Дело смерти

ГЛАВА 23

Наше путешествие на полуостров начинается не с пешего похода, а с поездки на квадроцикле. Когда мы все собираемся у тотемного столба — как раз в тот момент, когда солнце показалось из-за хребта, — Ник ведет нас к квадроциклам, припаркованным на технической стоянке. Через минуту появляется Кинкейд, а за ним доктор Эрнандес с тележкой, полной припасов, включая палатки — по одной на каждого человека.

Трудно не смотреть на Кинкейда, делать вид, будто мы не были в объятиях друг друга, пока в пять утра не зазвонил его будильник и мне не пришлось бежать в свою комнату, чтобы принять душ и собраться. Помогает то, что я настолько измотана, что едва могу ясно видеть.

Но поездка на квадроцикле помогает мне проснуться. Я сижу рядом с Лорен и Мунаваром. Рав и Патрик впереди, рядом с доктором Эрнандесом, который везет нас к месту высадки. Два других квадроцикла ведут Ник и Кинкейд, они везут остальных студентов и припасы. Я намеренно выбрала тот, где был Эрнандес, чем вызвала странное выражение лица у Лорен. Правда в том, что мне нужно было немного пространства от Кинкейда, чтобы привести мысли в порядок — я так боюсь, что все произошедшее между нами прошлой ночью, написано у меня на лице, словно он начертал свою страсть на моем теле. Что, в общем-то, так и есть, но следы от веревок скрыты.

И я не хочу сидеть с Ником, не после инцидента с козленком. Теперь, когда я увидела его темную сторону, когда поняла, что его образ серфера — всего лишь маска, я не хочу иметь с ним ничего общего. От него у меня мурашки по коже. Интересно, кто из них с Майклом в следующий раз напугает меня.

Поездка на квадроцикле должна занять чуть больше часа — мы следуем по лесовозной дороге, ведущей к полуострову. Погода уже не такая прекрасная, как вчера. Утренний туман клубится пятнами, в небе облака, но все еще сухо и тепло, а когда солнце прорывается сквозь них, оно озаряет пейзаж миллионами оттенков зеленого.

Я помню, как была поражена всем этим зеленым в первый день здесь, хотя тогда было пасмурно. Кажется, прошла целая вечность. Время в Мадроне словно перестало существовать, и если бы не постепенно теплеющая погода с каждым днем, а также цветущие нутканские розы и кусты ежевики, я бы даже не заметила, как весна переходит в лето.

— О, смотрите! — говорит Лорен, толкая меня локтем, чтобы я посмотрела на черного медведя с медвежатами вдалеке.

Очередной момент, когда я жалею, что у меня нет камеры. Я делаю мысленную пометку спросить Кинкейда, взял ли он свой полароид. Уверена, во время настоящего похода мы увидим много диких животных.

Внезапно я представляю козленка, застрявшего на стене сарая, и меня тошнит. Этот образ навсегда запечатлелся в моем мозгу. Это осознание того, что Мадрона делает что-то, чего не должна делать.

— Что случилось? — спрашивает Лорен, наклоняясь ко мне, чтобы перекричать рев квадроцикла и хруст камней под колесами.

Я качаю головой, в ушах звенит угроза Ника.

— Просто укачивает, — громко говорю я, пока нас подбрасывает на кочках. — А как ты себя чувствуешь? Все еще хочешь уехать домой?

— Не знаю, — говорит она. — Теперь, когда мы здесь, в дикой природе? — Она откидывается назад, закрывает глаза и глубоко вдыхает. — Нет, не особо. Я ждала этого чертового похода с того самого момента, как о нем объявили. Даже не знаю, есть ли в этом смысл, я имею в виду, зачем здесь специалисты по морским наукам вроде Джастина и доктора Эрнандеса, если мы будем в горах? Наверное, просто очередная бесполезная работа. Но мне все равно, главное выехать из поселения. Я чуть с ума не сошла.

