Дело смерти

ГЛАВА 10

Я замираю.

Это Клэйтон.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, искренне надеясь, что он не попытается ничего предпринять, иначе мне придется кричать. — Он же сказал держаться на расстоянии друг от друга.

— Я просто хотел поговорить с тобой, — отвечает он, медленно приближаясь. — Выяснить, что на самом деле происходит.

Он делает шаг вперед, но я выставляю руку.

— Стой там.

К счастью, он слушается.

— Из-за меня чувствуешь себя неуютно? — спрашивает он, почесывая место за ухом.

— Да, — черт, мое сердце колотится. Я ненавижу такие моменты.

— Почему?

— Потому что ты придурок, — говорю я прямо. — По крайней мере, ведешь себя так со мной.

Он издает горький смешок, качая головой.

— Мы с тобой больше похожи, чем ты думаешь.

— Что это значит? Нет, не похожи. Ты меня не знаешь.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.

Я смотрю на него, пытаясь поймать его на блефе.

Он одаривает меня зловещей улыбкой.

— Ни один из нас не должен здесь находиться.

Я сглатываю. В животе неприятно скручивается.

Он не знает о моей потерянной стипендии, правда?

— Ты это знаешь, — продолжает он. — Я думаю, что это жестоко — что ты вообще здесь. Что любой из нас здесь.

— Жестоко?

— Ты не задумывалась, почему они заставляют нас проводить исследования и собирать грибы? Все это чушь. Просто работа для отвода глаз. Они никогда не позволят нам увидеть то, над чем они на самом деле работают. Все это обман, способ сделать так, чтобы фонд выглядел доступным и честным, хотя все иначе. Нас выбрали не просто так. Ты правда думаешь, что ты гений только потому, что тебя приняли сюда? Я вообще не должен был попасть. Мои оценки никогда не были достаточно высокими.

Я медленно моргаю, пытаясь понять, что он говорит.

— Ну, мои оценки были высокими, — уверяю я, слегка приподнимая подбородок.

— Верно. Наверное, были. Раз ты такая особенная.

— Прекрати так говорить. Я трудилась. И заслуживаю быть здесь.

— Они думают, что ты особенная, — говорит он. — И это нехорошо, Сидни.

Я присматриваюсь к нему. Его глаза красные, пальцы слегка подрагивают.

— Клэйтон, послушай, я не знаю, о чем ты говоришь. Правда не знаю. Если хочешь называть меня особенной — ладно. Но если я такая, то все мы особенные. И неважно, работа это для отвода глаз или нет, не знаю. У всех нас разные причины быть здесь. Они не могут подстраивать программу под каждого.

Внезапно он подходит ближе, останавливаясь в паре футов. Слишком близко. Я отступаю, но моя спина упирается в скользкую каменную стену скалы.

— Ты не понимаешь, Сидни? — говорит он, его глаза дикие, голос хриплый. — Они лгут тебе. Они лгут всем нам. И мы идем у них на поводу, потому что так сильно хотим кем-то стать. Вот как они нас ловят. На нашей нужде. На нашем желании. Быть замеченными и услышанными. Но им все равно. Они нас такими не считают. Они видят нас как нечто, чем можно воспользоваться и выбросить, пока от нас ничего не останется.

— Ты меня сейчас реально пугаешь, — говорю я, выставляя руки перед собой. — Пожалуйста, уходи и оставь меня в покое, или я закричу. Клянусь, закричу.

Он выдыхает, явно пытаясь взять себя в руки, но его лицо искажается, в глазах появляются слезы.

— Месяц назад я ходил к гадалке. Она сказала, что я никогда не покину это место.

Все, с меня хватит.

Я быстро иду прочь от Клэйтона, оглядываясь через плечо, стараясь не наткнуться на деревья. Он стоит и смотрит на меня, пока наконец не разворачивается и не уходит тем же путем, каким пришел.

