Дело смерти

ГЛАВА 26

Остаток дня проходит без происшествий, пока шторм набирает силу. Мне слишком неловко встречаться с друзьями, поэтому я возвращаюсь с Кинкейдом на его лодку. Мой мозг продолжает возвращаться к мыслям о Клэйтоне, к разговорам о нем. Я хочу поговорить о животных в лесу. Хочу знать, выбрала ли меня «Мадрона» с какой-то целью. Все эти вопросы вертятся на кончике языка, грозя выйти наружу, но я решаю поступить с ними так же, как и со всем остальным. Я упаковываю их в коробку, завязываю бант и засовываю в самый дальний угол сознания. Как только я выберусь отсюда, как только я освобожусь от этой проклятой мглы и этого чертового поселения, тогда и вытащу все коробки и встречусь с ними лицом к лицу. Развяжу банты и разберусь с ними.

Но сейчас, чтобы пережить следующие несколько дней, я должна сосредоточиться на настоящем. Если начну открывать эти коробки сейчас, я сломаюсь и не буду ни на что годна.

Кинкейд заботится обо мне, что позволяет просто сосредоточиться на нем. Он готовит для меня, мы занимаемся сексом, а затем я играю роль психотерапевта.

Я заставляю его говорить.

— Где ты родился? — спрашиваю я, лежа рядом с ним в постели. Над нами дождь барабанит по люкам, и этот звук успокаивает. Единственный солнечный свет за весь день озарил нас пару часов назад, странный, глубокий желтый свет из разрыва в штормовых тучах, но ливень снова усилился.

Он берет мое запястье и целует его внутреннюю сторону, где впивался ремень, когда он связывал меня.

— В Ванкувере, — говорит он. — В настоящем, а не в том поддельном в Вашингтоне.

— В каком году?

Он делает паузу.

— Ты будешь судить меня за то, что я старый?

Я смеюсь.

— Нет. Мне нравятся мужчины постарше.

— Справедливо. Я родился в 1985 году.

— Так тебе тридцать семь.

— Да. — Он колеблется. — Это считается старым?

— Еще как, — игриво говорю я. — По крайней мере, тебе еще нет сорока.

— Упаси боже, — говорит он, с драматизмом прикладывая руку к груди.

— А откуда твои родители?

— Из Шотландии, — говорит он. — Из Абердина. В детстве у меня был шотландский акцент, потому что они учили меня говорить. Я пошел в детский сад, говоря как Майк Майерс в «Я женился на убийце с топором²⁷». Ну знаешь: «Голова! Двигай! Давай!» — Он произносит это с идеальным акцентом, хотя я понятия не имею, о каком фильме он говорит. — Ох, — говорит он, легонько хлопая меня по плечу. — Я забыл, что вы, молодые, не знаете, что такое хорошие фильмы.

— Похоже, мне придется его посмотреть, — говорю я. — Как только мы выберемся отсюда, если только тебе нельзя нарушить правила и показать фильм прямо сейчас. Спутник еще работает? Может, мы сможем найти его на «Нетфликс», — смотрю на него с щенячьими глазами, отчаянно нуждаясь в отвлечении. — Я буду умолять.

Он рычит на меня.

— Ты же знаешь, я не могу отказать, когда ты умоляешь, милая, — затем он встает. — Ладно. Оставайся здесь. Мы посмотрим его.

— Ты серьезно?

— Я серьезно, Сид, — говорит он с ухмылкой, исчезая в глубине лодки.

Мой живот трепещет от волнения при мысли, что я наконец-то посмотрю фильм после столь долгого воздержания, но затем мое сердце тоже начинает трепетать. Словно в груди высвободилась стая бабочек.

Я не влюблена в Кинкейда, несмотря на то, что пытаются сказать мне эти бабочки, но он, должно быть, что-то чувствует, если готов на все это ради меня. И я имею в виду не только показ запрещенного фильма с Майком Майерсом. Я имею в виду готовность бросить работу, лишь бы я выбралась отсюда. Я знаю, Эверли говорила это саркастически, но, возможно, это может стать началом драгоценной любовной истории.

