Её Сиятельство Графиня

Глава 24

1859 год

Санкт-Петербург

Даже при полном превосходстве русских войск горцы преуспели в сопротивлении, тому была очевидная причина — принципы и вера, объединяющая их, заставляющая действовать слаженно ради достижения единой цели.

Весть о том, что Шамиль сдался, не была принята сразу, однако это не помешало народу ликовать — русские верить не верили, но гордились так, словно сдача та была не добровольная. А как же — одна из самых продолжительных и кровопролитных войн в истории России закончена, горцы Чечни и Дагестана сломлены, а западнокавказье не представляет особой угрозы и скоро там тоже сложат оружия.

Преувеличений ходило много — отчего-то народ считал, что, раз сдался Шамиль, сдался и весь Кавказ, что было далеко от правды, хотя потеря лидера, очевидно, ударила по горцам.

Шамиль сдался из лучших соображений — одни считали это слабостью, другие — хитрым ходом. Дать свободу русскому деспотизму казалось преступлением — об этом говорили не только за пределами, но и в самой России. Герцен, уже будучи заграницей, писал о естественном праве любого народа на свободу, Толстой в своих ещё не опубликованных работах активно восхвалял и даже романтизировал горскую доблесть, подчёркивал правоту сопротивления и жестокость имперских войск, Соловьёв не скрывал осуждение российской власти и колониальной политики — и это лишь малое количество мнений. Чего говорить о Лермонтове и Пушкине, которые своими произведениями — ненамеренно — пробудили в русском народе жажду обладать столь непокорным и прекрасным Кавказом, жажду сломить и подчинить воспетый тысячами голосов непримиримый дух?

За сопротивлением Кавказа наблюдал весь мир, и то стало особой болью российской власти — насмешки над огромной империей, что не справлялась против горстки необученных абреков. Об успехах горцев нередко писали в западных газетах, на Кавказ путешествовали иностранцы — многие мечтали увидеть местных жителей, поговорить, узнать о культуре, описать быт. Считалось — в их образе жизни скрыт секрет невероятного успеха, и горцы охотно делились — победа в двух ракатах молитвы перед боем.[8]

Гюго, находясь в изгнании, писал не только против Наполеона, но и — что казалось удивительным — против России, поддерживая сопротивление горцев и сравнивая его с революционными движениями в Европе. В Англии о «Горном льве» Шамиле знал всякий, кто хоть немного интересовался международным вопросом, а кто-то, кто был особенно заинтересован в ослаблении Российской Империи, открыто поддерживал горцев.

И вот Шамиль сдался. На фоне всех восхищений, на фоне десятилетий сопротивления это казалось глупой сплетней, но…

Горцы потеряли большую часть земли. Целые народы были изгнаны с Кавказа, а оставшиеся всеми силами боролись за свою идентичность и право на отличную от русской культуру. Россия активно заселяла захваченные территории казаками, «образовывала» горцев, гордость и сопротивление которых требовало активных действий по стиранию их истории и разрыву единства. Основной задачей России стало посеять зерно раздора, разделить Кавказ, а затем, постепенно, — захватить. План был исполнен в лучшем виде.

Понимание реальности, религиозный и моральный выбор, желание спасти людей определили дальнейшие действия имама, и в августе 1859 он встретился с князем Барятинским для обсуждения капитуляции. Вскоре Барятинский, главнокомандующий кавказским корпусом, писал о Шамиле: «Он был опасным противником, потому что знал искусство войны, как никто из тех, с кем мне приходилось сталкиваться». Капитуляция Шамиля не понизила его статус в кругах знающих людей, казалось, он стал пользоваться даже большим уважением. Прибытие Шамиля с Санкт-Петербург должно было стать своеобразным символом подчинения — только так общество могло поверить в окончательную победу России. В то же время было необходимо показать формальное почтение к сдавшемуся врагу — император хотел проявить великодушие и тем самым хотя бы немного усмирить готовых в любой момент взорваться новой волной сопротивления горцев. После Шамиль должен был отправиться в Калугу.

К приезду «пленного» Петербург преобразился. Улицы теперь явились в полном своём блеске, что породило волну едких насмешек — народ шептался, что столице Шамиль был просто необходим, дабы ухабы и ямы вдруг стали ровной дорогой, а из канав вычистили помои.

В этом была доля истины — облагородить столицу было личным указом императора, не желавшего хоть в чём-то посрамиться. Впрочем, от добрых насмешек гостя это не спасло — Шамиль отмечал, что грязь и ухабистость, сопровождающая его всю дорогу до столицы, теплом напоминали ему о родных деревнях.