Тем временем я оказываюсь в небольшом пространстве, окруженном кустами и скальными выступами, покрытыми мхом и крошечными папоротниками адиантум. Деревья расступаются, образуя широкое пространство. Я останавливаюсь, не желая идти дальше, и делаю долгий вдох.

Я все еще дрожу после этой встречи, тем более что он говорил какую-то бессмыслицу. Он что, под наркотиками? Наверняка. Глаза красные, ведет себя хаотично и дергано — совсем не похож на того высокомерного придурка, каким был в первый день. Возможно, это место его добило. Изоляция дает о себе знать.

Кинкейд говорил, что один студент всегда уезжает домой. Может, Амани будет не единственной в этом году.

Я решаю подождать несколько минут, прежде чем возвращаться, чтобы точно не наткнуться снова на Клэйтона.

И тут что-то привлекает мое внимание.

Впереди на каменистой земле лежит то, что я сначала принимаю за упавшую ветку, лежащую на мху.

Но…

Это не так.

Это нога.

Нога животного.

«О боже», — думаю я, сжимая пальцами грудь.

Похоже на… лапу.

Собачью?

Вопреки здравому смыслу, крадусь вперед. Не хочу видеть, что это, но в то же время — а вдруг оно живое и раненое, и я могу помочь?

Я отодвигаю куст и ахаю.

Это чертов волк.

Не просто волк — мертвый волк, половина тела которого сгнила. Сухожилия натягиваются на костях, как розовая резина, клочья шерсти торчат. Под парой обнаженных ребер виднеется сердце — ярко-белое и… пушистое.

Меня охватывает тошнота. Я зажимаю рот рукой, пытаясь сдержать рвоту. Чем дольше смотрю на безжизненное, разлагающееся тело волка, тем больше меня охватывает ужас. Тонкие белые нити обвивают обнаженную кожу и мышцы, сначала похожие на сухожилия, но потом я понимаю, что это не они.

Это похоже на… мицелий. Будто грибы проросли изнутри волка — что не так уж странно на этой стадии разложения, и все же…

Пушистое белое сердце дергается внутри грудной клетки.

Нет.

Я замираю. Кровь стучит в ушах, словно молот.

Смотрю на сердце, гадая, не шевелятся ли под ним какие-то невидимые личинки, заставляя его двигаться. Оно кажется слишком большим для тела, и, продолжая смотреть, я понимаю, что белый пушок — это гифы, каждая крошечная белая ниточка движется вместе, словно морская трава в течении.

Сердце снова пульсирует.

Один раз.

Второй.

Оно бьется.

Лапы волка дергаются, заставляя шерсть осыпаться.

Смотрю в ужасе. Кровь стынет в жилах. Я не могу двигаться, дышать, думать.

Волк открывает пасть, издавая долгий выдох, от которого расширяется его грудь, трещат ребра. Черный язык высовывается между зубов, становясь все длиннее и длиннее…

Он поднимает голову и смотрит на меня одним молочным глазом и одной пустой глазницей.

«Освободи меня», — шипит волк.

Затем он бросается на меня.

Я кричу.

Кричу так громко, что все мое тело дрожит, зрение размывается, я отступаю назад, гнилая челюсть волка щелкает в воздухе, зуб цепляется за край моей поднятой руки, когда я тщетно пытаюсь защититься.

Я падаю на мох, все еще крича, голова ударяется о камень.

Но волк останавливается.

Пытаюсь сесть, ожидая увидеть его лицом к лицу, заглянуть в тот единственный молочный глаз, почувствовать, как его зубы отгрызают мне нос.

Вместо этого он крадется прочь в кусты и исчезает.

— Что за хрень, что за хрень, — кричу я. Смотрю на свою руку. Длинная красная полоса, но кожа не повреждена.

— Сидни! — слышу я голос Кинкейда, эхом разносящийся между деревьями. — Сидни!

— Я здесь, — говорю, пытаясь крикнуть, но голос срывается.

Что, черт возьми, сейчас произошло?

