Её Сиятельство Графиня

Глава 26

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Княгиня Елена Павловна по пятницам часто бывала в Зимнем — вместе с императрицей и фрейлинами с самого утра она занималась вышиванием. Как сообщили Демиду, сегодня дамы пребывали в Малахитовой гостиной, но его туда, конечно, не пустили — оставалось ждать, когда лакей передаст княгине о прибытии племянника.

Она вышла к нему незамедлительно, но следом — и Катя Тютчева. Обе они выглядели взволнованно, уже знали, о чём будет разговор.

— Её определили в Петропавловскую, — тут же сообщила княгиня. Демид закрыл глаза, выдохнул. — Она разозлила его величество, выдала nuda veritas, — «голую правду», — в лицо. Я и её величество хотели поговорить с ним, но он к себе никого не пускает. Попробуем позже вновь.

— Значит, ссылка? — Демид знал, после Петропавловской только туда.

— Сибирь, ваша светлость, — проговорила тихо Тютчева. — Сейчас Лизавета на нижних, но и туда никого не пускают. Я подсылала к ней тайно, она передавала, чтобы мы не беспокоились.

— Да как же не беспокоиться! — воскликнул Демид. — Тётушка, вы должны что-нибудь сделать! Это же абсурд, какая Сибирь? Лиза не сделала ничего для подобного наказания.

— Сделала, мой мальчик, — княгине было жутко смотреть на племянника — он осунулся, посерел. Страх за возлюбленную — а в его чувствах княгиня не сомневалась — отпечатался глубокой морщиной меж бровей. — Voilà, — «вот» — она вытащила из рукава записку.

«Осн. прич. — деят-сть, одн. особ. знач. — стих у Герц. + связи с ИШ. Изв. о добр. выск. о враге и очерн. власти. Споръ съ ПСЗ. За посл. годъ знач. Милост-и враг. и крепостн. + конфл. со двор-ми.»

Демид без труда разобрал написанное, обнаружив то, чего о графине не знал. Связь с Шамилем? Публикация у Герцена? А в последний год — ещё больше милостыни горцам, освобождение крестьян — он это, конечно, ожидал от неё, — но конфликт со дворянами? Определённо, на графиню настрочили немало кляуз… И когда же она успела поспорить с ПСЗ — полным сводом законов империи? Да так неудачно, что об этом доложили? Впрочем, Лиза никогда не отличалась сдержанностью в вопросах политического характера.

— Ваша светлость, — к ним вышел лакей. — Её императорское величество напоминает вам, что пришло время встречи с его императорским величеством.

— Жди, — бросила княгиня. — Я сделаю всё, что смогу. Император испытывает к Лизе симпатию, и всё же… О её делах все знают, если он оставит это без ответа — пойдут пересуды. Ты знаешь, никакие связи не спасут инакомыслящих, — и она удалилась.

— Где же вы были, ваша светлость? — только они остались наедине, тихо спросила Катерина. — Она так вас ждала… Всё это время — годы — ждала!

— Я ей не нужен.

— Ох, какие же вы, мужчины, тугодумы! — шумный тяжёлый вздох. — Нужен — не нужен… А она вам — нужна? Сейчас, когда вы вот-вот навсегда её потеряете — ответ на этот вопрос должен быть для вас очевиден.

Она была права. Демид не хотел верить, что потеряет Лизу: он мог избегать ее по собственной воле сколько угодно, но сейчас близилось жестокое, насильное расставание, и реальность была такова, что… Да, Демид навсегда её потеряет. Если не будет действовать. Если не придумает, как выйти из этой ситуации…

— Вы любите её — это очевидно, как солнце в безоблачный день, ваша светлость. И это должно определить всякое ваше решение, но отчего-то вы совершенно бездарны в их принятии, — откровенность Тютчевой не казалась грубостью — лишь дружеским участием. Впрочем, даже грубость Демид готов был снести. — И она вас любит — иначе давно была бы замужем. Но вы двое оказались слишком горды…

— Может, всё сложится лучше, чем мы ожидаем…

Вся надежда на тётю. Впрочем, и Демид не собирался тратить время зря. Пересилив себя, он покинул дворец и направился в усадьбу Вавиловых. От его бездейственного ожидания всё равно ничего не изменится.

А поместье ходило ходуном. Всюду сновали слуги и Демид мог поклясться — он никогда ещё не видео такое столпотворение на частных территориях.

— Пишите! Пишите! — послышался голос Олега.

— СвОбоду или свАбоду?

— «СвО», «О» пиши, покрупнее!

Наконец, Демид разглядел его в толпе. Олег лавировал между собравшимися в круг женщинами, аккуратно выписывающими что-то на полотнах.

— Что здесь происходит?

— Готовим протест, вашество, — тут же ответил Олег. Демид вчитался: «Свободу графине». Поначалу ужаснулся — такое добром не кончится! — но в следующую же секунду загорелся — а ведь это идея!

— «Свободу графине»? Вам уже известно о ссылке?

— Что ж вы думаете, мы совсем дураки, ваша светлость? — возмутился Олег. — Нам всё сразу понятно стало, как эти в форме приехали. Барыня нас на такой случай готовила — все дела распределила, всё имущество. Только мы так просто барыню отпускать не собираемся!

— Да-а! — неожиданно слаженный хор.

— Государственный произвол! — единичных голос.

— Произво-ол! — хором — и снова все куда-то заспешили.

— Отец уже, поди, на дворцовой — с частью наших. Мы вот — плакаты готовим — и тоже туда.

— А Мирюхин?

— С Безруковым вместе отправились по друзьям барыни — нам нужно больше голосов! — Олег был горд за то, как быстро они все собрались, Демид же не мог скрыть восхищения. Никогда бы он не подумал, что крепостные — часто безликие, тихие, словно тени в жизнях дворян, могут собраться так сплочённо.