У Знаменской гостиницы, где остановился имам, собралось целое народное гуляние — всякий хотел посмотреть на легендарного лидера. Шамиль же не сидел в четырёх стенах — был желанным гостем на многих собраниях и посещал экскурсии, отчего каждый смог сложить о нём своё мнение.

Почти гигантского роста, с проницательным взглядом и острым носом, бородат, но не суров, лицо его поражало благородством и внутренним спокойствием, а стать пленила не одну даму, которых, к слову, он не награждал и взглядом, как полагалось то в его религии. Никто бы и не смог сказать, что этому сильному, стройному мужчине уже за шестьдесят.

Лиза не могла не узнать его. Прибыв в Зимний на приём по случаю официального знакомства императора Александра II и кавказского имама, она испытала сразу несколько потрясений.

Здесь был Демид — он, стоя возле тронов, среди первых поздоровался с кавказским имамом. Они коротко о чём-то переговорили, кивнули друг другу, но едва ли Лизу волновал их разговор. Князь в столице! Во время его отсутствия Лиза, собрав всю волю и гордость в кулак, не узнавала о нём. И вот он тут — всё такой же, разве что выглядит здоровее, чем когда они виделись в последний раз. Отдаление от столичной суеты определённо пошло ему на пользу, и всё же Лизе захотелось кинуть в него чем-то увесистым — в отместку за очередные ночи, полные слёз. Для её чувств — предательских, гадских, непокорных — словно бы не было этих месяцев: сердце затрепетало, а внутри разлилось подобие счастья — совершенно неуместного. Ей положено злиться, а она улыбается, как дура.

— Что и следовало ожидать, — процедил стоявший рядом Илья. Он тоже заметил Демида. — Слов не сдержит…

— О чём ты?

Объясниться Илья не пожелал.

Второе потрясение ощущалось не таким значительным. Оказалось, Лиза уже видела лидера горцев, но в тот момент и не подозревала, кто это. Портреты безбожно лгали, имам Шамиль выглядел совершенно иначе, чем на картинах, но именно так, каким она его помнила — словно и не прошло уже почти десять лет.

Воспоминания захватили с головой, сердце, недавно трепетавшее от любви, затрепетало от волнения — словно бы Лиза встретила старого доброго друга. Граф Мирюхин сообщил ей, что почти каждый из взявшего её в плен отряда был найден и казнён, но теперь она не верила ни слову — разве просто казнить отряд самого имама? Определённо, нет, и Мирюхин точно знал, с кем его подопечная провела несколько месяцев «плена». Знал, и ничего не сказал! Он видел, как Лиза привязалась к своим похитителям и боялся, что, обрети они имя, лицо, Лиза могла бы выбрать не тот путь. Сбежать в горы? Это похоже на неё…

Но Лиза после обмена стала послушнее, реже выходила на прогулки, и едва ли это бы изменило знание о том, что горец, забравший её из сожжённого аула, был их предводителем — легендарным имамом Шамилем.

Что же… вот он, перед ней. Интересно, узнает ли, вспомнит? Впрочем, не стоит подходить — она уже не маленькая девочка, а значит и отношение к ней будет совершенно иным. И всё же так хочется…

Лиза улыбнулась. А ведь ей повезло! Понятно, отчего её жизнь в плену была так комфортна: всякий знал — чем ближе пленник к Шамилю, тем лучше его содержание.

— Как хитро предопределение, — Илья тоже узнал имама. В день обмена он встречал Лизу вместе с остальными Мирюхинами. А ведь в тот день на обмен пленными прибыл сам князь Воронцов — отец Демида, и тогда Лиза подумала, что столь высокопоставленные лица — обычное дело при обмене пленными, а оно вон как было… Воронцов прибыл на встречу с имамом. — Вообще не похож на то, что рисуют, — Илья посмотрел на Лизу. — Не иди к ним.

— Почему?

— Нет смысла.

Спорить Лиза не стала. Как обычно отошла в сторону, притаилась. Невольно следила за князем, но совсем скоро он пропал из виду. Лиза расстроилась, хотя признавать не хотела. Илья же ушёл знакомиться с имамом — как сын графа Мирюхина он, вообще-то, обязан был и как раз-таки представлял в эту встречу род.

Лиза же заскучала и тихо, стараясь, чтобы Илья не заметил, покинула залу. В Зимнем дворце всегда было, что посмотреть. Она прогуливалась по коридорам с превеликим наслаждением — всё здесь было произведением искусства. Обтянутые шёлком стены, фрески на потолке, люстры, бра, лепнина, даже паркет — и тот редкой красоты и мастерства. Чего говорить о картинах!

