Дни Крови и Звездного Света

67

ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА И ЕСТЬ НАДЕЖДА

Амзаллаг кинулся вперед и пал на колени перед Иссой.

— Кто? — вымолвил он, почти шепотом. — Кто отправился в собор?

Несколько других солдат подались вперед, с напряженным и сдержанным томлением…

— Их были тысячи. — Голос Иссы был нежен. — Не было времени всех переписать. Мне жаль.

Кару вышла вперед.

— Спустились все дети, — сказала она, глядя на Иссу, чтобы та подтвердила ее слова. — И все матери. Для ваших семей очень хорошие шансы.

Амзаллаг выглядел ошеломленным. «Ошеломленность» на его тигриной морде, выражалась в широко распахнутых глазах, затмив постоянную свирепость — эта свирепость была скорее его собственной, чем делом рук Кару. Его душа была проста, словно равнина для возделывания, и столь же надежна, как ломовая лошадь, но с телом, что она дала ему, он едва ли мог выглядеть иначе, нежели свирепо. Благодаря его клыкам, острым, как кухонные ножи, рот у него никогда не закрывался, а глубоко посаженные рыжие глаза не моргали. Несмотря на то, что он стоял на коленях (его передние оленьи ноги были подогнуты, а тигриные лапы сидели на корточках), он, тем не менее, возвышался над Иссой, а его руки, когда он протянул их к Найя, были огромными и серыми. «Прежде, чем он увидится со своей семьей, — подумала Кару, — я могла бы смягчить его облик».

Но она забегала вперед. Далеко вперед.

В то время, как Амзаллаг своими лапищами держался за Иссу, Кару наблюдала за Тьяго. Когда Амзаллаг произнес:

— Спасибо, — голосом, который звучал, наверное, печальнее самой печальной скрипки, Тьяго оскалил клыки и издал едва заметный рык.

— Я всего лишь посланник, — сказала Исса.

При этом глаза Тьяго скользнули от нее к Кару.

— Расскажи нам еще раз, — сказал он, — как именно это было осуществлено.

— Что именно? — спросила Исса. Амзаллаг отпустил ее руки и поднялся, развернувшись плавно, по-тигриному, чтобы встать рядом с ней (и на стороне Кару) напротив Волка. Движение было преднамеренным, оно дало ясный посыл верности. Однако Кару чувствовала, что триумф поставлен под угрозу, приближением инквизиции, готовой к расправе.

— Как ты появилась среди нас, — сказал Тьяго. — Однажды утром — ты оказалась здесь. Это очень странно.

— Это может быть и странно, но я не смогу удовлетворить твое любопытство. Последнее, что я помню перед пробуждением, конечно же, как умираю.

— И куда собирался отправить твою душу Бримстоун, зажатый в тисках свары? По крайней мере, это-то ты должна знать.

Кару перебила его.

— Это все, что тебе есть сказать? Мы только что сказали тебе о тысяче жизней нашего народа, которые все еще можно спасти, а ты толкуешь о том, как здесь появилась Исса? Тьяго, наши дети могут быть возвращены к жизни. Это невероятная весть. Разве ты не рад?

— Моя радость, госпожа моя, сдерживается реализмом, как и ваша должна бы. Где жить? Как жить? Это ничего не меняет.

— Это меняет все! — воскликнула она. — Все, что делаешь ты — безнадежно. Разве ты не видишь? Это все бесперспективно. Эта жестокость, эти нападения на гражданское население? Твой отец, никогда бы на это не пошел. Весь тот вред, который ты причинишь серафимам, Иорам вернет стократ, в тысячу крат. — Теперь она взывала к собравшимся. — Разве ты не получил удовлетворения от Тисалина? — Она указала на Тангрис и Башис, стараясь унять страх, от которого у нее мог бы сорваться голос. Взывать к Ожившим Теням? Она что, умом тронулась? «Помни о курице, которую они изображали», — одернула она свой всплеск истерии.

— В Тисалине, — сказала она, — вы убили сотни ангелов. — Сфинксы смотрели на нее немигающими глазами. — И за это умерли тысячи химер. — Один из сфинксов моргнул. Кару продолжила, обращаясь к остальным. Ой, как же быстро и яростно билось ее сердце. — А остальные из вас. Вы дадите им умереть. Ты дал им надежду — благословение Военачальника, послания. Мы восстали? И что? Все те племена на юге не могли предположить, что ты развяжешь эту борьбу, и тем самым, привлечешь к ним врага в таком невозможном количестве, только, чтобы оставить их. Ты хоть знаешь… — Кару сглотнула. Ее собственная жестокость казалось невероятно ледяной, колючей, чтобы говорить им такое. — Тебе хотя бы известно, что они, умирая, смотрели на небеса, ожидая, что ты придешь на подмогу?