Или, может быть, мне нужно взять себя в руки и проживать это день за днем.

Он возвращается со своим Айпадом. Я не могу не насладиться видом, учитывая, что он абсолютно голый.

— Ладно, все работает, и он есть на Нетфликс.

Он забирается ко мне в постель, ставит устройство на подушку и нажимает «Воспроизвести».

Я визжу от восторга, когда появляется логотип «ТриСтар Пикчез».

— Спасибо, — шепчу я ему.

Он наклоняется и целует меня в щеку.

— Ты это заслужила. Нужно отвлечь твои мысли. Ты через столько прошла, Сид. И я так горжусь тобой за то, как ты со всем этим справлялась.

«Запаковывая это в коробку и отодвигая в сторону», — думаю я и возвращаю свое внимание к фильму. И я смогу продолжать делать это еще несколько дней.

Всего несколько дней.

Утро наступает с грохотом.

Около шести утра кровать начала трястись, кранцы бесконечно скрипели о причал, пока лодку подбрасывало на волнах. После этого мы оба не могли уснуть, поэтому встали, и Кинкейд вышел на улицу, добавляя больше швартовов и закрепляя лодку у причала.

— Тебе, наверное, лучше вернуться в домик, — говорит он, пока мы пьем кофе, а дождь хлещет по лодке. — Весь день будут шквалы. Здесь, внизу, будет не очень приятно находиться.

Я вздыхаю. Мне все еще неловко из-за той ночи, даже если я знаю, что видела, даже если это Эверли накачала меня наркотиками и пыталась куда-то отвести, она выставила меня сумасшедшей лгуньей.

— Я говорил с твоими друзьями вчера, пока ты дремала, — успокаивает он меня. — Они спрашивали о тебе. Они все беспокоятся. Ты важна для них, Сид.

— Ладно, — говорю я, допивая последние глотки кофе. — Просто жаль, что я не могу сказать им, что вчера смотрела фильм.

Оказалось, примерно в тот момент, когда Майк Майерс начинает читать свой поэтический слэм о Харриет, я вспомнила, что уже видела этот фильм. Но все равно было здорово. И видеть, как смеется Кинкейд — так, согнувшись пополам — было для меня совершенно ново.

Думаю, это приблизило меня на один шаг к тому, чтобы влюбиться в него.

— Ты можешь сказать им, но только если хочешь, чтобы они возненавидели тебя от зависти, — шутит он.

Он, наверное, прав.

После завтрака Кинкейд провожает меня до поселения, и к тому времени, как я добираюсь туда, промокаю насквозь. Он оставляет меня, говорит, чтобы я позже нашла его в его офисе или на лодке, и мне требуется много усилий, чтобы войти в общую гостиную.

Но как только я это делаю, все, кто там сидел, бегут ко мне. И не только Лорен, Мунавар и обычная компания; а еще Кристина, Тошио и Альберт, люди, с которыми я обычно не общаюсь.

— Мы так за тебя волновались.

— Мы думали, тебя отправили домой.

— Боже, это было так страшно.

— Я думал, что никогда тебя больше не увижу.

— Ты так и не узнала, что случилось с Клэйтоном?

Я объясняю, что могу, опуская часть о том, что Майкл и Эверли хотели изучить мой мозг. Говорю им, что уверена, что видела Клэйтона в деревьях, и это была не пума.

— Так поселение закрыли, потому что Клэйтон сбежал? — спрашивает Мунавар.

Хороший вопрос.

— Понятия не имею. Может, там и была пума. А Клэйтон воспользовался возможностью и убежал.

— Так где, по-твоему, его держат? — спрашивает Лорен. — Нам нужно, ну знаешь, устроить вторжение?

Я думаю о темных фигурах, бегающих с ружьями. Думаю о предупреждениях Кинкейда о том, насколько опасна «Мадрона». Думаю о судебных исках, которые разрушат каждого из нас.

