Дыхание ветра

Александр

Белая почти ощутимая густая мгла сковала, не давала двигаться, затягивала всё глубже и глубже в трясину, из которой нет выхода, сдавив грудную клетку, мешала вдохнуть полной грудью.

Где-то вдали раздавались громовые раскаты, но липкая мгла гасила все звуки, позволяя лишь отголоскам эха грозы достигнуть моих ушей.

Водоворот мерзкого нечто, в который я проваливался мучительно долго, подавлял волю, гасил чувства и лишал любых желаний, даже желания жить. "Перестань бороться! Оставайся!" — невесть откуда, в моём сознании шёпотом прошелестели слова живой мглы. "Здесь нет боли. Здесь ты будешь счастлив. Здесь тебя ничто не будет волновать." — шёпот лился отовсюду, продолжая давить, лишая воли, и меня всё больше окутывала мерзкая тёплая субстанция, но где-то глубоко внутри моего позвоночника засел ледяной стальной стержень, не давая сломаться.

Мысленно пытаясь прояснить сознание, на которое словно давила бетонная плита, собрав остатки своей воли в кулак, преодолевая сопротивление вязкой мглы, я ответил: "Нет!"

И резко очнулся, словно был выброшен в свой мир!

Вокруг было темно, и стояла странная звенящая тишина.

Через мгновение осознал, что звенит в ушах. Тело одеревенело, руки и ноги не слушались. Грудную клетку сдавило так, что было тяжело вдохнуть.

Вдруг вспомнил, что произошло со мной в лесу, вздрогнув от неожиданности пришедших воспоминаний.

Резкое движение отдалось тупой болью в каждой мышце измученного тела, и только тогда я осознал, что всё ещё жив.

Глаза всё отчётливее различали окружающую обстановку, и для меня стало неожиданностью, когда осознал, что нахожусь не в лесу, а в своей комнате.

Мышцы невыносимо ныли, горло пересохло и горело так, словно полно было раскаленного песку.

Нестерпимо хотелось пить. Решив, что без глотка воды точно умру, стал подниматься, и зашипел от боли. Спустил ноги с кровати, сел, а затем, поднявшись, выпрямился, как вдруг в голове страшно зашумело и застучало в висках. Инстинктивно подняв руки к вискам, надавил на них пальцами, чтобы унять боль, но это нисколько не помогло.

Сдерживая стон, некоторое время не мог дышать, тупая боль сдавила грудь. Чтобы не задохнуться, глубоко вдохнул, и струя воздуха обожгла лёгкие. Почувствовав головокружение, покачнулся и, не сумев вовремя ни за что ухватиться, с высоты своего роста рухнул на пол, задев во время падения что-то из мебели, и эта деталь интерьера с грохотом перекинулась.

От резкого падения и грохота рушившейся мебели каждая клеточка моего мозга взорвалась адской болью, и теперь я уже не мог сдержать стонов.

— Александр, ты в порядке? — окликнул меня отец, и его голос звучал так громко, что мою голову снова пронзил раскат грома, но отозваться я не смог из-за адского пожара в горле.

Он зажёг лампу, стоящую на столе, и всегда тусклый свет внезапно сильно ослепил меня, заставив зажмурить глаза и взвыть. Страдая от яркого света, адского грохота в голове и ощущения горящего горла, я уже не имел сил встать. Сжимая голову руками, тихо стонал. Отец помог мне подняться и снова опуститься на кровать.

— Приляг, сынок, отдохни, — тихо проговорил он, убирая мои руки от лица. — Дай-ка, я на тебя взгляну. (Последовало молчание, а затем я услышал его тяжёлый вздох.) — Ничего, всё заживёт.

— Пить, — попросил я хриплым шёпотом, еле шевеля губами. — Свет! Слишком ярко!

Отец погасил лампу, и глазам стало гораздо легче, подал мне полную кружку холодной воды, которая освежила меня, словно божественный нектар, и присел на край кровати.

— Как я здесь оказался? — прохрипел я.

— Я нашёл тебя на тропе без сознания и принёс домой, всё ждал, когда же ты придёшь в себя, но, видимо, сам уснул. Послушай, сынок, тебе надо поспать. Заснуть трудно, я знаю, но только сон поставит тебя на ноги. Если что-то будет нужно — позови меня.