Она увидела, как Баст, отшатнувшись, сделала шаг назад. Некоторые задышали так, будто им сдавили горло. Вирко уставился в землю.

— Не слушайте, — прорычала Тен. — Она не может знать, что там произошло.

— Я точно знаю, что случилось, — сказала Кару. Она в нерешительности помедлила. Это считалось за предательство — рассказ о неповиновении Белироса? Он бы сам им об этом рассказал, если бы был здесь, она нисколько в этом не сомневалась. Будущее восстание висело на волоске, и она могла оборвать его. Как же использовать то, что она знает? — Потому что одна из групп сделала то, на что не пошел никто из вас. Вы и вправду считаете, что Белирос и Иксандер, Вийя, Азай и Минас подались охранять какой-то город? Они пали, сражаясь с Доминионом на юге. Они погибли, защищая химер. А вы в то время чем занимались?

Солнце поднималось, в сердце нарастала тяжесть. Во дворе было светло. Тьяго ответил ей:

— А мы в это время занимались тем же, чем и ангелы, и по твоим словам, себе в ущерб, а не им. Хочешь, чтобы мы легли и обнажили свои глотки для них?

— Нет.

Кару сглотнула. Она ходила по тонкому льду: как привести доводы в пользу другого пути, не впадая в витание в облаках — в лучшем случае, ее сочтут наивной, в худшем — сочувствующей врагу, в чем ее уже винят. Все сводилось к следующему: она не могла предложить им настоящую альтернативу войне. Когда она вместе с Акивой мечтала о переустройстве мира, то считала, что ее народ продвинется вперед, как это каким-то образом произошло с ней — как будто будущее было некой страной, которую они могли увидеть, краем с другими правилами, где прошлое могло бы быть преодолено или забыто — словно счет убитых химер мог быть стерт с поверхности кожи их костяшек пальцев.

Теперь же, находясь вне вакуума той своей дурацкой любви, Кару видела, какими мрачными последствиями обернулась бы их мечта, если бы они продолжили ей следовать, какой бы грязной она обернулась, какой извращенной. Тот общий счет, который вели ангелы, никогда невозможно было бы смыть. Они бы всегда служили напоминанием: между ней и Акивой, химерами и серафимами, да и хамзасы тоже. Они бы не могли друг друга коснуться по-настоящему. Чтобы поверить, что они могли идти руку об руку. Их мечта стала еще призрачнее, чем когда-либо. И все же... единственная надежда, есть надежда. Слова, сказанные Бримстоуном еще тогда, в Праге, вернулись к ней сейчас, как подарок через Иссу.

«Дочь моего сердца», — послание от Бримстоуна, присланное только для Кару. Ей снова захотелось плакать, прямо здесь во дворе, думая об этом. «Дважды дочь, моя радость. Твоя мечта — это моя мечта, и твое имя — истина. Ты вся наша надежда».

Ее мечта. Ее мечта, грязная и извращенная, лучше отсутствия какой-либо мечты вообще. Но тогда у нее был Акива и надежда, что он сможет указать серафимам иной путь жизни. А что у нее есть теперь? Ей нечего обещать. Плана нет. Ничего, кроме ее имени.

— Нет, — снова сказала она. — Я не хочу, чтобы мы обнажали наши глотки. Также я не хочу, чтобы ты в спешке толкал наш народ на колени, чтобы его убили. В отличие от тебя, я не хочу, чтобы наше будущее было похоронено под пеплом.

Глаза Тьяго сузились, как будто он пытался, но не смог сразу найти слов для ответа.

Кару продолжила:

— Бримстоун однажды сказал мне, что нужно оставаться верными себе перед лицом зла, проявляющим свою силу. Если мы позволим им превратить нас в монстров... — Она посмотрела на Амзаллага, на его серое тело, на Ниск и Лиссет, которые стояли как раз позади Тьяго, в которых все еще можно было узнать Найя, но в них уже не было красоты и грации Иссы. И на остальных, огромных, вооруженных до зубов, крылатых и когтистых, и выглядевших неестественно. Она их сотворила, ее руки превратили этих химер в монстров, которыми ангелы их считали.

— Кто-то должен остановить убийства, — умоляла она Тьяго, — кто-то должен сделать это первым.

— Тогда пусть это будут они, — сказал он холодно, его губы дрожали от усилия, сдерживая рвущееся наружу волчье рычание. Его ярость была ощутима.