Качаю головой.

— Не знаю. Почти ничего не знаю. Кинкейд связан договором о неразглашении. Он не может говорить о том, что происходит.

— Но он подтвердил, что это был Клэйтон? — осторожно спрашивает она. — Что он все еще здесь?

Я обдумываю это. Он подтвердил?

— Он сказал, что не уверен, жив ли еще Клэйтон, — медленно говорю я. — Он подтвердил, что не убивал его.

— Что ж, это полезно.

— Но нет, он не сказал прямо, что Клэйтон все еще здесь. Хотя я знаю, что видела. Я знаю, что это был он.

Теперь я начинаю видеть скептицизм на некоторых лицах, даже на лице Лорен.

О, черт, они мне не верят, да?

— Может, с Клэйтоном и правда что-то случилось, но им не разрешают об этом говорить, — предполагает Кристина. — Не значит, что он все еще здесь.

— Знаешь, кто бы точно не поверил тебе? — смеясь, говорит Патрик. — Клэйтон.

Несколько человек смеются вместе с ним, но я нет. Потому что это была та вещь, о которой все время говорил Клэйтон. Это было то, о чем он пытался меня предупредить.

— Что ж, я рада, что с тобой все в порядке, — говорит Лорен, подталкивая меня плечом, пока все остальные возвращаются к своим местам у камина. — Я правда за тебя волновалась.

— Кинкейд сказал, что заходил и говорил со всеми вами, сказал, где я.

Ее улыбка становится напряженной.

— Это не значит, что я не волновалась. Я до сих пор придерживаюсь своего мнения. Он пользуется тобой.

Гнев пронзает меня, стремительный, как лесной пожар.

— Почему ты так негативна? Ты всегда шутила о том, что мы будем вместе.

— Это всегда и была шутка, Сидни. Он находится в позиции власти. Он твой чертов психолог. — Она понижает голос, оглядываясь. — Ты его пациентка. И у тебя проблемы с психическим здоровьем, мы все это знаем. Он точно знает, как работает твой мозг, как им управлять, как манипулировать. Это систематическое злоупотребление властью, и это отвратительно.

Я даже не знаю, что на это сказать, потому что большая часть из сказанного ею верна. Но он не использует меня. Я знаю, что нет.

Но ворчу и прохожу мимо нее, направляясь в свою комнату, чтобы снять мокрую одежду.

Закрываю дверь, переодеваюсь в красный свитер и джинсы, затем сажусь на кровать и пытаюсь сделать несколько дыхательных упражнений. Теперь, когда я вдали от лодки и Кинкейда, вдали от Эверли, вдали от занятий, которые были отменены из-за шторма, я наконец могу думать.

И когда думаю, я чувствую потребность вытащить те коробки, которые затолкала в дальний угол сознания.

«Нет», — думаю я, мысленно протягиваясь к ним. — «Оставайся сосредоточена на настоящем».

Но, поскольку Кинкейда нет рядом, фокусировать свое внимание на нем, я не могу.

Я начинаю вытаскивать их и разворачивать.

Первая коробка — та, что была так недавно запакована, подаренная мне Лорен всего несколько мгновений назад.

Манипулирует ли мной Кинкейд? Обладая глубокими знаниями обо мне и моим незнанием его, способен ли он добиваться своего, делая вид, что это моя идея? Он уже доказал, что он лжец. Является ли он также и газлайтером?

«На его ботинках была кровь», — думаю я, разворачивая другую коробку. — «На его ботинках была кровь. Чья это была кровь? Клэйтона? Это он застрелил его? Он умеет обращаться с ружьем. Мы в Канаде; это не распространенный навык здесь».

Что они делают с Клэйтоном? Его грудь была рассечена. Его лицо было залито кровью. Они вскрыли ему и голову? Майкл говорил, что они хотели изучить мой мозг, выяснить, в чем моя «проблема». «Посмотреть, сможем ли мы ее исправить», — сказал он. Но Кинкейд настаивал, что они просто подключат электроды. А что, если это не так? Что, если Кинкейд знал это?

