Дело смерти

ГЛАВА 15

— Добрый день, всем! — весело произносит Эверли, стоя перед аудиторией лаборатории. — Доктор Ву сейчас в творческом отпуске, поэтому сегодня я проведу занятие.

Прошла неделя с последнего лабораторного занятия, когда доктор Ву выбежала в слезах, и время пролетело незаметно. После того завтрака с Кинкейдом на его лодке я почувствовала себя ближе к нему, но вне класса он стал неуловим. У меня не хватает смелости подойти к его лодке и поздороваться, но я бы солгала, если бы сказала, что не брожу по территории в надежде случайно встретить его или не выглядываю по ночам в окно, надеясь увидеть его во время обхода. Просто смотреть на него во время занятий недостаточно, хотя когда он изредка встречается со мной глазами и удерживает взгляд, этого электричества хватает, чтобы продержаться весь день.

Это похоже на любовную тоску. Я не влюблена в Кинкейда, но где-то глубоко внутри тлеет искорка, которая хочет разгореться. Хочет превратиться в огонь, который поглотит меня целиком. Я склонна влюбляться быстро и сильно, а потом либо остывать, когда становится скучно, либо меня отбрасывают в сторону, потому что человек наконец осознает, что я слишком сложная. Это невозможно скрывать вечно. Я знаю, что при первой же возможности могла бы сильно влюбиться в Кинкейда, но как будто бы, я учусь на своих ошибках, особенно после того, как недавно их совершила.

Поэтому, хотя я и хочу увидеть его, поговорить с ним наедине, лучше этого не делать.

Опасно получать то, чего хочешь.

Погода тоже способствовала тому, что время размылось. Туман настолько густой, что в некоторые дни не видно дальше нескольких футов. Из-за этого все дни сливаются в один, когда не видишь солнца.

Сегодня не исключение. Все лампы в лаборатории горят, потому что туман окутывает здание, а затемненные окна создают впечатление сумерек.

Я возвращаю внимание к Эверли. Она, как обычно, выглядит великолепно, даже в лабораторном халате. Хотя теперь я понимаю, что она носит его для вида, поскольку это не настоящая лаборатория.

Она грациозно откидывает длинные светлые волосы с плеча и начинает рассказывать о том, как гифы и грибы могут обладать формой сознания, и как Мадрона усовершенствовала исследования, экспериментируя, можно ли использовать это сознание для создания специфических лекарств с помощью «Аманита эксандеско».

— Главный вопрос, над которым мы сейчас работаем, — говорит она, прохаживаясь взад-вперед, — Если отдельные гифы обладают сознанием, что происходит, когда взаимосвязанная колония из тысяч этих отдельных клеток объединяется? Становится ли это коллективным разумом, за неимением лучшего термина? Или они сохраняют свою независимость? Если мы можем разделить гифы, можем ли мы заставить их выполнять отдельные задачи, воздействуя на разные нейроны?

Мунавар стучит меня по плечу, и я поворачиваюсь на стуле к нему.

— Это намного интереснее, чем любые лекции Ника, — шепчет он. На нем футболка дня. На ней написано «Груздь» — «Радоздь».

— Мне кажется, я узнал больше за последние десять минут, чем за последние несколько недель, — его глаза сияют. — Конечно, профессор Кинкейд тоже завлекает, я прав?

Я поворачиваюсь обратно и закатываю глаза. Мне не нравится это самодовольное выражение на его лице и то, на что он намекает.

Эверли продолжает говорить, а потом раздает нам слайды с органическими веществами для микроскопов. Я не могу не думать о том, что сказал Клэйтон — что это пустая работа. Тем не менее органическое вещество оказывается гифами самого эксандеско, так что я очень рада рассмотреть поближе этот знаменитый гриб.

В конце концов час заканчивается, и Эверли отпускает нас. Я иду к двери с Лорен, Равом и Мунаваром, когда Эверли говорит:

— Сидни, можно с тобой поговорить?

— О-о-о, — поддразнивает Мунавар. — Кто-то в беде.

— Это не так, — говорит Эверли с улыбкой. — Но ты попадешь в беду, если не уйдешь. — Она делает отгоняющий жест своими изящными пальцами.

