Да и притянуть это к амбициям… сомнительно. Я думала, что профессор Эдвардс действительно ко мне неравнодушен. Это он использовал меня, солгал, что не женат. Это из-за него я потеряла стипендию Стэнфорда.

— Ты чувствуешь здесь, в Мадроне, те же амбиции? — спрашивает он. — Полагаю, твоя выпускная работа для тебя первостепенна и ты всегда о ней думаешь.

Я моргаю пару раз.

— На самом деле, нет. С тех пор как сюда приехала, я о ней почти не думаю.

«Ведь для меня больше нет никакой работы», — так и тянет сказать.

Кинкейд что-то записывает, а я стараюсь не отвлекаться на то, как красиво его пальцы двигаются, когда он пишет.

— Как ты спишь? — снова спрашивает он, глядя на меня. — Ты ведь так и не ответила. Уклонилась.

Я морщу нос.

— Думаю, сплю нормально. Но ощущение, будто не высыпаюсь. С тех пор как сюда приехала, я все время уставшая.

— Аппетит?

— Почти никакой. Еда отличная, просто… не голодна. Такое чувство, что я похудела.

— Ты принимаешь какие-то лекарства?

— Да. У меня внутриматочная спираль, и я пью Аддерал.

— В каком количестве?

— Всего десять миллиграмм, два раза в день. Но думаю сократить. Фармацевт дал только на два месяца. Знаешь, если берешь на три, сразу решают, что торгуешь — упаси боже. Так что буду пить раз в день.

Он откидывается в кресле, постукивая длинными пальцами по подлокотнику.

— Хочешь провести маленький эксперимент?

Я приподнимаю бровь.

— Что за эксперимент?

— Даже два. Первое — я хочу, чтобы ты вела дневник. Каждый вечер перед сном записывай пару строк о дне или о своем состоянии — физическом, эмоциональном.

Он достает из ящика стола блокнот в искусственной коже и протягивает мне.

Я беру его, переворачиваю в руках. Люблю красивые тетради.

— Ты не будешь его читать?

— Нет. Это не для меня. Для тебя.

— Хорошо. А второе?

— Я хочу, чтобы ты перестала принимать свои лекарства на пару недель.

Я тупо смотрю на него.

— Почему?

— Думаю, ты будешь спать лучше.

— Мне это нужно, чтобы функционировать, — говорю я, чувствуя, как накатывает паника.

— Стимуляторы могут быть очень полезны, но по симптомам, которые ты описываешь — усталость, даже когда спишь, и отсутствие аппетита, — я думаю, мы сможем справиться с твоим СДВГ с помощью поведенческой терапии. Ты принимаешь всего десять миллиграммов. Можно попробовать обойтись без лекарств. И этот дневник должен помочь.

Я качаю головой.

— Нет. Мне нужно, чтобы мозг работал на полную, пока я здесь. Мне нужно концентрироваться на дипломе. — Про последнее я вру.

— Все будет нормально. Обещаю. Всего пара недель, и если разницы не почувствуешь — вернешься к ним. К тому же тебе все равно нужно их экономить. — Кинкейд делает паузу, облизывает губы, его взгляд цепко ловит мой. — Разве ты мне не доверяешь?

Я чувствую, как дыхание застревает в груди.

— Я тебя не знаю, — шепчу я.

— Разве ты никогда не доверяла человеку, которого не знаешь?

— Доверяла. И это никогда не заканчивалось хорошо.

Он медленно кивает.

— Понимаю. Тогда я прошу тебя довериться мне, Сидни Деник. Я желаю тебе только добра. — Он сглатывает. — Пожалуйста.

Неожиданно для себя я соглашаюсь.

— Ладно.

Он улыбается по-настоящему — глаза чуть щурятся, на щеках появляются морщинки, и на одно короткое, красивое мгновение его лицо светлеет.

Вау. Я не могу не улыбнуться в ответ.

— Я тебя не подведу, — говорит он. Потом слегка кашляет и переводит взгляд обратно на блокнот, и чары между нами исчезают. — Как у тебя ладится с остальными студентами?

Я пожимаю плечами.

— Ну… думаю, я завела друзей.

— Тебе это легко дается? Дружить?

— Определи слово «друзья», — говорю я с усмешкой. — Кажется, я нахожу общий язык со многими. На поверхностном уровне, по крайней мере. Думаю, я легкая в общении и веселая. Людям нравится быть рядом со мной…

— А глубже этого уровня? — спрашивает он, подаваясь вперед и складывая пальцы домиком.

Я замолкаю, задумываясь.

— Думаю, мне сложно удерживать людей. Потому что, хоть я и честная, но все равно прячу настоящую себя.

— Ты носишь маску.

— Да. Неосознанно. Я должна узнать людей и довериться им, чтобы показать, какая я есть, а когда показываю… часто теряю их.