Тогда мне даже в голову не пришло, почему отец не вызвал врача, словно он знал, что моё здоровье вне опасности.

Он удалился, легко ступая.

Я же пытался уснуть, но тупая боль мешала мне, утихая только, когда я не шевелился. Сон не шёл.

Соображая, что же всё-таки со мной произошло, и почему я потерял сознание на тропе в лесу, постарался вспомнить все события прошедшего дня, чтобы попытаться найти причину произошедшего. Но будучи совершенно без сил даже на то, чтобы думать, не мог сосредоточиться ни на чём конкретном, выхватывая из памяти какие-то обрывки событий.

Ясно мог вспомнить только большие васильковые глаза на прекрасном бледном лице, зацепившись памятью за которые, не мог думать ни о чём, кроме них.

Неизвестно, сколько времени так провел, неосознанно удерживая в раскалывающейся от боли голове то единственное, что в какой-то момент, даже могу точно вспомнить в какой — с самого первого взгляда — стало мне так дорого, что я не мог представить, как жил без этого щемящего, перехватывающего дыхание, отшибающего разум чувства. Любви!?

Наконец, усталость сморила меня, и, провалившись в спасительный, но тяжёлый, полный кошмаров сон, подсознательно обращался к обладательнице прекрасных синих глаз, с такой нежностью глядящих на меня, в немой мольбе не покидать меня и облегчить мою боль.

Снилась мне гроза. Ослепительные молнии пересекали чёрное небо, постоянно раздавались оглушительные громовые раскаты. От сильных порывов ветра с треском ломались деревья. Я в образе страшного лохматого зверя испуганно шарахался от валящихся на меня веток, но они всё равно настигали меня, пронзая тело острой болью, и ранили в самое сердце, туда, где разгоралось новое жгучее чувство.

Проснувшись на рассвете, не почувствовал себя отдохнувшим, но спать больше не хотелось. Боль отступила, ощущались лишь отголоски, словно в чьём-то чужом теле, которое связано со мной тонкой нитью.

Меня окружала тишина. Позвал отца, но никто не отозвался. Пока размышлял что делать — вставать или продолжать валяться в постели — случайно поднял руку и, сфокусировав на ней взгляд, ужаснулся, вздрогнув от неожиданности. Совсем не ожидал увидеть такого фантастического кошмара — кисть и предплечье руки были покрыты огромными фиолетово — чёрными узорами и пятнами, похожими на синяки, причём синяки эти сливались в один огромный, витиевато переплетаясь, соединялись между собой в каком-то абстрактном рисунке.

Я взглянул на другую руку — она выглядела не лучше. Охватившее меня лёгкое волнение уже не давало мне так просто лежать.

Откинув тонкое одеяло, повернулся на бок, затем, помня событие прошлой ночи, когда с высоты своего роста грохнулся на пол, не желая больше повторять падение, осторожно сел и спустил ноги с кровати, конечно совершенно автоматически взглянув на нижнюю часть тела, к слову, был без одежды.

Удостоверившись в том, что по своему виду мои ноги и живот мало отличались от рук, поднялся и медленно побрёл к зеркалу, надеясь на то, что не всё ещё потеряно, ведь тело можно скрыть под одеждой, руки под перчатками, но вот лицо уже не спрячешь.

Мысленно старался отогнать от себя наваждение, но взглянув на своё отражение, отшатнулся — передо мной предстало невероятное зрелище.

Лицо напоминало физиономию ходячего мертвеца из фильма ужасов: распухшее фиолетово-чёрного цвета с чёрными же губами размером с картофелину каждая.

Но больше всего поразили глаза — красные из-за полопавшихся мелких капилляров. Вдруг ясно почудилось, что я превратился в зомби. Боли больше не чувствовал. Выглядел не лучше трупа.

Вспомнив, как ахнул отец, увидев прошлой ночью моё лицо, до такой степени разволновался, что заметался по дому, задыхаясь от нехватки кислорода и ощущая бешеные удары своего сердца. Почувствовав головокружение и тошноту, медленно опустился на пол, тяжело дыша, чтобы попытаться найти хоть что — то, что меня успокоит.