Выражение его лица бесценно, потом он практически выбегает из комнаты, а Лорен смеется ему вслед.

Я ожидающе смотрю на Эверли. Она сказала, что я не в беде, и все же мои ладони потеют. Хочу, чтобы Эверли меня приняла, но в то же время, несмотря на то, что она была исключительно понимающей и доброй, она заставляет меня нервничать.

— Чем могу помочь? — шучу я с деревенским акцентом.

— Просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь, — говорит она. — Как твои руки? Есть побочные эффекты от вакцины?

Мне пришлось сделать еще две прививки от бешенства после первой, в разные руки.

— Обе болят.

Она кивает.

— Мы почти закончили, — ее взгляд скользит по моему телу и лицу, оценивая. — А как ты себя чувствуешь на душе? Я должна спросить.

— Ты не доверяешь, если Кинкейд это делает?

В ответ ее улыбка становится натянутой.

— Уэс здесь не в роли друга. А я — да. Я беспокоюсь о тебе, Сид, моя лучшая ученица, — она протягивает руку и ерошит мне макушку, как собаке.

Я неловко смеюсь, уворачиваясь от ее руки. Приглаживаю волосы, стараясь не показать раздражение.

— Да ладно, лучшая ученица. Мы же еще даже никаких тестов не проходили.

— Ты же знаешь, что здесь мы никого не тестируем. Если ты добралась до этого момента — значит, прошла. Все это время нужно посвятить работе над твоим дипломным проектом, — при упоминании диплома у меня сводит живот. Она смотрит на меня с сочувствием.

— Но конечно, тебе больше не нужно его делать, да? Так расскажи мне, Сид, какие у тебя планы? Я разрешила тебе остаться, но тебе все равно нужна цель, задача. Ты должна внести свой вклад в Мадрону.

— Моего присутствия недостаточно? — шучу я.

— Можно было бы так подумать, — сухо отвечает она. — Нет, ты слишком талантлива, чтобы что-то от нас скрывать.

Мне очень хочется, чтобы она перестала так говорить, потому что я знаю, что это неправда. Я скрещиваю руки на груди.

— Могу я быть с тобой откровенной?

— А ты когда-нибудь бываешь нечестной? — шутит она.

— Если я такая талантливая, если все здесь талантливы, тогда почему мы занимаемся простой рутинной работой в лаборатории? Почему бы не включить нас в реальную работу и не показать, как на самом деле работает Мадрона? Вы заставили нас подписать договор о неразглашении. Если вы беспокоитесь, что мы можем увидеть что-то, чего не должны…

— Например? — перебивает она.

— Не знаю. Понятия не имею. Вы постоянно рассказываете об исследованиях, испытаниях и удивительных свойствах вашего гриба, но мы этого не видим.

— На все нужно время, — спокойно отвечает она. — Сначала я предпочитаю заложить фундамент.

— Значит, я права. Это не настоящая лаборатория.

Она оглядывается по сторонам.

— О, здесь мы и правда работаем, — говорит она, прежде чем снова посмотреть на меня с хитрым выражением в зеленых глазах. — Но ты права. Это не главная лаборатория. Они находятся внизу.

— Тут есть подвал? — удивляюсь я. — Их несколько?

— Хочешь посмотреть?

— Конечно, хочу.

— Пойдем, — говорит она, направляясь в другой конец комнаты к той самой двери. — Но пообещай, что никому не расскажешь. Я не хочу, чтобы другие студенты думали, будто ты получаешь особое отношение.

— Обещаю, — говорю я, жестикулируя возле сердца. Я знаю, что моя бабушка-католичка внимательно следит за мной, чтобы убедиться, что я не нарушу клятву.

Она достает ключ-карту с бейджа и проводит ею по двери. Та со щелчком открывается, и она распахивает ее, открывая темную лестницу. Она входит внутрь, и включаются датчики движения, зажигая свет.

Я следую за ней вниз по узкой лестнице, мой пульс зашкаливает от волнения. Наконец-то я увижу, где происходит настоящее волшебство.

Внизу лестницы — две двери напротив друг друга. Я пытаюсь представить себе план здания, сопоставляя его с формой и размером здания наверху, и понимаю, что обе комнаты, должно быть, продолжаются под землей за фундаментом учебной лаборатории. Интересно, существует ли здесь система туннелей?

