Дни Крови и Звездного Света

15

СЛОМЛЕННЫЙ

Она должна была знать, что той ночью, очень давно, в другой жизни, в другом теле, за ней следили, но наслаждение притупило ее осторожность.

Она была Мадригал из Кирина. Она была влюблена. Она была в объятиях огромной, дерзкой мечты. За месяц тайных ночных встреч, она улетала в темноту храма Эллай, где ждал ее, беспокоясь, Акива со своей любовью, в пылу страсти. Она старалась переделать их мир. Она всегда наслаждалась моментом прилета — как она впервые увидела его лицо, поднятое вверх, пока она скользила вниз сквозь купола поминальных деревьев, и как он, видя ее, загорался в ответ. Эту картину она будет хранить в памяти все дальнейшие дни: совершенное золотистое лицо Акивы, освещенное изумлением и восторгом. Он протянул руку, чтобы опустить ее вниз. Его руки скользнули вверх по ее ногам, пока она опускалась, добрались до бедер и прижали ее прямо в воздухе так, что их губы встретились прежде, чем ее копыта коснулись земли.

Она рассмеялась, не отрывая губ. Ее крылья все еще были открыты за спиной, словно огромный темный веер. Он опустился на пол, ложась на мох, она же осталась поверх него. Они были легкомысленны и голодны друг до друга. Они занимались любовью в самом центре рощи под взглядом ярких птичек — евангелинов, чья ночная симфония стала их музыкой.

Под взглядом тех, кто следовал за Мадригал от самого города.

Потом ей было больно, когда она поняла, что за ними наблюдали. Они ждали и наблюдали, не довольствуясь лишь предательскими поцелуями. Им нужно было подтверждение более вопиющего преступления — они смотрели на все, что происходит и слушали, о чем они будут говорить позже.

И чем же они были вознаграждены?

Влюбленные лениво поплелись в маленький храм, где они пили из священного источника и ели хлеб и фрукты, которые принесла Мадригал. Они тренировались в магии. Акива учил Мадригал невидимому гламуру. Она могла управлять им только мгновение, но и для этого требовалось большее количество боли, чем она могла выдержать. В храме она мерцала: то появлялась, то исчезала.

— Что нужно сделать, — задумчиво сказала она, — чтобы появилась боль?

— Ничего. Для тебя нет боли. Только удовольствие, — он прижался к ней, потеревшись носом о ее кожу, а она, смеясь, его оттолкнула.

— Удовольствие не поможет мне оставаться невидимой достаточно долго, чтобы на него можно было рассчитывать.

Они не могли прятаться вечно, и им нужна была возможность, при необходимости, невидимыми передвигаться меж их землями, среди химер и серафимов. Они думали над тем, кого привлечь на свою сторону; они были готовы начать. Это был бы очень важный момент, ведь они доверили бы себя тем, кого бы выбрали. И они обговаривали каждого по очереди.

Они также обсуждали, кого убить.

— Волка, — сказал Акива. — До тех пор пока он будет жив, не будет никакой надежды на мир.

Мадригал молчала. Тьяго, мертвый? Она знала, что Акива прав. Тьяго никогда не согласился бы на что-то меньшее, чем смерть врага и, конечно же, она не испытывала к нему любви, чтобы страдать от потери, но убивать его? Раздираемая противоречиями, она играла с подвеской, висящей на ее шее. Он был душой армии, героем, который объединял ее народ. Химеры пойдут за ним куда угодно.

— В этом проблема, — сказала она Акиве.

— Тебе известно об этом так же, как и мне. Как и Иораму, — сказал Акива.

Если было бы возможно, Император был бы куда кровожаднее, чем Тьяго. Так уж случилось, что он к тому же оказался отцом Акивы.

— Ты... ты думаешь, что сможешь сделать это? — спросила Мадригал.

— Убить его? А для чего же я еще, если не для того, чтобы убивать? — в его тоне была горечь. — Я — монстр, которого он сотворил.

— Ты не монстр, — сказала она, привлекая его к себе. Она поглаживала его лоб, который всегда был горячим, как в лихорадке, целуя чернильные линии на его костяшках пальцев, словно она могла простить ему все отнятые жизни, которые они отображали. Они позволяют себе говорить об убийствах и в тишине мечтают, что у них будет мир, в котором можно будет жить, не убивая.

Или, как выяснилось, вместо этого — умереть за него.

Снаружи, Тьяго решил, что услышал достаточно и поджег храм.

Еще перед тем, как почувствовать запах дыма или увидеть отблески огня, Мадригал и Акива встревожились от криков евангелинов. Они ведь даже и не знали, что создания могут кричать. Они отпрыгнули друг от друга, инстинктивно поворачиваясь за оружием, которого рядом не было. Они оставили его на мхе снаружи, вместе со своей сброшенной одеждой.

