Дело смерти

ГЛАВА 19

Кинкейд отвечает на поцелуй.

Без колебаний.

Даже малейших.

Мои губы прижимаются к его, и внезапно весь мой мир переворачивается с ног на голову. Я таю в нем, его губы мягкие и в то же время твердые, поддающиеся мне на мгновение, прежде чем он издает стон, который отзывается в моей груди. Это звук тоски, наконец удовлетворенной, эмоции, что так старались вырваться наружу.

Но этот стон быстро превращается в низкое рычание, и он целует меня так, будто внезапно осознал, насколько он изголодался, — грубо и властно, беря то, что принадлежит ему. Колени подкашиваются, я отдаюсь ему, желая быть съеденной, как десерт на блюде, желая быть использованной им так, как он решит, лишь бы меня поглотили целиком.

Я твоя, я твоя, я твоя.

Он хрипло вздыхает в мой рот, его язык скользит внутрь, он снова хватает меня за затылок — властно и сильно.

Бери, бери, бери.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Удовольствие клубится во мне, как дым, кожа покрывается мурашками, его запах наполняет мои ноздри, а вкус виски на его языке затуманивает голову. Я сжимаю бедра, пытаясь унять тоску по нему, что всегда была во мне, ту тоску, что проникает в мои сны.

И все же это до сих пор кажется сном, дурманящей галлюцинацией. В нем все такое твердое и мягкое одновременно: влажное, шелковое ощущение его языка, когда он трахает мой рот, сильное давление его губ, крепкая хватка его руки на моей шее, другая рука теперь сжимает мою челюсть, будто он думает, что я могу сбежать.

Я никогда не смогла бы сбежать от этого. Он — подводное течение, его поцелуй тянет меня на дно, к моей судьбе. Или, возможно, к моей погибели. Трудно сказать.

Внезапно он отстраняется. Это похоже на отскок резинки. Я смотрю на него, мое тело прижато к его, я тяжело дышу. Он дико смотрит на меня, его зрачки расширены, глаза темные под тенью бровей. В них я вижу смятение, стыд и нечто, что пульсирует с такой интенсивностью, что я даже не могу это распознать.

— Я не могу этого делать, — выдыхает он, порывисто вдыхая. — Я не могу этого делать.

— Ты уже делаешь это, — говорю я ему, проводя рукой по его пояснице и прижимая его к себе. Его эрекция упирается в мое бедро, и я издаю вздох. Все, о чем я мечтала, оказывается правдой.

— Ебать, — хрипит он, а я прижимаюсь к нему, желая услышать больше этих восхитительных звуков.

— Да, выеби меня, — шепчу я, мои руки тянутся к его штанам, пытаясь расстегнуть ремень.

— Сидни, — хрипит он, запрокидывая голову, обнажая шею. Я встаю на цыпочки и касаюсь языком его кадыка, чувствуя вкус мыла.

Еще один мощный стон вибрирует в его груди, и я опускаюсь на колени, ковер мягко касается голых колен.

— Нет, Сид, — грубо говорит он, его глаза пылают желанием, пока он смотрит на меня. — Пожалуйста, у меня не хватит силы воли.

— В этом и суть, — говорю я сладко, глядя на него снизу вверх, расстегивая его джинсы и медленно опуская молнию. Звук подобен грому в тишине комнаты.

— Мне нельзя, — говорит он, задыхаясь, но затем он сжимает мои волосы в кулак, туго натягивая пряди, пока я не чувствую острую боль, и без того нарастающее напряжение между ног.

— Я никому не расскажу, — ухмыляюсь ему. — Просто используй меня. Кончи мне в рот, и я буду твоей маленькой игрушкой.

Он шумно сглатывает, его горло блестит там, где я лизнула его.

— Блядь, Сидни. Не искушай меня.

Как будто он не знает, что я обожаю бросать вызов.

Запускаю руку в его штаны и высвобождаю его член. Он такой горячий под моими пальцами, и мне с трудом удается охватить его размер — длинный, толстый и твердый. Свет свечи отражается на его гладкой головке, капля предэякулята поблескивает.

Я наклоняюсь вперед и слизываю ее, проводя языком по щели, слегка надавливая, пока он не издает стон. Он дергает меня за волосы, ругаясь:

— Блядь, блядь, блядь.