Лихорадочно соображая, не мог понять, почему выглядел так ужасно. Пришедшая невесть откуда мысль, что я давно мёртв, и всё, что происходит, это плод моего воображения, взбудоражила ещё больше. Готов был разрыдаться, как девчонка, но через некоторое время осознал, что моё сердце всё ещё бьётся.

Понемногу стал успокаиваться, решив, что чёрные узоры со временем сойдут, и тело станет прежним.

Надо было одеться, чтобы спрятать под одеждой разукрашенное нечто. Поискал одежду, в которой был вчера. Хотел выяснить, насколько сильно она испорчена, но не смог найти ни куртки, ни джинсов, ни футболки.

Выдвинув ящик самодельного комода, который отец, как и всё в нашем доме, смастерил сам, достал другие джинсы и рубашку с рукавами, и, надевая, заметил, что джинсы стали коротковаты, а рубашка тесна в плечах. Возможно, я вырос за лето, пока ходил в одних футболках и шортах? Решив не париться по этому поводу, пошёл на кухню, чувствуя нестерпимый голод.

Заглянув в холодильник, обнаружил варёную курицу и съел её всю без остатка, но только лишь слегка утолил свой зверский аппетит.

Сварил себе кофе, но выпить не смог. По какой-то причине меня воротило от запаха, который раньше казался приятным. Напился сырой воды из-под крана.

Вышел во двор посмотреть, куда запропастился отец.

Поблизости его не было, так же отсутствовал вороной в стойле. Решил, что отец отправился на дежурство.

Чем заняться, не знал. О том, чтобы в таком виде отправиться в школу, не могло быть и речи, поэтому расположился на крылечке, ни о чём не думая и никуда не спеша.

Решив, что повезло поселиться в таком глухом местечке, спокойно грелся на солнышке, не опасаясь, что какой-нибудь прохожий увидит моё разукрашенное лицо и, приняв за невероятное лесное чудище, брякнется в обморок. Всё-таки, дождливая осень не лучшее время для вездесущих туристов.

Расслабленно размышляя, пытался понять, из-за чего так разукрашен. Не настолько сильно был избит, лицо практически не пострадало в драке, я же ясно помнил, что было только пара ссадин, небольшое рассечение над бровью и трещинка в уголке губ. Откуда же взялось столько "красоты"?

Пригревшись на таком нужном сейчас редком солнышке и почти уснув, вдруг через некоторое время я каким-то шестым чувством ощутил приближение опасности.

В один миг сон как рукой сняло.

Ещё не видел, что мне могло угрожать, не слышал ничего подозрительного, но каждой клеточкой тела ощущал приближение опасного существа.

Окружающая тишина сковала тело, и, весь превратившись в слух, я вдруг засомневался. Что могло угрожать мне здесь? В доме моего отца? Похоже, интуиция меня подводила. Привычный лес, без каких либо признаков опасности, успокаивал шумом ветра в ветвях.

Послышался отдалённый шорох с задней стороны дома, к которой почти вплотную подступали лесные заросли. Не двигаясь с места, стал ждать неотвратимо приближающееся чудовище, за которое воспалённый мозг принял моего собственного отца.

О его появлении узнал задолго до того, как увидел. То ли услышал его шаги, хотя в это время он находился ещё довольно далеко, то ли почувствовал запах конского пота и дичи, только не заострил на этом своего внимания.

Отец пришёл со стороны леса, ведя вороного в поводу. На спине лошади была привязана туша недавно подстреленной косули, и я догадался, что он ездил на охоту.

Обогнув дом, он увидел меня, но представшее пред ним зрелище нисколько его не удивило.

— Здравствуй, сын, — спокойно произнёс он. — Как ты себя чувствуешь?

— Ну…, — не знал, что ответить. — Кажется, неплохо.

— Хорошо. Знаешь, ты проспал больше суток. Уже должно стать полегче.

— Ага, уже стало… — едко ляпнул, разведя руки в стороны в театральном жесте. — И я теперь нереальный красавчик! Представитель долбаной гжели!

— Ничего! — усмехнувшись, заверил он. — Всё быстро сойдёт.

— Ты даже не спрашиваешь о причинах всей этой хохломы? — добавил я в голос сарказма.

