Её Сиятельство Графиня

Глава 14

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых

Пурпурная гостиная

Дамы с интересом рассматривали помещение: мягкий свет от множества свечей создавал уютные переливы на глянцевом паркете и бисере раскиданных по полу подушек. Зима подошла к концу, холода не отступили, но сегодня выдался на редкость тёплый день, пол быстро прогрелся, и я не побоялась подобного новшества. Всю мебель заранее вынесли, лишь несколько мягких табуреток стояли у самых стен вместе с комодами, заставленными цветами. Цветы пестрели и из напольных ваз. Воск, горящая древесина и тонкий медово-ванильный аромат перуанского гелиотропа сплетались в мелодию, сравнимую с лучшими французскими парфюмами, которую не смогли перебить даже щедро надушенные дамы.

Они прекрасно понимали, для чего на полу подушки, но никто не решался сесть первым.

— Мои дорогие гостьи, — проговорила с улыбкой. — Сегодняшний вечер — не светское мероприятие, мы можем почувствовать себя свободно. Мужчины сюда не зайдут, если хотите, нам принесут домашние платья и помогут расплести причёски. Если кто-то захочет остаться на ночь, мы предоставим каждой комнату и прислугу.

— Отдых от суеты, — проговорила княгиня Елена Павловна и уверенно опустилась на подушки. Конечно, она была приглашена, но никто не ожидал, что приглашение будет принято. Её присутствие делало наше скромное собрание куда более высокоранговым. Однако, как самая знатная особа среди присутствующих, она повела себя наилучшим образом, позволяя всем расслабиться.

Постепенно дамы расселись, отдав верхние накидки прислужницам. Вскоре и я села к остальным, чувствуя на себе любопытные, но молчаливые, взгляды.

— Мне очень приятно, что вы приняли приглашение, дамы. С минуты на минуту принесут чай, и я бы хотела предложить вам немного порисовать.

— Порисовать? — переспросила Катерина Тютчева. — И что же вы хотите порисовать?

— Мы можем дать волю нашей творческой мысли, — улыбнулась. Вошли Лара и Светлана, принесли чай.

Дамы чувствовали себя непривычно — без стола, сидя на полу с чашками и блюдцами в руках, но при том странным образом продолжали выглядеть изысканно.

— Это похоже на пикник, — отметила Анна Буткевич, жена отставного офицера и сестра Некрасова. Он-то меня с ней и познакомил, настояв, что она просто обязана быть среди сегодняшних гостей. Конечно, отказать я не могла ни в коем случае, тем более Анна слыла женщиной образованной и интересной. — Чудесное решение, ваше сиятельство.

— Благодарю.

— Вы очень похожи на тётушку, — сказала Тютчева. Очевидно, говорила она это не для меня, а для всех остальных, пожелав принять непосредственное участие в опровержении досужих сплетен. — Помню, в детстве я была восхищена её красотой, да и сейчас… Как жаль, что она покинула Россию.

— Ну что вы, мне далеко до тётушки. Сходство можно отметить разве что если не вглядываться.

— Не скромничайте, — махнула пухлой изящной ручкой Саша Мельникова. Поговаривали, в неё влюблён овдовевший лет с десять назад Шереметев, и именно через неё я собиралась к нему подступиться. — А уж как вы стройны! Под вашими обычными одеждами и не разглядишь. Ваш муж, наверняка, в восторге.

— Он никогда меня не видел, — призналась. — А сейчас слишком болен, чтобы разглядеть во мне хоть что-то для себя интересное.

— Это ли не прекрасно? — улыбнулась Тютчева. — Вы в браке, но в то же время нет — можете посвятить время себе, не страдая от давления общества. «Старая дева», знаете ли, удручающее клеймо.

Дамы закивали.

— Не могу не согласиться, — улыбнулась.

— И всё же каждое сердце жаждет любви, ma chère, — Елена Павловна положила руку поверх моей. — И, конечно, стоит молить Господа Бога об этом. Кто знает, что будет завтра?

— Ваша светлость! — дамам понравился двусмысленный намёк.

— Ну что вы, — княгиня покачала головой, хотя прекрасно знала, какое впечатление произведут её слова. — Я о бытности вдовы! Уверена, в этом качестве наша прекрасная Лизавета пробудет недолго. Знаете, у меня появилось новое увлечение — читать стихи, которые господа посвящают этой пташке. Иногда довольно недурные.

— Где же вы их берёте? — удивилась жена князя Мещерского.

— Вы знаете, это вовсе не трудно, я ведь покровительствую творческим людям, да и мой племянник… — княгиня заговорщически понизила голос, — без стыда выдаёт мне все имена, а его память позволяет ему цитировать то, что влюблённые сердца изволят декламировать на мужских встречах. Конечно, наиболее встречающаяся рифма — это «пали и вуали».