— И я вместе с тобой, — отвечаю ей, и она иронично улыбается.

Она права. Поход действительно совпадает с более приятной погодой, это точно, но также происходит в то время, когда большинство студентов начинают ломаться под давлением тумана и изоляции. Возможно, это хорошо спланировано — давать нам немного свободы время от времени, чтобы мы не взбунтовались.

Хотя, может быть, поселению просто хочется избавиться от нас. Только Эверли, Майкл и исследователи остались там — все студенты уехали.

По моей спине пробегает холодок беспокойства.

Они специально избавились от нас?

Что-то происходит в Мадроне?

«Или что-то происходит здесь?» — шепчет внутренний голос.

Я игнорирую его. Это все, что я могу сделать, хотя ощущаю тревогу. Буду настороже. Не от медведей и волков, а от…

Я даже не знаю, от чего исходит угроза.

Просто знаю, что нельзя терять бдительность, где бы я ни находилась и с кем бы ни была.

Оглядываюсь через плечо на Кинкейда, который ведет квадроцикл немного позади нас. В своем оливковом дождевике и авиационных очках он выглядит одинаково непринужденно как за рулем этого мощного зверя на крутой горной дороге, так и стоя перед классом с учебником в руках.

«Мне повезло, что он на моей стороне», — думаю я.

Хотя я все еще полностью не доверяю ему.

Я доверяю ему в интимном плане. Верю, что он заботится обо мне.

Но на этом все.

Я до сих пор не уверена, хороший ли Кинкейд человек.

Думаю, иначе он не смог бы работать в Мадроне.

И я на самом деле совсем не знаю Кинкейда.

— Проверяешь, не съехал ли он с дороги? — лукаво спрашивает Лорен, наклоняясь ко мне.

Я поворачиваюсь вперед, чувствуя прохладный воздух, пока мы поднимаемся все выше, и стараюсь, чтобы мои щеки не покраснели.

— Просто любуюсь видом.

— Готова поспорить, что так, — говорит она.

В конце концов, квадроцикл останавливается перед промышленным зданием с зеленой жестяной крышей, посреди большого пустынного участка — странное зрелище среди такой красоты. Эрнандес рассказывает нам, что раньше это здание использовалось лесорубами, но лесозаготовки в этом районе прекратились уже давно, прямо на краю парка.

Мы слезаем с квадроциклов, с нетерпением разминая ноги. Доктор Эрнандес раздает протеиновые батончики в качестве перекуса до обеда, а наши бутылки наполняют водой из прицепа в задней части машины Ника.

Затем Кинкейд раздает нам палатки — его палец слишком долго касается моего, когда он передает мою — и говорит, чтобы мы пили дорогие напитки, пока можем. Отныне мы будем пить воду из ручьев и озер, очищая ее специальными таблетками.

Ник машет на прощание, садится на квадроцикл и уезжает.

— Почему он уезжает? — спрашивает Мунавар.

— Я что, для вас пустое место? — шутит доктор Эрнандес. — Нику нужно заняться кое-какими делами в лаборатории.

«Только бы не козлята…»

— А мне обычно не удается участвовать в таких экспедициях, — продолжает Эрнандес. — Как и студентам, изучающим морские науки. Так что это приятная смена обстановки. Хотя теперь, когда я здесь, мне немного не по себе. Вы уверены, что путь туда займет три дня, а обратно — еще три?

Кинкейд ухмыляется, и в уголках его очков-авиаторов появляются морщинки, от чего у меня замирает сердце.

— Не будь слабаком.

Я поправляю мешок с палаткой на спине, и мы выстраиваемся в колонну: Кинкейд впереди с винтовкой для защиты, Эрнандес замыкает шествие, а наши колокольчики звенят на рюкзаках. Я рада присутствию Эрнандеса, потому что с Ником мне было бы не по себе, но все же задаюсь вопросом, что там за дела у Ника в лаборатории.