Слышу шорох в кустах и поворачиваюсь, ожидая увидеть волка, нападающего сзади, но вместо этого появляется Кинкейд, пробирающийся сквозь подлесок.

— Ты в порядке? Что случилось? — спрашивает он, его голос напряжен от паники. Кинкейд подбегает ко мне и приседает. Затем протягивает руки и обхватывает мое лицо — такие сильные, такие теплые. Отводит волосы со лба жестом настолько интимным и нежным, что это еще больше обезоруживает меня.

— Не знаю, — шепчу я, осознавая, как близко наши лица, как ярко горят его глаза от беспокойства. — Там был волк.

Его зрачки расширяются.

— Волк?

Он оглядывается, а я поднимаю руку, чтобы показать ему красный след, который уже побледнел до розового.

— Он пытался укусить меня, но не прокусил кожу.

Кинкейд мягко проводит пальцем по отметине.

— Волк, — повторяет он. — Тебя больше нигде не задело?

— Я ударилась головой о камень.

Он осторожно проводит рукой по затылку, и я вздрагиваю.

— Есть шишка, но все будет в порядке, — говорит он. — Нужно вернуться, чтобы Эверли осмотрела тебя. Потом мы найдет этого волка. Морские волки здесь никогда никого не атаковали. Они пугливые создания. Возможно, он бешеный.

— Он не был бешеным. Он был мертвым, — говорю я.

Он смотрит на меня так, будто не расслышал.

— Что случилось?! — кричит Рав.

Я оборачиваюсь и вижу его с Патриком на краю поляны.

— Она упала, — говорит Кинкейд. — Не о чем беспокоиться. Мох скользкий.

Кинкейд берет меня за локти, готовый поднять, и я бросаю на него недоверчивый взгляд. Почему он не говорит им правду?

Он слегка прищуривает глаза, когда поднимает меня на ноги.

Это предупреждение молчать.

— Нам нужно вернуться, убедиться, что с ней все в порядке, — говорит Кинкейд остальным, положив руку на мою поясницу и направляя вперед.

— Черт. Сидни, ты кричала так, будто тебя убивают, — говорит Рав, когда я прохожу мимо него.

Я слабо улыбаюсь. Больше всего на свете мне хочется рассказать ему, что я видела ожившего волка, но понимаю, что это может показаться безумием. Даже обычный волк может взволновать и напугать остальных.

Тем не менее, мне не нравится держать это в себе, и я знаю, что позже мне придется поговорить об этом с Кинкейдом.

Мы проходим половину пути через лес, когда я осознаю кое-что.

Единственный человек, который не прибежал на помощь… Клэйтон.

— Это синяк, но кожа не повреждена, — спокойно говорит Эверли, осматривая мою руку и обрабатывая ее раствором. — Тем не менее, думаю, придется сделать тебе прививку от столбняка и бешенства на всякий случай. Проведем курс уколов в течение следующих нескольких недель.

— Это обязательно? — спрашиваю я.

Я сижу в кабинете медсестры, который находится рядом со стойкой регистрации в главном корпусе. В комнату можно попасть только через приемную, поэтому Мишель успела понервничать, пока меня туда вели.

Кинкейд тоже здесь, вместе с Эверли, стоит, прислонившись к двери со скрещенными руками, словно охраняя ее. Его лицо серьезное, брови опущены, создавая тени над глазами, губы плотно сжаты.

— Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, — говорит Эверли, одаривая меня сочувственной улыбкой. — Похоже, волк был бешеным, и мы не можем так рисковать. Бешенство смертельно, как только появляются симптомы, и последнее, что нам нужно здесь… ну, ты понимаешь.

«Волк не просто был бешеным — он был мертвым!» Я кричу про себя, чтобы рассказать ей правду. Но не хочу, чтобы Эверли решила, будто я схожу с ума, хотя я точно знаю, что видела. Кинкейд и так смотрит, будто мне место в психиатрической клинике.