— Надеюсь, они не слагают стихи о том, как я лишаюсь одежд! — возмутилась.

— Ну что вы, обыкновенно «пали» касается непосредственно влюблённых, как, например «к ногам мы раболепно пали, в надежде — наградят вниманием вуали», — процитировала княгиня.

— Ваша светлость выбрали самый посредственный из всех вариантов, я надеюсь, — ужаснулась Тютчева.

— Отнюдь, — хохотнула княгиня.

— Господам стоит преподать уроки поэзии!

— А мне думается, и неприличные стихи они пишут, только вот князь, скромная душа, не решается вам это цитировать! — заговорщически отметила Буткевич.

Я покраснела. Господи-прости, что ни делай, а эти мужчины всегда найдут повод опошлить твоё существование…

— А ведь вы наследница Вавиловых, не так ли? Это ведь был прямой указ почившего императора? — вспомнила вдруг Мельникова. — Дамы ведь не наследуют вовсе, разве что получают приданное…

— Как видите, бывают исключения — и не одно, — кивнула. — Видимо, их величество предполагали худшее, что Фёдор так и не оставит наследников. Потому — высочайшим указом — на данный момент я первая в очереди на наследство. В противном случае могло выйти так, что наследником станет кто-то из иностранных родственников. Но, конечно, будь у меня брат, мне бы не досталось абсолютно ничего.

— А вы знали, у горцев и женщины наследуют? — осведомила всех Буткевич, удивив меня познаниями. — Я была поражена! Каждой отведена часть имущества — будь она в браке или нет, единственной наследницей или одной из многих. Муж рассказывал, что они называют это… как-то на «ш». Шами… Шари…

— Шариат, — подсказала, улыбнувшись. — Это законы магометанства, среди горцев они введены не так давно, насколько я знаю, и пока не полностью. В их писании подробно описано, сколько наследства полагается женщине, поразительно, правда? Магометане, мусульмане, оказались первыми, кто описал и узаконил женские права.

— Трудно поверить! — восхитилась Тютчева. — Уверена, и в нашем обществе этот вопрос скоро решится. В Европе, говорят, женщина всё чаще становится «во главе».

— О-о, ну это сугубо европейское веяние, да и то во многом — сплетни. В той же Германии у мужа — все права на жену, будь она даже успешной купчихой, всё ею заработанное — принадлежит ему. Абсурд! А у горцев… У них, конечно, свои особенности, нам во многом непонятные, но никогда мужчина не посмеет посягнуть на имущество жены — это считается страшным позором. Конечно, всегда есть исключения, но то, что доводилось видеть мне… Впрочем, и «во главе» горянка встать не может, разве что над другими женщинами, но никогда — над мужчинам, — показалось, я рассказываю слишком уж путанно, потому поспешила добавить: — По правде, Толстой, Лев Николаевич, хорошо разбирается в этом вопросе. Если вам выдастся спросить…

— Обязательно.

— По правде, будь у меня шанс отказаться от управления семьёй — я бы тут же это сделала, — призналась. — У женщин от природы слишком много хлопот, чтобы напрямую управлять и править. Мне всё ближе тихое существование, когда все заботы ограничены детьми и супругом, но, увы…

— Иногда это кажется увлекательным, — Мельникова вздохнула. — Мысль, что ты можешь приказывать, повелевать…

— В истории России была не одна императрица, каждая хороша по-своему, но чего им стоило это правление? — Елена Павловна покачала головой. Она не понаслышке знала о тяжести власти. — Были ли они счастливы? Скажу прямо — нет. Да и императоры едва ли «счастливы», но такова их участь, от которой женщина, по Божьей милости, освобождена, — она улыбнулась. — Что же, mes belles fleurs, — «мои прекрасные цветы». — Il est temps, — «Уже пора…» — княгиня поднялась. Тут же — все остальные. — Au revoir! — «до новых встреч».

— Ну что вы, останьтесь ещё ненадолго! — запричитали дамы. Едва ли хоть кому-то из них доводилось побывать в столь приватной обстановке с монаршей особой, потому расставаться они совсем не хотели.

— Нет-нет, старость…

— До старости вам ещё далеко, ваша светлость… Я провожу вас, — проговорила. Княгиня кивнула и, под руку, мы вышли из гостиной.

— Чудесный вечер, дорогая.

— Спасибо, ваша светлость.

— Очень хитро было показать себя именно таким образом.

— Никаких хитростей, ваша светлость.

— Предположим. Как твой муж?