Я стараюсь не думать об этом. Иначе только накручу себя еще больше.

Вместо этого сосредотачиваюсь на своих ощущениях, полностью погружаясь в настоящее. Слышу крики птиц на деревьях — уже не кедровых, а горных тсуг и бальзамических пихт — и хруст земли под ногами. Вдыхаю запах хвоинок, резкий горный воздух и ручьев. Чувствую, как солнце проникает сквозь полог деревьев над головой, согревая кожу, несмотря на то, что становится прохладнее. Пью воду и наблюдаю, как все мы, студенты, идем в колонне к какой-то цели, даже если не знаем, к какой именно.

Испытываю какой-то прилив товарищества к своим однокурсникам. Я правда узнала их всех и полюбила.

Кроме Клэйтона. Хотя потом я уже не боялась его. Мне казалось, что он пытался мне что-то сказать, словно… заботился обо мне. Просто он был настолько странным и резким в своих действиях, что это было трудно понять.

Очень надеюсь, что Кинкейд сказал правду. Что Клэйтона посадили на самолет и отправили домой. Надеюсь, он пытался предотвратить что-то катастрофическое, а не просто чрезмерно опекал меня. Каким бы милым ни был жест Кинкейда, он оказывает на меня сильное давление. Я могу постоять за себя и справилась бы с Клэйтоном сама. Девушки со временем становятся экспертами в общении с неприятными типами, даже если это нас утомляет и даже если мы не должны этого делать.

Мы идем несколько часов, прежде чем сделать первый привал. Я устала и у меня кружится голова — я не привыкла к таким нагрузкам и такому малому количеству сна. Кинкейд продолжает смотреть на меня, и я вижу, что он мысленно проверяет, как я себя чувствую. Время от времени я одариваю его сдержанной улыбкой. Только после обеда — простых бутербродов с ветчиной и сыром, которые раздает Эрнандес — я немного оживляюсь, и мы продолжаем путь.

Тропа неровная, и местами ее трудно проследить, даже когда мы входим в парк. Я понимаю, что сюда никто не приходит, кроме сотрудников Мадроны. Время от времени, когда тропа петляет между открытой скалой и осыпями, мы видим мрачную лесистую гору вдалеке, и ее зубчатая форма напоминает челюсть.

— Это Роковая Гора, — говорит Кинкейд.

Ну ага, конечно.

— Технически, гора Рока, — продолжает он, — но, знаете, тогда звучит не так впечатляюще.

Мы продолжаем идти, спускаясь все ниже, в густой лес.

Кинкейд не умолкает, прекрасно донося свой голос до всех двенадцати участников группы, включая Эрнандеса. Я улавливаю лишь отдельные факты: полуостров впервые исследовали ботаники в 1975 году. До этого никто не подозревал, что здесь находится настоящая сокровищница грибов, мхов, лишайников и растений.

Наконец мы останавливаемся на ночлег — на травянистой поляне, усыпанной крошечными белыми и розовыми цветами, окруженной лиственницей и тсугой. Мои ноги горят, и я так устала, что хочу сразу заползти в палатку и уснуть, но сначала нужно ее собрать.

Тупо смотрю на палатку, не двигаясь, пока Кинкейд не подходит и не помогает мне.

После того как он устанавливает ее профессионально и в рекордно короткое время — еще одна невероятно сексуальная черта в нем — он наклоняется ближе.

— Хочешь прогуляться?

У меня замирает сердце.

— Прямо сейчас? — шепчу я и оглядываюсь. Все заняты установкой своих палаток, но никто не обращает на нас внимания.

Он кивает и уходит к краю поляны.

Я стараюсь сохранять спокойствие. Огибаю край поляны и ныряю в лес. Кинкейд уже далеко впереди, поэтому я иду так быстро, как могу, чтобы не потерять его, и внезапно мы оказываемся в темном лесу. Воздух здесь прохладный и влажный, нежный, как поцелуй на коже, и сквозь склонившиеся деревья доносится шум журчащего ручья.