— Уверен, настоящая ты не так уж отличаешься от той, что видят люди, — тихо говорит он. — Иногда люди чувствуют, что ты скрываешься за маской, и им кажется, будто они недостойны увидеть твое истинное лицо. Дело не всегда в том, что тебя не принимают. Порой они просто думают, что не дотягивают до тебя или не заслуживают твоего доверия. Иногда людям просто хочется почувствовать, что они достаточно важны для тебя, чтобы ты их впустила.

Я сжимаю губы, обдумывая. Никогда раньше так не смотрела на ситуацию.

— Может быть, — признаю я.

Он изучает меня еще мгновение, его взгляд становится таким пытливым, что начинаю разглядывать ногти. Обычно я обгрызаю их до мяса — одна из моих нервных привычек, — но в последнее время они выглядят неплохо. Я бы их накрасила, если бы лак не облезал через день.

— А как ты справляешься с отсутствием связи и интернета? — наконец спрашивает он.

— Прошло всего три дня, — говорю я. — Все нормально.

— Ты, конечно, сказала друзьям дома, где находишься.

— Ага. У Челси есть все мои вещи. Она знает, что я вне связи.

— Все твои вещи?

Черт. Он не знает, что меня выгнали из кампуса.

— Не было смысла оставаться в студенческом общежитии на лето, раз уж я собиралась ехать сюда, — говорю я спокойно.

— Понимаю. — Кинкейд смотрит на меня, и по едва заметной тени на лице я понимаю, что он скажет дальше. — В анкете ты написала много… Я знаю, что потеряла отца пару лет назад. И бабушку годом раньше. Есть ли еще родственники, с кем ты поддерживаешь связь?

Я качаю головой.

— Есть тетя, но мы почти не общаемся.

Он делает еще одну запись, затем поднимает взгляд, лоб слегка морщится.

— Ты потеряла мать, когда была совсем маленькой, — мягко говорит он.

— Послеродовая депрессия, — отвечаю я. Остальное пояснять не нужно.

— Ты пережила много утрат. Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— О. Я думал, ты старше. Без обид.

— Я не обижаюсь. Просто редко такое слышу. Обычно все думают, что я младше, наверное, из-за детского лица. Ну и потому, что я жутко незрелая.

— И как твое отношение к смерти изменилось? Ты часто о ней думаешь? Боишься?

Вопросы начинают меня напрягать. Я ерзаю на стуле, искусственная кожа громко скрипит.

— Не думаю. Раньше боялась потерять семью, но после смерти бабушки и отца… терять больше некого. Наверное, в этом и есть свой плюс, да? — Я неловко улыбаюсь, а он что-то записывает. — Но своей смерти я боюсь, — продолжаю я. — Боюсь умереть, не успев сделать все, что хочу, не успев испытать и оставить свой след в мире. Хотя это все боятся. А ты?

Его взгляд смягчается.

— Боюсь. Это вполне человечно. Все сводится к цели. Мы хотим найти свое предназначение до того, как умрем. — Кинкейд делает паузу. Дождь за окном усиливается, стучит по стеклу. — Ты уже нашла свое?

Я горько усмехаюсь.

— Ты шутишь? Нет.

Кинкейд чуть наклоняется, в его темных глазах появляется что-то заговорщическое.

— Думаю, ты найдешь его здесь, Сид. Я правда в это верю.

Меня бесит, насколько искренне тот это говорит, хотя я знаю — он просто играет на моем самолюбии, произносит то, что мне хочется услышать.

И все же я верю.

— Ты назвал меня Сид, — говорю я. — Значит, мы теперь друзья?

— Если ты мне доверяешь, думаю, можно сказать и так. — Кинкейд бросает взгляд на часы на стене. — Ну, на сегодня все.

— Прошло только тридцать минут.

— Я предпочитаю входить в курс дела постепенно, — его голос на мгновение становится грубее, в глазах вспыхивает жар, и, черт, я думаю о сексе.

— Ладно, — выдавливаю я тонким голосом.

— Лучше закончить на хорошей ноте, разве нет? — Он снова выглядит собранным и профессиональным. — Увидимся завтра на занятиях.

И вот так меня отпускают.

— Ты что-нибудь будешь заказывать завтра, когда поедут в город? — спрашивает Лорен. — Я думала взять ящик вина, если хочешь, разделим. Знаю, не слишком изысканно, зато надолго хватит. Может, будем пить за ужином.

Мы сидим с Мунаваром, Джастином и Наташей за столиком в беседке. Небо прояснилось во время ужина, и мы решили не идти в общую гостиную, а вместо этого смотреть на закат. Я, как обычно, сонная, но заставляю себя не спать.