Она подходит к шкафу и достает несколько шприцев. Я не могу смотреть и отвожу взгляд к плакатам на стене, один из которых гласит: «Знаешь ли ты признаки отравления грибами?»

— Можешь закатать рукав? — спрашивает она.

Рукава моего свитера довольно узкие.

— Нет.

— Тогда, пожалуйста, сними его.

— Под ним ничего нет.

— Ничего страшного, — терпеливо говорит Эверли.

Смотрю на Кинкейда, словно прося его отвернуться, но он не отводит взгляд и не пасует, как я ожидала.

Встречаясь глазами с Эверли, я вижу, как она слегка улыбается:

— Мы все здесь взрослые, Сид. Ничего такого, чего бы мы не видели раньше.

Я сглатываю. Наверное, она права. По крайней мере, на мне бюстгальтер, пусть и дешевый черный из «Таргет».

Стягиваю свитер через голову, чувствуя крайнюю неловкость. Ощущаю, как взгляд Кинкейда прожигает мою кожу, физически ощутимый и реальный, и мне не нужно на него смотреть, чтобы знать, что тот смотрит на мою грудь.

С трудом сглатываю, чувствуя себя уязвимой, но в то же время желанной, и заставляю себя закрыть глаза, пока Эверли протирает мое плечо дезинфицирующей салфеткой.

— Сильно больно не будет, — говорит она.

Я вздрагиваю, когда игла протыкает кожу, стискивая зубы. Ненавижу свой низкий болевой порог.

— Один готов, — говорит она. — Еще один. Просто дыши.

Я терплю второй укол, и когда открываю глаза, Кинкейд все еще смотрит на меня. Его ноздри слегка раздуваются, и на лбу видны морщины беспокойства.

— Все готово, — говорит Эверли, приклеивая два круглых пластыря. — Не так уж плохо, правда?

«Это было ужасно», — думаю я, хотя не могу объяснить почему.

Я натянуто улыбаюсь.

— Нет.

— А как твоя голова? Головокружения нет?

— Не больше обычного.

Ее тонкие брови сходятся, образуя глубокую морщину. Она точно не делала ботокс.

— У тебя обычно кружится голова? — Она бросает резкий взгляд на Кинкейда, словно это его вина.

— Да, — отвечаю я ей. — Но это, наверное, потому что я мало ем.

— Понятно, — медленно говорит она. — Надеюсь, аппетит к тебе вернется. Много вылазок и свежий воздух, плюс еда здесь такая вкусная. Знаешь, наш повар, Эндрю, раньше работал в ресторане с мишленовской звездой. Только самое лучшее для фонда Мадрона, — с гордостью улыбается она. — Лучшим умам нужны лучшие питательные вещества.

Она выпрямляется.

— Думаю, на этом все. Можешь надевать свитер. И, пожалуйста, дай знать, если почувствуешь потерю памяти, спутанность сознания, странные головные боли или что-то в этом роде.

Я быстро надеваю свитер и встаю, поправляя его.

— Спасибо, — говорю ей, но, выходя из комнаты, смотрю на Кинкейда, пытаясь передать ему сообщение взглядом.

Мне нужно с тобой поговорить.

Я покидаю кабинет, проскальзывая через приемную, чтобы Мишель не задержала меня своими разговорами (эта женщина всегда кажется на грани истерики), и выхожу в общую комнату.

Лорен, Мунавар и Рав сидят на диване и встают, увидев меня.

— Ты в порядке? — восклицает Лорен, спеша ко мне. — Рав рассказал, что случилось.

«Он не рассказал тебе всего, — думаю я. — Потому что никто из вас не знает всего».

После встречи с волком Кинкейд как можно быстрее повез нас обратно в корпус. Он даже не сбавил скорость возле выдр, хотя их это, похоже, не волновало. Мы вернулись раньше команды Ника, и он быстро провел меня к Эверли.

— Я в порядке, — уверяю их, вру сквозь зубы. Как, черт возьми, я могу быть в порядке после всего этого?