Кинкейд стоит под ветвями, стягивает рубашку.

— Там есть ручей, в нем можно помыться, — говорит он, кивая в глубину леса. — Вода холодная, но после этого мы снова будем чувствовать себя как новенькие.

Но я едва слушаю его, потому что могу только откровенно пялиться на его тело. Да, я видела его прошлой ночью, и даже больше, но сейчас ранний вечер, свет яркий, и он выглядит как лесной бог с подтянутыми мышцами, гладкой, слегка загорелой кожей, еще и татуировкой ворона на руке.

Мне кажется, что если бы в Древней Греции существовали мужские дриады, то Уэс Кинкейд был бы одной из них.

Не теряю времени даром, сбрасывая одежду, раздеваясь перед ним. Когда я стою в лесу совершенно голая, я тоже чувствую себя сказочной нимфой.

Да, тело у меня не как у феи, на бедрах есть целлюлит, а на животе складочка, даже несмотря на то, что я немного сбросила вес, приехав сюда. Но сейчас, стоя вот так перед Кинкейдом, наблюдая, как его член твердеет, упираясь в джинсы, видя, как в его взгляде разгорается вожделение, пока он медленно оглядывает мое тело, а моя кожа покрывается мурашками, словно ее лижут языки пламени, — я чувствую себя мифическим созданием.

— Ручей может и подождать, — говорит Кинкейд, прежде чем сделать шаг ко мне и схватить меня за талию.

Одним движением он притягивает меня к себе для поцелуя — голодного и стремительного. Словно дикий зверь, он принимается целовать мою шею, кусать ключицу, затем опускается к груди, лижет и сосет, пока я не начинаю стонать.

Как только у меня подкашиваются ноги, он подхватывает меня руками и опускает вниз, пока я не оказываюсь в мягком мху и упругих зарослях розового альпийского рододендрона. Его руки грубы, он быстро раздвигает мои бедра, открывая для себя, а пятнистый солнечный свет пробивается сквозь ветви над нами.

Я завороженно смотрю, как он опускает голову между моих ног, обвивает руками мои бедра, фиксируя меня на месте и удерживая. Он с восхищением смотрит на мою киску, затем поднимает на меня взгляд сквозь ресницы, и на его лице появляется ухмылка — кривая и порочная.

Затем он снова опускает голову, набрасывается на меня, как голодный, его губы, рот и язык — влажные, сильные и напористые.

В горле застревает стон, и я запрокидываю голову. Деревья, кажется, смыкаются над нами, защищая, а я начинаю чувствовать себя так восхитительно и легко. Пьянею от наслаждения, воздух будто мерцает и тает.

Моя голова бессильно поворачивается в сторону, и я замечаю грибы, окружающие нас.

Одни — крошечные, другие — крупные. Все прозрачно-белые, с оранжевыми пластинками.

— Эксандеско… — выдыхаю я как раз в тот момент, когда язык Кинкейда проникает в меня, лишая слов. Глаза сами закрываются, пока я переживаю волну удовольствия, а когда снова открываю их, грибы кажутся почему-то ближе.

«Что происходит?» — мелькает мысль, но в то же время мне все равно. Голова стала слишком тяжелой, чтобы что-то соображать, и я погружаюсь глубже в мох, позволяя ощущениям окутывать меня.

Кинкейд продолжает ласкать языком, опустошает меня, пока я не погружаюсь так глубоко, будто начинаю сливаться со мхом воедино. Мой разум пронзает звезды, и мне кажется, будто моя душа растворяется.

— Не останавливайся, — шепчу я, открываю глаза и вижу, как ветви деревьев тянутся ко мне, жаждут меня, желают. Воздух наполнен искрящейся в солнечном свете оранжевой пылью, я вдыхаю ее, глубоко, насколько могу, чувствуя, как она наполняет мои легкие, проникает в кровь.