Она проводит картой по правой двери и заходит внутрь, включая свет. Эта лаборатория вдвое больше той, что наверху, наполнена гулом машин, многие из которых я никогда раньше не видела.

— Я думала, лаборатория работает все время, — говорю я, удивляясь тому, что она пуста.

— Так и есть, — отвечает она. — Техники сейчас в испытательной лаборатории через холл. Я бы отвела тебя туда, но их нельзя беспокоить.

— Техники, — медленно произношу я. — Как доктор Карвальо?

— Да.

— А кто еще из техников? — спрашиваю я, потому что еще не видела на территории никого незнакомого. — Доктор Ву?

— Работники на неполный рабочий день, — говорит она. — Они проводят большую часть времени в лаборатории и живут в западном домике. Наверное, поэтому ты их не видела, — добавляет она, словно читая мои мысли.

— А, — говорю я, снова оглядывая лабораторию.

— Ты можешь представить себя работающей здесь? — небрежно спрашивает она.

Несколько недель назад я бы ответила «да» без колебаний. Теперь мне нужно подумать.

— Думаю, это зависит от того, чем бы я занималась.

— Чем бы ты ни захотела, — говорит она. — Если правильно разыграть карты, в конце может появиться работа для тебя. Представь, как это решит все твои проблемы. Ты бы жила здесь, получала бы хорошую зарплату и участвовала в революционных исследованиях. Ты оставила бы след в истории на поколения вперед.

Да. Все эти исследования, о которых мы до сих пор мало что знаем.

— Насколько вы близки к тому, чтобы найти лекарство от болезни Альцгеймера? — спрашиваю я ее.

Ее брови поднимаются.

— Очень близки. Мы практически нашли лекарство. Нужно только довести его до совершенства, прежде чем начинать испытания.

— Но я думала, вы уже проводите клинические испытания.

— Закрытые клинические испытания, — говорит она. — Мы тестировали на животных.

Я морщусь.

— Но Кинкейд говорил…

Ее осанка напрягается.

— Что сказал Уэс? — спрашивает она отрывисто.

— Что он был вашим нейрохирургом.

Ее глаза на секунду сужаются, прежде чем выражение лица смягчается.

— Так и было. Он им и остается, хотя Майкл взял на себя его роль. Уэс очень заботится о спасении людей любым способом.

Ах, значит, Майкл тоже нейрохирург. Я бы не позволила этому человеку приближаться к моему мозгу.

— Значит, исследования проводились только на животных?

— Не совсем, — говорит она.

Ее скрытность начинает действовать мне на нервы.

— Знаешь, я хотела учиться здесь именно из-за того, что обещали из ваших интервью и пресс-релизов. Болезнь Альцгеймера близка моему сердцу — именно поэтому я здесь. Моя бабушка умерла от нее.

— Я знаю, — она кивает, ее взгляд смягчается. — Иногда я забываю, что ты…

Она замолкает.

— Забываешь что?

— Забываю, через что ты прошла, — она вздыхает, сочувственно качая головой. — Слишком много. Это слишком много для одного человека, Сид.

Ее внимание заставляет меня нервничать.

— Я справилась, — подшучиваю я.

Но она не смеется. Ее глаза сужаются, когда она смотрит на меня.

— Я бы так не сказала.

Я ощетиниваюсь.

— Я нормально справилась, — уточняю.

Ее губы сжимаются, пока она обдумывает это, ее поведение меняется.

— Да. Ты нормально справилась. Учитывая, знаешь, все. Но ты могла бы стать лучше, — она протягивает руку с ногтями бежевого цвета и убирает прядь волос с моего лица. — Может быть, тебе просто нужно больше времени. Нужно повзрослеть. Выучиться. Я забываю, что ты все еще просто аспирантка.

Просто аспирантка?

— Технически, уже нет, — бормочу я.

— Конечно. Вот что я скажу, — говорит она через мгновение. — Продолжай хорошо себя показывать и доказывать свою ценность, и тогда я впущу тебя в самый центр. Найди свое предназначение в Мадроне. Найди то, что тебя вдохновляет. Выясни, как быть полезной. Используй свою гиперконцентрацию и сосредоточься на чем-то стоящем. Удиви меня.