Боже, я никогда не чувствовала себя более могущественной, чем здесь, стоя на коленях. Я разрушаю этого расчетливого и сдержанного — одержимого — доктора, и могу доставить ему удовольствие, которое он так отчаянно пытается отрицать.

«Будь одержим мной, — думаю я. — Пожалуйста. Мне нужна твоя одержимость».

Я хочу, чтобы он обладал мной.

Широко открываю рот, чтобы принять его, но теперь он контролирует ситуацию, проталкиваясь через губы, удерживая мою голову, пока не упирается в заднюю стенку моего горла. Я заставляю себя расслабиться, избегая рвотного рефлекса.

Он снова ругается, делает тихие, грубые замечания о том, как хорошо он помещается, как хорошо я его принимаю.

— Я хочу, чтобы ты подавилась им, — говорит он со стоном. — Грязная маленькая шлюха.

Блядь.

Пульсация между ног становится острой, болезненный узел давления вопит о разрядке. Он точно знает, что сказать.

Каким-то образом я принимаю его глубже, и его темп начинает ускоряться, пока вдруг он не вздыхает и не отстраняется, его член выскальзывает из моего рта.

— Я не могу, — говорит он, хотя очевидно, что он борется за дыхание, борется за то, чтобы сохранить контроль.

Он убирает свой член обратно в штаны и застегивает молнию.

Я могу только смотреть на него, разинув рот, шокированная его силой воли, проснувшейся в последнюю минуту.

Он смотрит на меня сверху вниз, член упирается в ширинку, умоляя о свободе, и я наблюдаю борьбу в этих сумрачных глазах, битву между желанием и потребностью трахать, и долгом и потребностью оставаться профессионалом.

— Подползи к столу, — приказывает он.

Я смотрю на него.

— Что?

Его челюсть напряжена, когда он повторяет:

— Я сказал, подползи к столу, моя маленькая игрушка, — он делает паузу. — Тебе ведь хочется, чтобы тебя так называли, да?

О, черт возьми, да.

— Да, доктор, — говорю я, слегка надув губы, будто он доставляет мне неудобства. Внутри я, блядь, в восторге от того, что он на самом деле просит меня об этом. Кажется, я никогда в жизни не чувствовала себя такой окрыленной и возбужденной одновременно. У меня кружится голова.

Ползу по паркету и ковру, а он отступает передо мной, будто я пытаюсь догнать его, но не могу.

Он останавливается перед своим столом и протягивает ладонь, приказывая мне сделать то же самое.

Я замираю на середине пути, опуская верхнюю часть тела так, что оказываюсь на локтях, чтобы он мог хорошо видеть мою грудь в топе. Может, это из-за снов, но во всем этом есть что-то такое естественное. Он проводит ладонью по своему члену, сжимая его через ткань брюк, его дымчатые глаза прикованы к моему декольте. Он резко вдыхает, мышца на его скуле дергается, шея напряжена, будто он готовится к чему-то.

— Забирайся на стол, — приказывает он.

Я выпрямляюсь, собираясь спросить его, как именно, но он ворчит, наклоняется, хватает меня за руки и грубо ставит на ноги. Прежде чем я успеваю сделать что-либо, кроме как ахнуть, он обхватывает мою талию и поднимает меня, усаживая на поверхность.

Он больше ничего не говорит, просто кладет ладонь мне на грудь и толкает, пока моя спина не оказывается на столе, голова свешивается с одной стороны, ноги — с другой.

Затем он с силой раздвигает мои ноги и тянется к моим бедрам, пальцы зацепляются за пояс моих трусиков. Он начинает стягивать их с бедер, его движения порывисты, будто он боится, что передумает.

— Я попаду в ад, — бормочет он.

Но он не останавливается.

Если попадет, я вместе с ним.

Он стягивает мои трусики до колен и вдруг выпрямляется.

Наклоняется ко мне. Тянется к чему-то на столе.

Я приподнимаю голову как раз в тот момент, когда он засовывает мне в рот карандаш.

— Кусай его, когда захочешь закричать.

Я улыбаюсь, чувствуя вкус дерева. Похоже, он уже понял, что я громкая.

Затем он встает между моих ног, хватает меня за бедра и опускает голову.

Все мое тело напрягается в предвкушении, кончики пальцев впиваются в стол.