«Мы — единое целое», — проносится у меня в голове. — «Мы — одно».

Поднимаю голову и смотрю на Кинкейда. Оранжевая пыль оседает на его волосах, на плечах, пока он продолжает ласкать меня языком, и каждый взмах его языка заставляет мое тело извиваться. Но когда я пытаюсь пошевелиться, у меня не выходит.

Бросаю взгляд вниз и вижу тонкие нити мицелия, прорастающие из мха, которые нежно обвивают мои запястья и лодыжки. Они удерживают мои ноги раздвинутыми для Кинкейда, пока он поглощен мной, а розовые цветки альпийской азалии прижимаются к моей обнаженной коже, словно целуя ее. Я оглядываюсь — грибы еще ближе.

Они движутся, когда на них не смотрят.

Медленно приближаются ко мне.

«Это не реально», — едва пробивается сквозь муть в сознании слабая мысль. — «Это не правда. Галлюцинация».

Но если я и чувствую страх, он исчезает, когда Кинкейд доводит меня до кульминации. Я мощно кончаю, а мицелий сжимается, словно те самые веревки, что Кинкейд использовал прошлой ночью, приковывая меня к месту.

«Я пленница леса, его собственность», — думаю я, пока мое тело продолжает биться в конвульсиях, прижимаясь к его рту. Нити мицелия впиваются в мою кожу все сильнее, сильнее, а внутри меня словно разрывают на атомы. Я едина с землей, наши души сливаются. Зрение затуманивают вспышки света, путешествующие сквозь пространство и время, и…

— Сидни?!

Я открываю глаза.

Поднимаю голову.

Вижу, как Кинкейд смотрит на меня, и на его лице беспокойство.

Моргаю и смотрю на свои запястья и лодыжки.

Никакого мицелия.

Оглядываю лес.

Деревья стоят на своих местах, и нет ни единого гриба.

Словно их никогда и не существовало.

— Ты в порядке? — спрашивает он, и в его голосе слышится легкая паника. Нигде нет и намека на оранжевую пыль.

Я криво улыбаюсь, чувствуя себя крайне странно.

— Я просто…

Но не знаю, как закончить фразу.

Я в порядке?

— Казалось, ты была в другом мире, — говорит он, медленно выпрямляясь и садясь на колени. — Я звал тебя, но ты не реагировала. Я, блядь, до смерти перепугался.

— Видимо, оргазм был настолько ошеломительным, — выдыхаю я, приподнимаясь на локтях. Я не собираюсь рассказывать ему, что мне привиделось, будто лес приковывает меня к земле, пока он делал со мной что хотел. Есть странности вроде видений Амани и снега в июне — а есть жутко странное. Как бы снисходительно Кинкейд ни относился к моим психическим проблемам, думаю, это переплюнуло бы предел его сострадания.

Он помогает мне подняться, по пути целует и, взяв за руку, ведет к ручью, чтобы помыться.

Он снимает штаны, его член наполовину возбужден, и я опускаюсь на колени, чтобы довести его до оргазма. Это справедливо, и я быстро справляюсь с задачей, проглатывая его сперму.

Потом мы заходим в воду. Она ледяная, и я забираюсь лишь по бедра, приседая, чтобы помыться. По крайней мере, это отрезвляет, возвращает меня к реальности. Такое чувство, будто меня выдернули из сна.

Мы выходим из ручья, и небо как раз очищается, солнце согревает нашу кожу. Здесь высота чуть выше уровня моря, а это значит, что солнечные лучи ярче и мы быстро высыхаем.

Я хватаю свою одежду и отхожу по нужде.

— Далеко не уходи, — предупреждает он, натягивая боксеры.

— И не подумаю, — отвечаю я, отступая за деревья.

Только не сейчас, когда лес, кажется, оживает, стоит отвернуться.

Я заканчиваю свои дела и натягиваю трусы и леггинсы. Уже надеваю футболку, как вдруг слышу шорох в кустах.