Гиперконцентрация. Это напоминает мне, что я не принимала Аддерал уже как минимум десять дней.

— Если я докажу свою ценность, тогда ты впустишь меня, правда позволишь увидеть, что здесь происходит?

— Обещаю, — говорит она, затем наклоняется и выключает свет, погружая нас в темноту, за исключением зеленых и синих светящихся огней различных машин.

На этот раз я лежу на животе.

Совсем голая, моя грудь прижата к столу в лодке Кинкейда.

Мои руки связаны за спиной. Я чувствую, что это веревка — волокна впиваются в кожу, затянуты болезненно туго, именно так, как я люблю.

Поднимаю взгляд, ожидая увидеть на стене картину с орлом.

Но вместо нее — картина с изображением могилы, на которой растут грибы.

Что-то под землей шевелится, пробивается наружу.

Что-то на этой картине реально и вот-вот родится.

— Не смотри, — голос Кинкейда груб и повелителен, он звучит у самого моего уха. — Не делай ничего, пока я не прикажу.

Его рука скользит вдоль моего позвоночника — от плеч до самой попы, и лишь через мгновение я понимаю, что на нем перчатка. Он проводит рукой обратно вверх и затем прижимает мою голову к столу.

— Лежи смирно, — он говорит хрипло. — Не смей шевелиться, не смей издавать ни звука, иначе отправишься спать со связанными руками, с распухшей киской, умоляющей о ласке, — он наклоняется ближе, проводит языком по краю моего уха, заставляя меня содрогнуться. — Хотя, с другой стороны, я обожаю, когда ты умоляешь. Да и твоей киске, думаю, это тоже нравится.

Он отстраняется, а я держу глаза закрытыми, прижавшись лицом к столу. Холодный воздух ласкает заднюю поверхность моих бедер, и я слышу шум — он выдергивает ремень из пряжки. У меня нет и мгновения, чтобы приготовиться, как…

ЩЕЛК.

Кожа обжигает мою плоть, обрушиваясь на ягодицы, — боль острая, сладостная.

Я взвизгиваю, не в силах сдержаться. Чувствую себя будто под током, ожившей.

— Я тебе что сказал? — рычит Кинкейд. Он протягивает руку вперед, сжимая мои волосы в кулак, откидывает мою голову назад, произнося прямо в ухо. — Непослушная маленькая шлюха.

Я сжимаю бедра, пытаясь облегчить огонь внутри.

Он тут же проводит рукой между моих ног и раздвигает их.

— Сейчас я возьму тебя как следует.

Он отводит руку назад, и я чувствую, как головка его члена упирается в мою влажную дырочку. Я не могу не двинуть бедрами, желая его, умоляя, чтобы он вошел глубоко.

— Пожалуйста, — умоляю я его.

Но ничего не происходит.

Его больше нет за моей спиной.

Я больше не на столе.

Я на чертовом полу в своей комнате, буквально извиваюсь на ковре.

Какого черта?

Переворачиваюсь и смотрю в потолок, переводя дух.

Снова этот гребаный сон.

Но как я оказалась на полу?

Я сажусь. По тому, как мое тело все еще пульсирует, я понимаю, что снова кончила во сне.

Не могу понять, усиливают ли эти сны мое влечение к Кинкейду или как-то помогают снять напряжение. Может, я смогу держаться на расстоянии, если буду продолжать получать то, что хочу, в своих снах. Но кончить на полу своей комнаты — это уже какое-то запредельное сумасшествие.

Я встаю на ноги, пошатываясь, и мне немного стыдно, хотя никто меня не видел.

Хотя я бы отчасти хотела, чтобы Кинкейд видел.

Думая о нем, я подхожу к окну. Будильник показывает три часа ночи — не лучшее время для бодрствования, но, возможно, он как раз патрулирует территорию в поисках медведя.

Но, выглянув в окно, я не вижу ни души. Только луна пробивается сквозь деревья, и земля кажется покрытой осколками света.

В дверь стучат.

Быстро и легко.

Я замираю, и холод пробегает у меня по спине.