Слышу, как за мной закрывается дверь, и вижу, как Кинкейд выходит из приемной.

— Доктор Кинкейд, — говорю я, стараясь звучать максимально профессионально. — Можно поговорить? В кабинете?

Он сглатывает.

— Конечно, — говорит он, подходя к двери корпуса и придерживая ее открытой. — После вас, мисс Деник.

Я бросаю на остальных еще один ободряющий взгляд, прежде чем выйти наружу.

Все окутано серой пеленой, настолько туманной, что воздух от нее влажный, почти моросит дождь. Я следую за Кинкейдом к северному корпусу, мы оба молчим. Вдалеке слышу блеяние коз на ферме и звук квадроцикла. Ворон рядом издает хриплое карканье, прежде чем взлететь прямо перед нами, едва не коснувшись макушки Кинкейда, а затем приземляется на кедр по другую сторону тропинки.

— Это По, — говорит Кинкейд. — Один из наших местных воронов.

— Оригинальное имя, — замечаю я. — Только не говори мне, что он ручной.

— Он может быть ручным, когда захочет, — говорит он, оглядываясь через плечо. — Но он принадлежит только лесу. Его присутствие — хорошая примета.

— Я всегда думала, что вороны — предвестники.

— Так и есть, — говорит он, открывая дверь в северный корпус. — Но только смотрящий решает, какая это примета.

Образ мертвого волка, его пушистого белого бьющегося сердца, врывается в мой разум вместе со словами Клэйтона.

«Я ходил к гадалке. Она сказала, что я умру здесь».

Нет, стоп. Это не то. Он говорил: «Она сказала, что я никогда не покину это место».

Я уже не могу доверять своей памяти.

Мы идем по темному коридору, и он ведет меня в свой кабинет. Я замечаю, что он держит его незапертым.

— Присаживайся, — говорит он, подходя к окну и прикрывая жалюзи так, что свет в комнате тускнеет. Я вспоминаю свой сон и заставляю себя прогнать эти образы. Сосредотачиваюсь на том, как он включает камеру, а затем зажигает свечу на своем столе серебряной зажигалкой «Зиппо» с какой-то гравировкой. Кинкейд засовывает ее в карман прежде, чем я успеваю разглядеть получше, и воздух наполняется ароматом сандала и мускуса.

— Тебе обязательно снимать? — спрашиваю я, садясь в кожаное кресло. — Это не очередная консультация.

— Я не знаю, чем это будет, — говорит он, усаживаясь напротив меня и складывая руки на столе. — И да, я должен это снимать.

— Что ты вообще делаешь с этими видео? Смотришь их?

— Да, — просто отвечает он.

Я ерзаю в кресле, охваченная странным чувством возбуждения.

— Зачем?

— Потому что ты очаровываешь меня, Сид, — говорит он. — И я твой врач. Я пытаюсь… сделать тебя лучше.

Надеюсь, я не краснею.

— Почему я очаровываю тебя?

— По многим причинам. Одна из которых, полагаю, и есть причина, по которой ты захотела поговорить со мной. Ты думаешь, что на тебя напал мертвый волк.

— Я не думаю, я знаю! Он был мертв, — настаиваю я. — Был, ключевое слово.

— Расскажи мне, что произошло, с самого начала, — говорит он, доставая блокнот и ручку.

— Ну, сначала мне пришлось спорить с Клэйтоном, который следил за мной в лесу.

Его взгляд тут же обращается ко мне.

— Что он делал? — его тон невероятно резок.

— Он следил за мной… — говорю я неуверенно. Перемена в Кинкейде ощутима, словно он превратился в хищника.

— Он прикасался к тебе? — выдавливает он.

— Нет! Нет, ничего подобного. Я просто чувствовала себя неуютно. Он рассказывал мне странные вещи.

Его выражение лица становится жестким.

— Какие?

— Сложно объяснить. Он говорил бессмыслицу. Повторял, что я особенная, но у него не было для этого никаких оснований, и все же эта мысль злила его. И что никто из нас не заслуживает быть здесь. Что это место… жестокое.