Открылась еще одна коробка.

Затем еще одна.

Что, если «Мадрона» привезла меня сюда, потому что знала, что у меня ничего нет? Затем, в качестве предохранителя, они решили, что я должна потерять стипендию. Вот что беспокоило меня раньше, вертелось на кончике языка. Что, если это они позвонили декану, наговорили лжи, лишили меня стипендии? Я не должна была потерять ее из-за вирусного видео, в котором меня явно подставили.

Боже мой, что, если они зашли так далеко, рассказали все дочери профессора Эдвардса, приведя все в движение?

Я прижимаю ладони к вискам, мой мозг кажется вот-вот взорвется. Это слишком. Я стараюсь держаться подальше от теорий заговора, но все здесь ощущается как он.

И коробки не перестают распаковываться. Из них высыпаются монстры в виде гниющих волков и медведей, визжащих козлят, прижимает меня к земле мицелий в лесу, абориген, принявший меня за Эверли, раскопанная могила, Амани, кружащаяся в снегу, мертвая девушка в душе, шепчущие деревья, говорящие мне, что я дома.

Нет. Это не мой дом. Это никогда не будет моим домом.

Я встаю. Не могу оставаться здесь. Я знаю, что сказал Кинкейд, но не могу ему доверять. До тех пор, пока он не посадит меня на тот самолет и не нарушит все свои договоры.

И я не из тех, кто может просто сидеть сложа руки, ждать и отдавать весь контроль в чужие руки.

Что, если Кинкейд так и не отправил запросы авиакомпаниям?

«Даже не думай об этом», — говорю я себе, но не могу сдержаться.

Кажется, поселение сейчас смотрит внутрь себя, наблюдая, как я борюсь за свободу действий.

И ему это не нравится.

Я хватаю свой дождевик, надеваю его, беру наполовину полную бутылку воды и кладу ее в карман вместе с кошельком и паспортом, затем сбегаю вниз по лестнице.

— Куда ты идешь? — спрашивает Мунавар, но он не следует за мной.

Никто не следует за мной.

Я выскальзываю за дверь и начинаю идти по тропе. Ветер сильный, но дождь пока прекратился, и я иду быстро. Прохожу мимо лаборатории и северного общежития, пока не выхожу на лесовозную дорогу, а затем начинаю идти на восток. Опускаю голову, защищаясь от ветра, стараясь не отвлекаться на лес. Я чувствую его притяжение, деревья раскачиваются в порывах, шепчут мое имя, но я сосредотачиваюсь на том, чтобы ставить одну ногу перед другой.

Вот как сбегают. Вот как добираются куда угодно — шаг за шагом.

У меня нет особого плана, но это лучше, чем сидеть в своей комнате и ждать, пока Кинкейд что-то предпримет. Я знаю, что в конце концов дорога раздвоится. Если я сверну направо, приду к полуострову и тем… медведям.

Если же я сверну налево, на ту дорогу, что вьется вверх по склону горы, она приведет меня в лагерь номер девять. Ближайшие соседи всего в шестнадцати километрах вверх по дороге, как бы долго ни идти. Помогут ли мне в лесозаготовительном лагере? Возможно. Возможно, там есть связь, и у них есть телефоны. Может, у них есть грузовик, который осилит дорогу и довезет меня до Кэмпбелл-Ривер. У меня есть кредитная карта, на которой как раз хватит, чтобы добраться куда-нибудь. Может, они окажутся более полезными, чем кто-либо в поселении «Мадрона», включая Кинкейда.

Боже, я хочу доверять ему. Хочу всем сердцем. Но что бы ни было, он знает то, чего не знаю я, и до тех пор, пока мы не станем равны и между нами не будет секретов, мне придется держать его на расстоянии.