Стремительно заканчиваю одеваться и вовремя замечаю синюю бейсболку и темные волосы, появившиеся над желтыми цветами орегонского винограда на склоне подо мной.

Внезапно незнакомец поднимает голову и замирает, заметив меня.

Он из местных, одет в черную футболку с короткими рукавами и джинсы, через плечо перекинут рюкзак.

— Это ты, — произносит он суровым голосом, полным презрения. — Давно не виделись. Снова решила меня подставить? Мало тебе того, что ты с нас поимела?

Я лишь молча смотрю на него. Я никогда раньше не видела этого человека.

— Простите? — говорю я неуверенно.

Он приподнимает козырек бейсболки и хмуро смотрит на меня. Затем в его глазах появляется страх.

— Нет, — качает он головой. — Нет. Простите, простите. Ошибся. Вы — не она.

И он поворачивается, чтобы уйти.

— Эй! — кричу я ему, но он не останавливается и быстро скрывается в кустах, словно бежит от меня.

Что за хрень?

— Сидни? — появляется рядом Кинкейд. — С кем ты разговаривала?

Я показываю в сторону кустов, но там и следа не осталось от человека.

— Там был мужчина, — говорю я ему, и он хмурится. — Нет! — быстро восклицаю я, чувствуя, как нарастает паника. — Нет, это не галлюцинация. Можешь поймать его, он просто спустился вниз. Там был мужчина. Из местных. Он принял меня за кого-то другого.

— За кого он тебя принял? — спрашивает он, вглядываясь в заросли и лес под нами.

— Не знаю. Он сказал, что давно меня не видел, и спросил, собираюсь ли я снова его подставить.

На его лице появляется понимание, и он кивает.

— Понятно. Он принял тебя за Эверли. — Он бросает на меня взгляд. — У Эверли были проблемы с местными. Они ее боятся. Боятся всех из «Мадроны».

— Проблемы в смысле она их обманывает?

— Ага.

— Боже правый, что еще? В «Мадроне» вообще есть что-то нормальное?

— Мы делаем благое дело, — вздыхает Кинкейд. — Но за это приходится платить. «Мадрона» арендует землю, но так как грибы находят на их земле, «Мадрона» просто присвоила всю прибыль себе. Я и еще несколько человек договорились, чтобы местные получали процент от продаж фармацевтической компании, но без моего ведома составили новый контракт, который по сути вычеркнул их из сделки. Джонстоны наняли каких-то юристов, которые составили договор так, утопив все в формулировках и сделав его железобетонным. Когда адвокаты попытались оспорить его, местных уже ни во что не ставили.

Я кривлю губу от отвращения.

— Ужас какой-то. Это их земля, все здесь принадлежит им. Им же должны хоть что-то.

— Я знаю, — грустно говорит он, но сам ухмыляется.

— Ты чего ухмыляешься?

— Потому что, — он вздыхает с облегчением. — Я хотел знать, на чьей ты стороне в этой всей истории. Приятно осознавать, что ты чувствуешь то же, что и я.

— Ну, конечно, я на их стороне. У меня есть мораль.

— Так и держись за свою мораль, — говорит он, и его глаза вспыхивают напряженностью. — Я видел, что амбиции делают с человеком. Я видел, что они сделали с Эверли. Все отбрасывается в сторону в погоне за признанием или богатством.

— Ты говоришь так, будто ненавидишь это место, — отвечаю я ему. — Почему бы тебе не уплыть отсюда?

— Когда-нибудь, — говорит он, глядя вдаль. — Когда-нибудь я так и сделаю. Но сейчас я не могу уйти. Пока ты здесь.

— О нет, — говорю я, хотя на душе становится тепло. — Не говори, что остаешься из-за меня.

— Я остаюсь из-за тебя, милая, — говорит он, хватая мою руку и прижимая ее к своим губам. — Я сгораю от любви к тебе. Ты — моя лихорадка, Сид. И лекарств нет.