Он резко вдыхает через нос.

— Жестокое? В каком смысле?

— Думаю, потому что мы все просто занимаемся пустой работой, и нам никогда не покажут, что вы на самом деле делаете в лаборатории. Будто Мадрона просто водит нас за нос и заставляет думать, что мы важны, хотя это не так.

Кинкейд проводит языком по зубам, откидываясь на спинку кресла.

— Это неправда. У тебя будут занятия в лаборатории с Джанет, то есть доктором Ву, завтра утром.

— Я и не говорила, что согласна с ним.

Его губы дергаются в усмешке.

— Но ты согласна, Сид. Я вижу — это ясно как день. Не волнуйся. Скоро ты будешь вовлечена в рабочий процесс. Уверен, что лаборатория сможет использовать твой блестящий ум.

Я фыркаю.

— Я не чувствую себя блестящей. С каждым днем чувствую себя глупее.

— Это пройдет, — говорит он. — Как только ты попадешь в лабораторию, уверен, ты оживешь. И своими глазами увидишь, чем мы занимаемся. Достижения, которых мы добились даже за последнюю неделю, поразят тебя. Это ненадолго, пока…

— Пока что?

Он моргает.

— Пока не наступит следующий этап, — сглатывает он. — Что ж, я обязательно поговорю с Клэйтоном.

— Нет, — быстро говорю я, наклоняясь вперед в кресле. — Нет, пожалуйста. Все в порядке. Я взрослая. Я могу с ним справиться.

— Он отвлекает тебя. Но ты права. Прости. Иногда я могу быть… слишком заботливым.

Вспоминаю, как он держал мое лицо, когда я упала, с каким-то безумным выражением в глазах.

— В любом случае, надеюсь, этот разговор был полезен, — говорит он, двигаясь в кресле, будто собирается встать.

— Что? Нет. А как же волк?

Он колеблется, затем снова садится.

— Ах да, волк. Расскажи мне про волка.

Я не могу не бросить на него сердитый взгляд. Он так пренебрежительно относится к этому, будто все это у меня в голове. Поэтому я рассказываю ему все, каждую деталь, стараясь звучать максимально взвешенно и рационально.

— Знаю, что это невозможно, но именно это я видела, — заканчиваю я свой рассказ твердым голосом.

— Понятно, — осторожно говорит он, снова что-то записывая. — А как выглядели плодовые тела?

— Я их не видела. Казалось, что это были просто мицелии.

— Казалось, но ты не уверена?

Я издаю едкий смешок.

— Прости, я была слишком занята попытками не умереть, чтобы рассмотреть поближе.

Кинкейд терпеливо смотрит на меня. Я бы все отдала, чтобы узнать, о чем он думает, что записывает в блокнот. Готова поспорить, мне бы это не понравилось.

— Лес может играть с нами злую шутку, — наконец говорит он, и я стискиваю зубы, потому что, конечно же, Кинкейд говорит именно это. — Ты была эмоционально расстроена после встречи с Клэйтоном. Ты плохо питалась и спала, не принимала лекарства, которые держат твои эмоции под контролем. У меня нет сомнений, что ты наткнулась на раненого, умирающего волка. Вероятно, ты его напугала, поэтому он напал и быстро убежал. Позже мы отправим дрон в ту местность и посмотрим, что сможем найти. Если бы мне пришлось предполагать, я бы сказал, что волк больше никого не побеспокоит.

Я бросаю на него гневный взгляд.

— Ладно, — ворчу я, вставая с кресла.

Он быстро поднимается, обходит стол и хватает меня за руку прежде, чем я успеваю уйти.

— Не заставляй меня волноваться за тебя, — говорит он грубым голосом, крепко сжимая руку.

Я смотрю на его руку, и он медленно отпускает ее.

— Не заставляй и ты меня волноваться, — отвечаю я и ухожу.