А если ты выберешься отсюда сегодня вечером? Если лесорубы помогут?

Тогда я напишу Кинкейду и дам ему знать, что не могла ждать. Если он заботится обо мне, как говорит, он поймет. Возможно, он все еще поможет мне. Если нет, я как-нибудь справлюсь. Я всегда справляюсь.

Воодушевленная этим новым чувством контроля и, осмелюсь сказать, надежды, я начинаю идти быстрее. Ветер не такой сильный, как на воде, но порывы время от времени подталкивают меня, словно погода тоже хочет, чтобы я поторопилась.

Я заворачиваю за поворот, поднимаю взгляд на великолепный одинокий клен среди кедров и тсуг, его листья ярко-зеленые и пышные, развевающиеся на ветру.

Слегка замедляю шаг, меня беспокоит что-то в облике этого дерева.

Именно тогда я слышу это.

Сначала думаю, что это просто ветер, издающий странные звуки сквозь деревья.

Затем я понимаю, что звук кажется знакомым.

Рев. Грохот.

Двигатель.

Мое сердце опускается, когда я оборачиваюсь и вижу квадроцикл, несущийся ко мне. Я ожидаю увидеть за рулем Кинкейда, и если это он, я надеюсь, что смогу убедить его отвезти меня в лагерь.

Но по мере приближения я понимаю, что это не Кинкейд.

На самом деле, это незнакомец.

Пожилой мужчина с худым лицом, густыми мохнатыми бровями, длинными седыми волосами и странными пронзительными глазами.

И тогда я вспоминаю, что видела его.

Он был со мной на гидросамолете, сидел сзади с другим новым сотрудником «Мадроны».

Какого черта?!

— Куда это ты собралась? — говорит мне мужчина, его голос низок, рука лежит на руле, а глаза впиваются в меня.

— Э-э, просто прогуляться, — говорю я.

— Тебе не разрешено уходить, — говорит он, ветер развевает его жидкие волосы. — Мы не можем позволить тебе уйти.

О, черт.

— Тебе придется поехать со мной, — говорит он, начиная выходить из транспортного средства.

Черт возьми, нет!

Я начинаю бежать.

Несусь по лесовозной дороге, пока не слышу запуск двигателя, а затем резко сворачиваю направо и бегу в лес, задаваясь вопросом, смогу ли я долго скрываться от него, чтобы потом вновь отыскать дорогу. Я продираюсь сквозь кусты ежевики, которая рвет мои леггинсы, напоминая мне детство, отталкиваюсь от стволов елей и сосен.

Бегу через заросли мечевидных папоротников, которые путаются у ног, через рощицы осин, пока наконец не останавливаюсь, наклонившись вперед с руками на бедрах, плюю на землю и пытаюсь выровнять дыхание.

— Ладно, — хриплю я. — Ладно.

Поднимаю взгляд, оглядываюсь. Я окружена кедрами, подлесок в основном состоит из пятен салала, хотя большая часть земли голая, покрыта хвоей. На стволах некоторых деревьев видны синие грибковые пятна; на мертвых — изобилие вешенок.

Я снова плюю и смотрю на землю, напрягая слух в поисках звуков квадроцикла или того человека, несущегося по лесу за мной. Не слышу ничего, кроме завывания ветра.

Я пытаюсь думать о том, что делать дальше, куда идти, когда что-то на земле привлекает мое внимание.

Комок слюны, который только что вылетел из моего рта…

…он движется.

Наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть лучше, хмурясь.

Я что, плюнула на муравья или что-то в этом роде?

Но я не вижу никаких насекомых.

Кроме червя.

Червей.

Крошечные, тонкие белые черви извиваются в моей слюне.

— Фу, — говорю я, оглядывая почву вокруг. Но других червей поблизости нет.

Нет.

Нет.

Я подношу руку ко рту и поспешно вытираю его.

Когда убираю ладонь, на влажных пальцах извиваются тонкие черви.