Отец странно посмотрел на меня долгим взглядом, но его ответ меня удивил:

— Сам расскажешь, если пожелаешь.

— Точно, — согласился я. — Уже желаю. Я ввязался в драку, хотя знал, что проиграю, ведь их было четверо.

Отец нахмурился, и будто удивился, словно не такого ответа ожидал, но изучив моё лицо придирчивым взглядом, спросил:

— Это того стоило?

— Ну… — задумался. — Я доказал себе кое-что.

— Хорошо, — спокойно отреагировал отец. — А теперь помоги мне.

Мы сняли поклажу со спины вороного. Отец занёс дичь в дом. Я отвёл в стойло коня, который заметно волновался, переступая с ноги на ногу, храпя и прядая ушами.

Не обращая внимания на странное поведение животного, задал ему сена и принёс воды. В это время отец растопил печь и начал разделывать тушу косули. Часть мяса порезал и поставил тушиться на огонь, остальное убрал в морозилку.

— Что с Вороном? — спросил я, когда вернулся в дом.

— А что с ним? — поднял отец на меня свои глаза.

— Он странно себя ведёт: храпит и шарахается, как бешеный.

— Ну, может он не узнал тебя? — рассмеялся отец. — Ведь ты стал таким…

— Каким — таким? — уставился я на него.

— Ослепительно прекрасным представителем росписи кулаками по телу!

— Очень смешно! — пробурчал я. — Ты не видел одежду, в которой я был, когда ты меня подобрал в лесу?

— А, куртку и джинсы? Я их выбросил, — ответил отец с улыбкой.

— Почему? Мне эта куртка нравилась!

— Она была до такой степени разорванной, что невозможно починить.

— А мне казалось, когда я возвращался домой, одежда выглядела грязной, но не такой уж и испорченной, — сказал я, глядя в упор на отца, но он молчал. — Конечно, я упал в лесу, дальше ничего не помню. Может я сам порвал одежду, когда ползал по камням? Точно! Вот тогда я и повредил лицо! Видать, ударился о камни! Ну, не получал я столько по лицу, чтоб так выглядеть!

— Ты потерял сознание. Ты что-то чувствовал перед этим? Злость, ярость? — предположил он.

— Ага. А ты откуда знаешь?

— А что ещё ты должен был чувствовать после драки? — ответил отец. — Раньше случалось что-то подобное? Когда ты жил с матерью?

— Нет, по крайней мере, я не помню ничего такого.

— Думаю, эти подонки тебя сильно избили, поэтому ты потерял сознание в лесу, — уже серьёзно сказал отец.

— Не так уж сильно меня избили, как тебе кажется. Тебя не удивляет, почему я потерял сознание именно в лесу, а не сразу, возле школы?

— Ну, ты видно был в горячке, знаешь в такой боевой горячке, которая иногда бывает у солдат на войне — они тогда не чувствуют ни страха, ни боли. А в лесу ты успокоился, расслабился…

— Я помню, что не успокоился. Наоборот, очень сильно напрягся, разозлился, впал в бешенство. За всю свою жизнь со мной ничего подобного не происходило. Никогда не испытывал такого сильного гнева. Именно тогда потерял сознание от боли, которая внезапно скрутила меня. Мне кажется, что своим гневом я сам запустил разрушение, отчего меня стало ломать изнутри. Похоже, на какой-то припадок.

— Нет, — прозвучало одно лишь слово.

— Нет? — я всмотрелся в лицо человека, с которым меня ничего не связывало, кроме кровных уз. Я едва осознал, что сегодня я с ним говорил и произнёс слов едва ли не больше, чем за всё время нашего с ним знакомства.

Отец ничего не сказал, только долго и пристально посмотрел в глаза, пытаясь что-то там разглядеть. Его лицо было печальным.

— Давай поедим, — сказал он, чтобы уйти от неприятной темы, и поставил на стол дымящееся блюдо с тушеным мясом, от которого исходил пьянящий аромат.

Я был голоден, будто неделю не ел. Набросившись на свою порцию, уничтожил её в мгновение ока. Отец не успел даже глазом моргнуть.

— Аппетит у тебя хороший, — сказал он, хмыкнув. — Значит и со здоровьем будет всё нормально.