Шум разговоров и музыки становился всё тише. Совсем скоро слышными остались только её шаги и дыхание. Пустые коридоры очаровывали, но Лиза знала — за ней наблюдают. Узкие межстенные коридоры полнились слугами, шуршащими изредка, но чаще совершенно бесшумными, из прорезей для проветривания на неё смотрели стражники, — ни единый уголок главной императорский резиденции не оставался без охраны. Кто-то, возможно, верил, что может уединиться в укромной нише, за портьерой или в саду, но это были лишь наивные предположения, из-за которых люди становились неосторожными и разбрасывали по углам тайны, а уши — те самые, что есть у стен — педантично собирали их, записывали, выверяли.

Лиза опомнилась, неожиданно оказавшись у уже знакомой картины. «Девятый вал» был представлен во всём своём великолепии на специально отведённой для него стене. Подойдя ближе, она, как раньше, всей душой погрузилась в ощущение буйства стихии.

— Теперь и я научился это понимать, — Лиза вздрогнула, услышав тихий голос за спиной. Она и не заметила, что больше не одна.

— Ваша светлость? — князь Демид Воронцов стоял рядом, и словно бы Лиза вернулась в прошлое, когда три года назад они точно также рассматривали эту картину в Михайловском дворце. — Я не слышала, как вы подошли.

— Не хотел пугать.

Демид смотрел на Лизу странным, нечитаемым взглядом. Это становилось неловким, но, опомнившись, он вернул внимание картине.

— Вы говорили про величие Создателя, отражённое на полотне, и теперь я могу это понять. Кажется, за прошедшие годы я научился большему, чем за всю жизнь.

— Мы будем говорить о картине? — Лиза не собиралась делать вид, словно ничего не произошло.

— Почему нет?

— Я не хочу. Я хочу услышать объяснения, — сейчас она осознала, что в полном праве их требовать. А даже если и нет — какая разница? Она хочет получить ответы — и получит!

Она не раз представляла этот разговор, репетировала, выверяя каждое слово, но сейчас мысли предательски разлетелись во все стороны, оставляя лишь пылающие чувства, на которые нельзя было положиться.

— Какие объяснения вы хотите услышать?

— Почему вы снова уехали? Без слов и вестей? Просто пропали!

— Почувствовал, что это необходимо. Почему вас это волнует?

— Потому что вы мне не безразличны!

Демид опешил. Так прямо? Неужели эти глупости до сих пор не покинули её светлую голову? Зачем он ей? Ну что за вздор!..

— Мне кажется, вы надумываете…

— Вам кажется, — твёрдо сказала Лиза. — Если я говорю, значит, я знаю это наверняка. Я уже не та, что была раньше, ваша светлость, и больше у вас не получится списать всё на мою юность.

— Не понимаю вас, — Демид задумчиво посмотрел на трость. Он убеждал себя, что носит её лишь как деталь туалета, но нога до сих пор болела, и — нет-нет — предательски подгибалась в самые неподходящие моменты.

— Вы просто не хотите понимать. Ваша светлость, когда-то вы сказали мне, что любите. Это было правдой?

Демид гулко сглотнул. Он мог ответить что угодно — соврать, отшутиться, да даже промолчать, но он пошёл на поводу желаний и совершенно глупо, бессмысленно, признался:

— Да.

— И потому вы уехали, — не вопрос — утверждение. — Это был смелый поступок, и я уважаю его. Иначе нельзя было — мы бы сломали жизни друг другу, опозорились, но хуже того — предали бы себя самих. Но после, когда вы вернулись — я уже овдовела, так почему вы не сделали шаг навстречу? Неужели чувства пропали? — Демид ничего не ответил — правду говорить нельзя было, а соврать он просто не мог. Лиза же, кажется, закипала — голос её дрожал и становился всё звонче. — Не молчите! Когда вы вернулись с фронта, я вам больше не была нужна?

— Я не хочу говорить об этом.

— Если боитесь задеть меня — не бойтесь! Куда больнее мне жить с вечным гулом этих мыслей. Мне нужна правда, ваша светлость — простая правда! — она шагнула ближе, желая поймать его взгляд — ведь глаза не врут. Но князь отвернулся. — Вы всё ещё меня любили! — заявила она. — Но почему уехали вновь? Не молчите!

— Это всё преувеличения…

— Да, «юношеский максимализм»! Я наизусть выучила ваши аргументы, и всё же — почему вы снова оставили меня?

— Не глупите, — Демид постарался взять себя в руки. — Я вам не нужен.