Вечер и правда прекрасный: низкая полоса тумана стелется над входом в бухту и дальше, над океаном. Вода неподвижна, все купается в мягком золотом свете, а вдали виднеется группа морских выдр. Даже ветерок теплее обычного, ласкает кожу, и от этого все кажется волшебным. Такой вид заслуживает бокала вина, но…

— Я пас, — говорю. — Я сокращаю алкоголь.

В последний раз я пила, когда пришла пьяной к дому профессора Эдвардса, и после этого все покатилось под откос.

— Ничего. Все равно возьму, — говорит Лорен. — Мне больше достанется.

— Как прошла сессия с доктором Кинкейдом? — спрашивает Наташа. Она обычно молчаливая, редко говорит больше пары слов, кроме как с Джастином, с которым весь вечер флиртует. — Очень надеюсь, он не заставит меня говорить о чем-то личном.

— Все нормально, — отвечаю я. — Для начала всего полчаса. Пока не кажется слишком назойливым.

— Ты выяснила, женат ли он? — Лорен подмигивает, заходящее солнце отблескивает в ее волосах.

— Нет, — говорю я. — Это не мое дело.

Хочется добавить, что женатые тоже врут, но это откроет ящик Пандоры.

— Ты запала на преподавателя? — Мунавар застегивает куртку, явно мерзнет.

— Нет! — хором отвечаем я и Лорен, что только смешит остальных.

— Сидни! — голос зовет меня сзади. Я оборачиваюсь, почти ожидая увидеть Амани, хотя знаю, что она уехала.

— Кто там? — спрашиваю я, но вижу только кусты.

— Что? — Лорен хмурится.

— Показалось, меня зовут, — говорю я, жестом призывая всех замолчать.

— Сидни! — голос звучит снова, теперь чуть дальше. Он до боли знакомый, но я не могу понять, чей.

— Вот! — восклицаю я, оглядываясь на остальных. — Вы не слышали?

Джастин фыркает.

— Это лось ревет. Вряд ли здешние лоси знают твое имя.

— Нет, он сказал «Сидни», — настаиваю я, вставая.

— Ты куда? — Лорен хватает меня за рукав.

— Пойду посмотрю, кто это.

Выхожу из беседки, прислушиваясь, не позовут ли снова, и направляюсь к кустам.

— Сидни! — Лорен бежит за мной. — Да, теперь это я тебя зову! Ты что, не знаешь народных поверий? Не отзывайся, если тебя зовут в лесу!

Я что-то такое слышала, но думала, это какие-то аппалачские страшилки. По крайней мере, ночью свистеть я бы не стала. Но тот голос явно принадлежал человеку и явно звал меня.

Он действительно звучал как голос Амани… но это невозможно.

Я останавливаюсь на развилке: направо — к пляжу и домикам для исследователей, налево — к главному корпусу. Внезапно раздается шорох, и я клянусь, что вижу, как кто-то бежит вглубь деревьев, мелькает розовая ткань.

— Амани… — бормочу я и бросаюсь следом.

— Та девушка, которая уехала? — Лорен не отстает.

— Не знаю. Наверное. Может, она не уезжала.

— Зачем им врать? И почему никто ее не видел? Зачем прятать? — Лорен хватает меня за плечо. — Ну у тебя и воображение.

Но она права. На пляже никого — только спокойные волны, белый песок и одинокая Мадрона, ее оранжевая кора особенно ярко горит в лучах заката.

— Может, тебе стоит снова начать пить, — говорит Лорен, изучая меня. — Ты в стрессе, сама того не осознавая.

— Все в порядке, — бормочу я, вглядываясь в лес, подсвеченный закатом. — Я точно слышала свое имя.

— Наверное, лось, как сказал Джастин. Здесь рядом эстуарий¹⁹, их рев разносится далеко. Пошли назад. Мы оставили Мунавара с Джастином и Наташей, боюсь, он там теперь третий лишний.

Но к тому времени, как мы возвращаемся в беседку, я уже вымотана. Солнце еще не село, но мне хочется уснуть до темноты.

Я прощаюсь и иду в главный корпус. Общая гостиная непривычно тиха — только Нур сидит в кресле у камина с книгой. Остальные, видимо, гуляют.

Поднимаюсь по лестнице и замираю на площадке, услышав, как наверху захлопывается дверь и поворачивается ключ. Звуки явно доносятся из моей комнаты. Я сворачиваю за угол — и вдруг мимо меня стремительно спускается Кинкейд.

— Кинкейд? — окликаю я, но он лишь проносится мимо, оставляя за собой шлейф аромата сладкого табака и кедра.

Я смотрю, как он исчезает за входной дверью, затем бегу наверх. Быстро открываю свою комнату, захлопываю дверь и запираю ее.

Неужели Кинкейд только что был у меня?

Включаю свет, осматриваюсь. Все на месте — или, по крайней мере, так кажется.

И тут я замечаю то, что просто не могла не увидеть раньше.

Из-под кровати выглядывают черные кроссовки «Найк», которые я думала, что забыла взять.