Прошла неделя. Пока с моего тела не исчезла расписная "хохлома", и лицо не приобрело нормальный вид, я скучал дома.

С каждым днём тело наливалось силой, движения приобретали былую лёгкость, и о том, что произошло, ничто бы не напоминало, если б не глаза с полопавшимися капиллярами, хотя на качество зрения это не влияло.

Всю неделю ничего не делал, только спал и ел, ел и спал. А в остальное время, когда уже не мог ни есть, ни спать, слонялся по лесу, который невероятным образом стал моим прибежищем, с непреодолимой силой зовущим меня домой. От своих мыслей я мог отключиться только там, под сенью густых ветвей. Воедино сливаясь с природой, часами бродил по извилистым тропинкам, пробирался прямо сквозь колючий кустарник, впитывал в себя лесные запахи и звуки, лежал на земле и смотрел на узорчатый свет, пробивающийся меж густых ветвей.

По вечерам у меня повышалась температура, тело горело, я принимал парацетамол, но он, кажется, совсем не помогал. Ложился, всю ночь горел и просыпался утром разбитым и больным.

Когда первый раз проснулся в лесу ранним утром, мокрый от росы — сказать, что удивился, значит, ничего не сказать — был растерян и оглушён. Но чувствовал себя идеально, выспавшимся и отдохнувшим. Как я оказался здесь? Я что, сам пришёл и уснул среди переплетения корней? Не мог поверить, пока следующим утром всё повторилось снова, а потом опять. То есть, я начал ходить во сне. Ложился спать вечером в свою постель, а потом каким — то образом перемещался в лес.

Кстати, отец этому не был удивлён, сказал только, что и не такое бывает, думая, что этим он меня успокоит. А я не мог не париться по этому поводу. Пока это всё резко не прекратилось. В один из дней я проснулся в своей постели, и в эту ночь у меня больше не было жара.

О драке я старался не вспоминать, чтобы ненароком не вызвать в себе то дикое чувство первобытной ярости. Признаться, просто трусил, не желая больше испытать той боли, которая чуть не убила меня.

Чтобы заглушить воспоминания, вставлял в уши наушники и слушал музыку любых стилей на пределе громкости, и это помогало, отвлекало так же чтение, которым я доводил себя до сонного состояния и часто засыпал, выронив книгу из рук. Со временем воспоминания о драке померкли и уже не вызывали во мне столь сильных эмоций.

Я почти почувствовал себя прежним, а всё то, что случилось со мной в лесу, причислил к случайности.

Чтобы я мог отправиться в школу, отцу пришлось потратить часть своих сбережений и купить мне самые необходимые вещи, так как вся старая одежда, что немало меня удивило, внезапно стала мне мала. Брюки, хоть и сходились на поясе, были очень коротки, рубашки тесны в плечах, и их рукава доходили лишь до середины предплечья.

Когда, через несколько дней и глаза пришли в норму, наконец, выбрался из дому и отправился в школу, с нетерпением ожидая встречи с той, о которой думал все последние дни.

Ужасно соскучился по синим глазам, по фруктово-цветочному аромату, милой улыбке.

Девушка, образ которой навсегда поселился в моём сердце, не покидала моего воображения, занимая все мои помыслы и желания, и даже во снах меня посещало синеглазое видение, дороже которого не было ничего на свете.

Как всегда, пошёл пешком через лес. После долгого перерыва казалось, что по горной тропе идти довольно просто. Совсем недавно эта дорога вызывала больше трудностей, теперь же я легко преодолевал спуски и подъёмы, препятствия в виде камней и поваленных сухих деревьев.

Движения мои были быстры и плавны, но ощущение того, что я могу двигаться ещё быстрее, не покидало меня. Охватившее меня пьянящее чувство свободы, заставляло нестись, как на крыльях, вперёд, постоянно увеличивая скорость.

Время пути пролетело мгновенно, словно прошло всего несколько минут, я совершенно не устал и мог бы на одном дыхании преодолеть ещё большее расстояние.

Ощущение скорости опьянило настолько, что уже не мог двигаться медленно.

Промчавшись по улицам посёлка, буквально ворвался в здание школы, мельком взглянув на расписание уроков, взлетел по лестнице на второй этаж, в нетерпении встретиться с той, которую каждую ночь видел во сне.