— Это уж позвольте мне самой решать. Нужен вы мне или нет — знаю только я, вы же можете говорить лишь за себя самого. Нужна ли вам я? Нужна? Или нет? Ответьте сейчас, а если не ответите — я не оставлю вас в покое!

Глаза Лизы заслезились и ей оставалось только порадоваться, что князю этого не видно. Ну что же она творит! Она не отдавала себе отчёта, но в эту секунду словно бы взорвалась всей той болью, что испытывала годами. Плевать, что он о ней подумает — она всё выскажет!

— Вы мне нужны, — сказала она твёрдо. Не сдержавшись, шмыгнула, и пришлось на время замолчать, чтобы вернуть самообладание. Она не покажет ему своих слёз! Не после того, как он столь вероломно с ней обошёлся! Он не заслужил её доверия, не заслужил её слабости, но Лиза молилась — так молилась! — чтобы именно он стал тем, кому она доверится всецело и рядом с кем позволит себе быть слабой. — Слышите? Вы — нужны. И никто иной! Либо с вами, либо навсегда одной — считайте это глупостью или женскими уловками, но я заявляю вам — лучше я навсегда останусь одинока, чем выберу другого мужчину. Потому женитесь на мне — будьте так добры!

Демид закрыл глаза. Каждое её слово — словно нож по сердцу. Он знал, что, успокоившись, Лиза с головой окунётся в пучину стыда за сказанное. Что сейчас он может так сильно ударить по её гордости, и, возможно, она никогда не оправится…

Но он не мог иначе.

Просто не мог.

Она одумается, пройдёт ещё немного времени — и забудет. А он так и останется прозябать своё унылое недостойное существование.

— Я не буду вам мужем, — проговорил он, так и не открыв глаза. Казалось, даже под вуалями он увидит разрушительное влияние собственных слов.

Но Лиза оправится. Она сильная — самая сильная женщина, каких он только встречал. Самая прекрасная, самая достойная, смелая и честная. Самая любимая — и он не позволит себе обрезать её крылья. Лизу ждут большие свершения, а он — прикованный к месту, к фамилии, к прошлому, стыдящийся собственных дел и воспоминаний — он её не достоин. Лиза же слишком добра, слишком чиста, и будет всегда рядом — даже во вред себе, а потому он просто обязан отвратить её.

— И вы не будете мне женою, — он открыл глаза. — Такова ваша и моя судьба. Не стоит преувеличивать мелочи. Я уважаю вас и ценю, но вместе нам не быть.

— Как скажете! — эхо её голоса было слышно ещё некоторое время. Лиза отдышалась и вновь заговорила: — Нет — так нет. Я не буду себя навязывать. Можете снова уезжать, но извольте, в таком случае, не появляться больше передо мной — насколько это будет в ваших силах. Я же, в свою очередь, постараюсь избегать вашего общества. Всего доброго, ваша светлость, и будьте так добры забыть всё, что я вам наговорила.

Неестественно выпрямившись, чеканя шаг, Лиза ушла. Демид же остался, и взгляд его бездумно забродил по волнам «Девятого вала».

— У нас был уговор.

Князь сразу узнал голос Мирюхина и даже не обернулся.

— Вы сказали, что не вернётесь больше в столицу.

— Да, нарушил обещание. И нет мне никаких оправданий.

— Ещё смеете ёрничать!

— Куда уж… — Демид посмотрел на Илью пустым взглядом.

— Вы оскорбили мою сестру отказом, — проговорил Илья. — И я бы бросил перчатку, но, увы — не ношу, а потому — скажу на словах. Вызываю вас на дуэль, князь Демид Воронцов. Будем стреляться.

Демид усмехнулся, но вовсе не весело.

А ведь знал, что любовь приведёт его именно сюда, в это мгновение! Очередная дуэль — а ведь когда-то он зарёкся. Впрочем, кажется, всё к лучшему… Замечательный и вполне честный способ прервать своё унылое существование. Сейчас он уже решил дела, составил завещания и распределил имущество. Да, самое время…

— Я могу одолжить вам свои, — сказав это, Демид споро стянул перчатки и бросил Мирюхину. Тот машинально поймал, отчего распалился ещё больше.

— Да пошли вы к чёрту! — он бросил перчатки себе в ноги. — В пятницу — с рассветом. В Лесном, на дуэльном поле — уверен, вы знаете, где это. И на забудьте притащить секунданта.

Развернувшись на каблуках, Мирюхин ушёл так же стремительно, как до этого Лиза.

Демид же медленно прошёл к скамье и рухнул совершенно без сил. Из груди рвался нездоровый, нервный смех.

Уронив голову на грудь — словно шея больше не могла держать её — Демид тихо рассмеялся.