— Без изменений.

— Говорят, он в сознании, но слабоумен?

Посмотрела на княгиню. Интересно, где это такое говорят? Хотя, в любом случае, это правда. Именно так — в сознании, но слабоумен. Не может даже испражняться без помощи, вечно улыбается и пускает слюни. Блаженный!

— Мой племянник заинтересован тобой.

— Едва ли, — выдавила улыбку. — Мы имели несколько оживлённых бесед — и только.

— А как же прогулки?

Ничего-то от вас не скроешь, княгиня!

— Да, его светлость изволили показать мне Петербург.

— И как?

— Красивый город, но душа к нему не лежит.

— Чего не сказать о князе?

— Ваша светлость, — я позволила себе укоризненный взгляд. — Будьте так добры избавить меня от подобных разговоров.

Княгиня тонко улыбнулась, но в этой улыбке не было прежней отеческой теплоты — ей определённо не понравилось, что её ткнули носом в нарушенные границы.

— Как скажешь, ma chère.

Я сопроводила княгиню до самого экипажа, чувствуя стыд за резкий ответ. И всё же я не собираюсь терпеть подобные разговоры. Зачем лезть в душу? Мы не так близки и едва ли даже самый близкий человек имел бы на это право.

В пурпурной гостиной разговор, как ни странно, тоже шёл о князе — он словно преследовал меня. Теперь, после ухода княгини, дамы могли с чистой совестью пообсуждать её племянника.

— Ваше сиятельство, — обратилась ко мне Мельникова, — говорят, вы в хороших отношениях с Воронцовым.

— Мало ли что говорят, — ответила довольно грубо.

— Ах, всё ясно. Кажется, и княгиня изволили с вами об этом поговорить? Не серчайте, тема крайне животрепещуща, — я ничего на это не ответила. — Вы знаете, князь редко бывает в обществе дам. Обычно — среди родственниц. До брака с Таней, моей кузиной, все думали, он до конца жизни будет холостым — никакого интереса к женщинам.

Я присела, стараясь не выказывать большого интереса, но вот она — подробность про князя, о которой я не знала. Сама я не смела спрашивать о нём, а тут столь благодатная почва!

— Тане прочили жизнь старой девы — тиха, нелюдима. Но красива, этого не отнять — словно придумана заядлым романистом. Видимо, тем и зацепила князя. Они поженились очень скоро, ходили даже слухи о добрачной связи, но детей у пары так и не случилось. Может, потому что оба холодного темперамента…

— Да не бывало князя дома, — фыркнула Мещерская. — Вот у всех мужья, братья — при военных чинах, да одомашненные, но бывают же эти, исключительные, которые не просто чин получают, но и служить рвутся. Вот и князь — такой. По его военному пылу и не скажешь, что личность «холодного темперамента»…

— Не думаю, что нам стоит о таком говорить, — пробормотала, но меня не услышали.

— Вот и вы, Лизавета, кажется, стали его пылким интересом, даже Тане такого не перепало.

— Извольте! — тут уже пришлось повысить голос. — Не говорить о таких вещах. Князь — достойный человек и наше общение сугубо в рамках приличий, у нас есть несколько общих тем для разговоров, тем более князь — хороший друг моего кузена Павла Демидова.

— Вы скучноваты для женщины, чей нелюбимый муж прикован к постели…

— Дамы! — перебила всех Тютчева. — Вы ставите её сиятельство в крайне неловкое положение. Не стоит нервировать хозяйку вечера.

— Ох, и правда… Лизавета, право, мы не хотели вас смущать. Подобные вещи обыденны и нет ничего дурного в хорошей дружбе со знатным вдовцом.

Я промолчала. Ещё хоть слово о князе, и я всех выгоню. И хоть бы рассказали чего интересного! Нет, надо было сразу перейти на мерзкие сплетни!

Ну и больно надо!

Значит, в порочных связях не замечен. Приятно знать. По крайней мере, если и есть у князя интрижки, он достаточно умён и уважителен как к семье, так и к себе самому (чего уж говорить о его возможной даме сердца), чтобы не раскрывать эти отношения голодной на скандалы публике.

— Вы как-то погрустнели, — заметила Катерина. — Это всё из-за наших разговоров? Не расстраивайтесь, никто и не подумает подозревать вас в чём-то предосудительном.

Не о том были мои печали, но о чём именно — даже себе признаться стыдно.

Дамы остались на ночь — всё в той же гостиной, не пожелав расходиться по выделенным покоям. Я тоже решила их не покидать — мы рисовали, декламировали стихи и даже пели. Неудобных тем больше не поднималось и, по правде, я даже была немного счастлива в их компании.