Блядь. Только не снова.

Только не снова.

В этот раз я никуда не уйду.

Снова стук.

Затем…

— Сидни, — взволнованно шепчет девичий голос. — Быстрее! Это происходит! Это правда происходит! Встретимся на поле.

Он звучит знакомо.

Он звучит прямо как…

Амани?

Но этого не может быть.

Половицы скрипят, вслед за звуком чьих-то торопливых шагов вниз по лестнице.

Я быстро надеваю тапочки и халат, отпираю дверь и вытаскиваю ключ из замка. Коридор пуст и все еще плохо освещен, но хотя бы электричество на этот раз есть.

С замирающим сердцем я запираю дверь и прячу ключ в карман. Затем бегу вниз по лестнице в общую комнату как раз вовремя, чтобы увидеть закрывающуюся входную дверь.

Торопливо иду вперед, огонь в камине догорает до углей, в комнате темно, и я вырываюсь в ночь. Замечаю Амани, забегающую за угол, и следую за ней по тропинке, преследуя ее, пока мы не минуем лабораторию и не выходим на гравийную дорогу, ведущую от пристани к технической зоне. Земля хрустит под ногами, и этот звук эхом разносится между деревьями.

Она продолжает идти в травянистое поле, где стоят пустые лодочные прицепы, а затем останавливается и начинает кружиться с поднятыми к небу руками.

— Разве это не потрясающе? — восклицает она.

Я смотрю на нее, пытаясь понять, что происходит, пока не осознаю, почему Амани кружится и улыбается как ненормальная.

Белые хлопья падают с неба.

Идет снег.

Черт возьми, идет снег.

Холод сразу же сковывает меня. Мои голени, нос, щеки, открытая часть груди — хлопья касаются кожи и тают. Прижимаю халат ближе к себе, желая, чтобы мой мозг просто поспевал за происходящим.

— Они говорили, что здесь не бывает снега, даже зимой, и все же посмотри на это! — кричит она, ее дыхание — пар. — Это мечта, ставшая реальностью.

Я могу только стоять на месте и смотреть, моргая от хлопьев, которые собираются на ресницах.

— Ты ненастоящая, — шепчу я.

— Нам так повезло! — продолжает кружиться она, затем указывает на меня. — Тебе так повезло, что Эверли не волнует твоя стипендия. Ты же ее любимица.

Я медленно иду к ней, ужас начинает просачиваться в мои кости, как холод, потому что Амани отправили домой на самолете. Амани здесь нет. Кто-то занял ее место.

Но что, если Амани вообще не уезжала домой?

— Амани. С тобой все в порядке? — спрашиваю я дрожащим голосом. — Что с тобой случилось? Где ты жила? Как ты узнала об Эверли и моей стипендии?

— Сидни Деник, золотая девочка, — теперь Амани смеется, кружась все быстрее. — Кто бы мог подумать? Что ж, этот профессор Эдвардс скоро пожалеет, ты станешь успешнее его.

Я останавливаюсь. Нет. Все это неправильно.

Смотрю на небо. Все еще идет снег, хлопья освещаются светом из сарая. На улице так тихо, так спокойно, а снег падает и падает.

Становится холоднее.

«Это реально», — говорю я себе, чувствуя хлопья на коже и в волосах, кусачий холод. Снег в начале июня — странно, но возможно. Но реальна ли она?

Внезапно она берет снежок и бросает его в меня.

Он попадает мне прямо в лицо.

Я задыхаюсь, быстро вытирая снег из глаз, с носа и волос. Когда я смотрю на свою руку, она красная. Либо снег поранил мне лицо, либо у меня снова идет кровь из носа.

Поднимаю взгляд, моргая сквозь белую пелену. Амани исчезла.

Я кручусь вокруг, ища ее.

— Амани! — зову.

Вокруг только деревья, их ветви теперь покрыты снегом, словно сахарной глазурью. Они стоят там, как невозмутимые наблюдатели, не давая никаких подсказок.

Она могла убежать к лесовозной дороге, к сараю, в лес или просто обратно туда, откуда пришла. Но я больше не хочу ее преследовать.

Я не доверяю ей.

Не доверяю своему разуму.

Не доверяю этому месту.