— Боже мой, — вскрикиваю я, отшатнувшись назад, пока не натыкаюсь на дерево. Я распахиваю рот и меня рвет, судорожно и сухо, пока, наконец, не удается избавиться от утренних яиц с беконом.

И в куче рвоты оказывается целая масса их.

Белые. Тонкие. Шевелящиеся.

И с нарастающим ужасом я понимаю, что это вовсе не черви.

Это мицелий.

— О боже! — снова выкрикиваю я, силясь еще раз выплюнуть все это, лицо мое искажается в мучительном напряжении. Но ничего не выходит, и тогда я в отчаянии засовываю пальцы в рот, нащупывая, как они вылезают из моего горла, извиваясь на языке. Захлебываясь, обезумев, крича, я выдергиваю эти нити из горла снова и снова, швыряя их на землю влажными комками. По моим щекам текут слезы от ужаса происходящего.

Наконец, кажется, все кончено, и я не знаю, что делать. Что это значит? Как это произошло?

Позади раздается треск ветки.

Я резко оборачиваюсь и вижу, как нечто бурое крадется между деревьев.

Боже, нет. Неужели все становится еще хуже?

Существо подходит ближе.

Бурая шерсть.

Белые кости.

Пума.

Полумертвая, надвигающаяся на меня медленными, выверенными движениями.

Я пытаюсь закричать, но голос застревает в горле, и без того уже разодранном. Я прижимаюсь к дереву и смотрю на нее в ужасе.

Может, я ошибалась насчет Клэйтона. Может, я видела его так же, как мерещилась мне Амани. Может, и правда на свободе бродила пума. Вот эта самая.

И все же эта пума не выглядит способной причинить кому-либо вред. То, как она смотрит на меня — стеклянными белыми глазами, высунув черный язык, тяжело дыша, — нет признаков готовящегося нападения. Как и у других животных, я вижу, что мицелий обвивает мышцы и кости под кожей, но в целом, она остается цельной, хотя клочья шерсти осыпаются с каждым ее шагом.

Она останавливается прямо передо мной, уставившись пустым взглядом, который я ощущаю в самых костях.

«Друг», — думает она, или что-то близкое к этому слову.

Она считает меня другом.

Я протягиваю руку, пытаясь коснуться ее, и понимаю, что мои действия не принадлежат мне, а исходят от чего-то иного. От силы, управляющей всем лесом.

Прижимаю пальцы к бархатистой переносице, и с ужасом вижу, как мицелий пробивается из-под ее глаз, выталкивая их наружу, пока те не вываливаются из глазниц и не падают на землю с глухим звуком.

Меня снова едва не рвет, желудок бурлит, пока меня не отвлекает то же самое — тонкие нити теперь выползают из-под моих ногтей… из-под моих ногтей! — тянутся, извиваются вперед, пока не соединяются с теми, что исходят от большой кошки.

И становятся единым целым.

На мгновение мы соединены.

Я вижу себя ее глазами — глазами пумы, которая смотрит на меня прямо сейчас. Я выгляжу изнуренной, напуганной, с пятнами рвоты на куртке.

Затем лес меняется, и я оказываюсь в операционной.

На столе, под ярким светом ламп над головой.

— Кошка скоро уснет, — говорит женский голос, и тут в моем поле зрения появляются Эверли и Майкл, в хирургических халатах, масках и защитных очках, глядящие на меня сверху вниз.

Жужжание пилы становится все громче и громче.

Ужас наполняет мои вены, словно по капельнице.

И вдруг меня вырывает из яркой комнаты. Я среди деревьев. Стою на коленях, рыдаю на лесной земле. Слезы падают вниз, и я боюсь, так сильно, до онемения, боюсь всего происходящего, что падаю набок и сворачиваюсь в клубок.

Пума тычется мне в ногу своим носом, издает похожий на мурлыканье звук, а затем мягкой походкой уходит в чащу, пока не исчезает.

Оставляя меня одну.

Как будто ее никогда и не было.

Но я есть.