Но он ничего не делает, поначалу.

Я чувствую, как его дыхание щекочет меня, заставляя мои бедра извиваться, и я уже так близка к тому, чтобы просто ткнуться ему в лицо, чтобы почувствовать давление, какое-то облегчение.

— Пиздец какая прелестная, — говорит он хриплым голосом, и очевидно, что он смотрит на мою киску, такую открытую и выставленную напоказ для него. — Пиздец какая красивая.

Он касается моего клитора кончиком пальца, и я с силой сжимаю зубами карандаш, стону, жаждая большего. Он медленно трет его, затем проводит пальцем вниз, давление легкое, как перо, пока не достигает того места, где я ужасно мокрая.

— Такая сладкая, — стонет он, дразня мой вход. — Такая отчаянная.

Я задыхаюсь, соглашаясь с ним, не в силах сдержаться. Пытаюсь подставить ему бедра.

Это лишь заставляет его убрать палец, заставляя меня хныкать.

— Какая жадная киска для такой хорошей ученицы, — заключает он, его слова кружат мне голову. — Я чувствую запах твоего отчаяния. Я вижу его.

Я издаю звук желания, приглушенный карандашом.

Он опускает голову и дует на меня.

Я взвизгиваю, карандаш почти выпадает у меня изо рта.

Внезапно он набрасывается на меня, пожирая губами и языком. Он лижет меня вверх и вниз, засасывает мой клитор в рот, слегка покусывая, его пальцы начинают трахать меня одним, двумя, тремя. Он вводит их в меня и выводит, пока пожирает, а я стону, извиваюсь, почти падаю со стола.

Несколько раз ему приходится хватать меня за бедра и притягивать обратно вниз или подтягивать вверх, и затем он снова принимается поедать меня, будто его аппетит никогда не будет удовлетворен.

Это ощущается так правильно. Ощущается еще миллион разных вещей, но все так правильно.

Как будто я принадлежу ему, чтобы он мог меня пробовать, как будто я принадлежу ему, чтобы он мог делать со мной все, что захочет.

В глубине сознания я знаю, что после этого он попытается отступить, я знаю, что он позволяет себе поддаться, потому что сильно хочет меня. Но буду беспокоиться о завтрашнем дне завтра. А сейчас мою киску пожирает мой психолог, прямо на его рабочем столе, и это все, что мне нужно. Один хороший оргазм может стереть проблем на неделю вперед.

— О, черт, — его дыхание срывается, тело напрягается. Затем длинный стон, который вибрирует у моего клитора.

Он только что кончил?

В свои штаны?

Одна мысль об этом толкает меня за край.

— Боже! — выкрикиваю я через карандаш, когда оргазм прокатывается по мне, сотрясая конечности, заставляя мое тело подниматься со стола. Словно экзорцизм. Я продолжаю извиваться, зажмурив глаза, но вижу звезды, ногтями дико царапая дерево, задыхаясь. Если бы он не держал мои бедра так крепко, если бы его рот не продолжал безудержно пожирать меня, думаю, я могла бы сломаться на миллион осколков.

По крайней мере, карандаш сломался.

Он трескается пополам, и мне приходится выплюнуть его — вкус дерева и свинца смешивается с пиком блаженства.

Наконец Кинкейд отстраняется, тяжело дыша, а я нахожусь в эйфории от восторга. Мое тело вибрирует.

Он сглатывает, и слышно, как из него вырывается выдох. Поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.

Его глаза затуманены, стеклянно-серые, как воды пролива. Он хватает меня за локти, подтягивает вперед, так что я сажусь прямо, а затем накрывает ладонью мой затылок. Его лоб касается моего, и мы оба пытаемся отдышаться.

Ни слова не произносим.

Ничего и не нужно говорить.

Не сейчас.

Наконец он отпускает меня и выпрямляется.

Мой взгляд падает на его промежность, я вижу мокрое пятно.

Поднимаю глаза на него, приподняв бровь. Он и правда кончил?

Он бросает на меня сконфуженный взгляд, который говорит «да», и откашливается. Его губы блестят от моих соков.

— С некоторыми вещами ничего не поделать, — говорит он в качестве объяснения.

Он говорил это и раньше, и я вынуждена согласиться.

Он, я, мы, с этим… ничего не поделать.