— Как неосмотрительно, — первое, что сказал Тьяго, когда они выскочили из горящего храма и, обнаружили, что их уже поджидают солдаты. Белый Волк, стоявший чуть спереди в центре, держал ножи Мадригал в виде полумесяцев, по одному в каждой руке. Клинки покачивались взад-вперед, удерживаемые его пальцами. Позади него один из свиты его волков держал мечи Акивы. Он, словно в насмешку, сложил мечи вместе, по правилам Цзин.

За звуком последовал один удар, один такт тишины, а потом начался хаос.

Акива поднял руки, призывая магию. Мадригал так никогда и не узнала, что он собирался сделать, потому что Тьяго к этому уже был готов. Четыре солдата уже выбросили вперед свои ладони, смело встречая ангела хамзасами. Яростная боль ударила по нему. Он пошатнулся, упал на колени, а они встали над ним со своими мечами, кулаками в тяжелых рукавицах и сапожищами. И еще один, с хвостом рептилии, обернутым цепью.

Мадригал попыталась подбежать к нему, но ее ударом в живот остановил Тьяго. Удар был такой силы, что она приподнялась над землей. В этот момент невесомости, без возможности вздохнуть, она не понимала, где верх, а где низ. А потом она упала на землю. Все кости коробило. Кровь, поднявшаяся из горла, заполнила рот и нос.

Кашляя, задыхаясь, испытывая слабость. Боль. Боль и кровь. Она откашлялась, чтобы перевести дыхание. Обнаженная, она свернулась в клубок от боли. А над головой: дым, горящие деревья и Тьяго. Он смотрел на нее сверху, губы скривились в оскале.

— Мерзость, — прорычал он тоном, полным отвращения. — Предательница, — а потом, самое гнусное. — Любовница Ангела.

В его глазах она видела жажду убийства и думала, что умрет прямо там, на мхе. Где-то глубоко, Тьяго был сломлен. За его убийственное, дикое веселье в бою, его порой называли Берсеркером; его фирменным знаком было то, что он зубами разрывал глотки. Сердить его было очень опасно, и Мадригал вздрогнула от удара, которого не последовало.

Тьяго отвернулся.

Может быть, он хотел заставить ее смотреть. А, может, это был просто основной инстинкт альфы — уничтожить соперника. Уничтожить Акиву.

Там было так много крови.

Воспоминания были мрачными, смешанными с удушающим дымом и криками птиц, зажариваемых заживо. Хотя это были воспоминания не Кару, а Мадригал, они все же были ее воспоминаниями, поднимающимися из глубин ее памяти. Она помнила все: Акива, лежащий на земле; его кровь, бегущая священным потоком; и Тьяго, с дикими глазами, зловеще спокойный и абсолютно молчаливый, наносящий по телу ангела удар за ударом. Его лицо, его белые волосы, на которых сверкали капельки крови.

Он убил бы Акиву, но один из его более хладнокровных последователей подошел и оттянул Тьяго. Так что там тогда ничего не было закончено. Мадригал слышала ужасные, отдающиеся эхом, крики своего возлюбленного еще несколько дней, когда его пытали в застенках тюрьмы Лораменди. Там же она ждала и своей собственной казни.

Это был Тьяго, его увидела Кару — убийца, мучитель, дикарь — когда он появился перед ней, в ее жизни, в руинах Лораменди.

Но... сейчас все это выглядело несколько иначе, не так ли? Разве, в конце концов, в свете всего, что случилось, могла она доказать, что он был не прав?

Акива, как и она, должен был умереть в тот день. Их любовь, их планы — все это было предательством. Но хуже всего — ее глупое милосердие — спасти ангела дважды, чтобы он мог стать тем, кем был сейчас. Князем Бастардов, как они называли его, помимо других имен. Тьяго был уверен, что она знала их все — Лорд Рожденных вне брака, Проклятье Зверя, Ангел Истребления — и за каждым именем скрывалось обвинение: Из-за тебя, из-за тебя.

Если бы это случилось не по ее вине, химеры были бы все еще живы. Лораменди бы еще стоял. Бримстоун нанизывал бы зубы, а Исса, милая Исса, волновалась бы за его здоровье, и змеи бы вились на шее любого человека, пришедшего в магазин. Городские дети по-прежнему бунтовали бы в Серпантине, используя все возможные формы бунта. Они бы росли, чтобы быть солдатами, как и она. Их души переходили бы из одного тела в другое, пока война продолжалась. И продолжалась.

Вечность.

Сейчас, оглядываясь назад, Кару едва ли была так же наивна, чтобы верить, что мир мог стать другим, и она смогла бы его изменить.