— Мы можем решить это для себя. По крайней мере, мы можем противостоять нападениям достаточно долго, чтобы придумать другой способ, вместо того, чтобы делать все хуже и хуже.

— Мы уничтожены, Кару, хуже уже быть не может.

— Может. Сейчас хуже, чем было. Вспомни Хинтермост? Тана? Чем в данную минуту занимается Разор, и кто за это ответит? Будет становиться только хуже, пока кто-то один не остановится. И возможно... возможно, станет лучше. — И снова ей вспомнились слова Акивы, и вновь Кару произнесла их вслух. — Будут ли химеры в Эретце или вне его, зависит от того, что мы сделаем сейчас.

И расправили свои бесшумные крылья Ожившие Тени, и воспарили эти изящные грезы и ночные кошмары, чтобы взмыть над головами своих товарищей и приземлиться на стороне Кару. Они не проронили ни слова, они, вообще, редко это делали. Их позиция была ясна: головы высоко подняты, глаза глядели с вызовом. У Кару перехватило дыхание от внезапного прилива эмоций. Власти. Амзаллаг, Тангрис, Башис, Исса. Кто еще? Она посмотрела на остальных. Большинство, кажется, были ошеломлены. Однако, в большем количестве, чем несколько пар глаз, Кару увидела злобу на Волка и знала, что их больше никогда не коснется надежда. В других, она увидела страх.

И таких было слишком много. Хоть бы Баст, встала на ее сторону; Кару так хотелось, чтобы она сделала шаг. Она была на грани. Эмилион? Гвита? Вирко?

А Тьяго? Он стоял, уставившись на Кару, и она вспомнила, как он смотрел на нее в панихидной роще в той, другой жизни. Она вновь увидела в нем ту свирепость, которая раздувала сейчас его ноздри и дикость в его глазах, но затем... она увидела, как он отступил. Она стала свидетельницей мгновения, когда он сдержал свою ярость, и, что-то удумав, с усилием он надел обратно свою маску. Это было хуже, чем ненависть или страх, это была снисходительная ложь. Эта колоссальная, необъятная ложь.

— Госпожа моя, Кару, — сказал он. — Вы привели мощный аргумент.

«Засада, — подумала Кару, — Нет».

— Я приму, сказанное тобой, во внимание, — сказал он. — Конечно. Мы рассмотрим все возможности, в том числе, как мы теперь, с сердцами, полными радости, сможем забрать души из собора.

Ее свежий всплеск силы тут же сошел на нет. Дав ей возможность одержать победу, Волк тут же уничтожил шансы на нечто большее. И вот ни одному из солдат не нужно собираться с мужеством, чтобы перейти на ее сторону, и они вздохнули с облегчением. Она видела это по их осанкам, в их лицах. Они не хотели делать выбор. Они не хотели выбирать ее. Насколько легче было позволить себе идти на поводу у генерала. Баст даже не смотрела на нее. «Трусы», — подумала она, начиная дрожать, когда мужество покинуло ее, и осталось одно разочарование. Может, они и вправду думают, что Белый Волк подумает о завершении, или хотя бы о приостановление своих крестовых походов? Победа и мщение. Ему бы разорвать свой стяг, да сделать новый. Она с тоской подумала о хоругви Главнокомандующего: оленьи рога, из которых прорастают листья. Новая жизнь. Как прекрасно и как емко.

А вот, как быстро, остальные из этих солдат стали вне ее досягаемости. Тьяго привык обладать властью, а она нет. Он с легкостью забрал то немногое, чего она добилась, и направил энергию своей армии на собственные планы.

А в его планы — это забрать души, похороненные в храме.

Амзаллаг первый вызвался добровольцем. Он вышел вперед, жаждущий поскорее отправиться в путь, и остальные последовали его примеру. Кару, всеми забытая, застыла на месте. Исса взяла девушку за руку и сжала ее, разделив с ней тем самым свою тревогу, в то время, как Ожившие Тени растворились в воздухе прежде, чем она успела даже поблагодарить их, а скоро прямые солнечные лучи заполнили большую часть двора.

День прошел в атмосфере новой энергии. Кару с Иссой наблюдали и слушали, Тьяго же, казалось, был полностью поглощен тем, что, по его словам, он собирался делать: рассматривал все возможности, например, каким образом они могли бы провести раскопки на вражеской территории, и даже то, что они могли сделать на юге, чтобы помочь химерам добраться до Хинтермоста. Именно этого и хотела Кару, и она едва могла дышать, потому что знала, что это еще один ход в игре Волка. Притворство. Но, что же он скрывает? Какую же игру он ведет на самом деле?

Наступила ночь, и она узнала.