Демид не медлил — подхватив идею, он тут же отправился к себе, где распорядился: сенным и дворовым оставить работу и выйти на Дворцовую площадь в поддержку графини Елизаветы Вавиловой. Он не заставлял — лишь предложил, но откликнулись многие — графиню знали и среди его крепостных. Кажется, за время, что Демид не интересовался ею, она стала большой личностью в Петербурге, да и, наверняка, за его пределами.

Совсем скоро на площади собралась толпа: крепостные, свободные горожане, учёные, писатели, деятели искусства и высокородные прожигатели жизни стояли ровными рядами перед главной императорской резиденцией, ожидая смягчения приговора. К вечеру прибыли и жители соседних уездов. Где-то стелили скатерти, раздавали еду протестующим и взявшим их в кольцо служителям порядка, во всю шла торговля. Плечом к плечу на площади стояли люди разных положений, разных образований и обществ, и среди них — Демид, чувствуя неведанные им доселе единство, сплочённость и равенство. Он не мог поверить в происходящее, словно во сне, надрывая горло, он кричал вместе со всеми:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Свободу Лизе Вавиловой! Требуем смягчения приговора! Свободу Лизе Вавиловой!

Он знал Лизавету, он любил её всем сердцем, но в этой толпе, среди сотни разнолицых господ, он понимал — он не один, любовь его — не исключительна, знакомство — обыкновенно. Каждый здесь чувствовал себя обязанным и причастным, каждый знал графиню — лично или понаслышке, каждый любил, крича её имя так нежно и благодарно — Лиза!

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Малый кабинет его императорского величества Александра II

— Если вы с тем же разговором — я уже всё сказал.

— Прошу заметить, ваше величество, разговора не состоялось вовсе, а значит, вы не сказали ничего… — не постеснялась уточнить императрица. Княгиня едва сдержала улыбку, которая в этой ситуации, конечно, была неуместной, но была бы глотком свежего воздуха. — Вам следует нас выслушать — ради блага государства!

— Мне следует? — словно бы не поверил услышанному император. — А вы не забываетесь?..

— Определённо следует, — взяла слово княгиня, устав от этой игры. Титулы титулами, а она его ещё мальчишкой воспитывала! — Вы, кажется, возмущены излишне, над вами главенствует мужская гордость и нежелание уступить бесстрашной женщине вдвое вас младше. Это естественно, но посмотрите на ситуацию с холодной головой — отмена крепостного права не за горами, если графиня, повлиявшая на развитие этого дела очевиднейшим образом, окажется в немилости — бывшие крепостные, уже полноправные, могут не простить вам того. Нам не нужны восстания, а мы прекрасно знаем, что даже самый недалёкий крепостной к ним способен — чего стоят трезвеннические бунты.[9]

— Вздорно предлагать помилование — проступки слишком серьёзны. Уступлю здесь — дальше будет только хуже. И что за шум, чёрт возьми? — император в два шага оказался у окна. Там, на площади, постепенно собирался народ — уже около двадцати голов, — пока не бунтуя, лишь переговариваясь. — Что за столпотворение? Не может же?.. — он посмотрел на жену. — Вот! О чём и была речь! Какое помилование? И откуда они только прознали!

— Думаете, это из-за графини? — императрица тоже выглянула в окно. — Ну, что я могу сказать…

— Вести разлетаются быстро, когда их пытаются удержать. Едва ли в городе не узнали экипаж Канцелярии и Тимашева в нём, — княгиня, вытащив платок из рукава, обмахнулась. — Душно, может, откроете? — и села в кресло.

— Чтобы весь этот гам мне на голову? Уж простите, ваша светлость, придётся вам потерпеть, — настроение императора становилось только хуже, он тоже сел — за стол, несколько надувшись. — Спущу на них всю жандармерию! Вот почему я не изменю решения! Сколько набежало народу? А сколь ещё будет? Это же чистой воды бунт против государя! — он в сердцах хлопнул по столу. — Уму не постижимо, сколько у девчонки влияния! Да как пошло она его заполучила — купила народ меценатством. Не думается ли вам, что всё для того и было? Все «благодеяния»? Чтоб вместе с тем творить, что хочется, говорить, что вздумается, зная — заступятся, отговорят, замолвят словечко, а может — вон — соберут толпы. От бедняков преданности добиться не мудрено…

— Вот именно! — не выдержала императрица. — Совсем не мудрено — так попробуйте и вы, ваше величество! Народ вас любит — ваш народ! Но если вы украдёте их сердце, их душу!.. Лизавета для них — не очередная дворянка, она символ, она вера! Вам ли не знать, что за веру жизни отдают? Едва ли вам простят, если вы отберёте её.

Воцарилась тишина. Княгиня молча разглядывая то императора — он сидел, уставившись в стол и возмущённо о чём-то думал, — то императрицу — она пыталась выровнять дыхание после столь эмоционального монолога. Молодые! И искры между ними… Княгиня не могла нарадоваться — династический брак этих двоих не лишён любви. Конечно, не той любви, что могут позволить себе простые обыватели, и всё же…

— Да и короне она полезна, — вдруг проговорил император, видимо, взвесив все за и против. — Но отступать нельзя — иначе «несогласные» как снежный ком…

— И как же быть? — императрица встала рядом с мужем, положив руку ему на плечо. Женские хитрости — так она словно бы контролировала его мысли. Прояви нежность, покорность — и получи то же в ответ.

— Полностью отменить приговор невозможно, — император положил руку поверх её. — Но… Пять лет ссылки выглядит более милосердно…

— Не лишайте её титула, — твёрдо проговорила княгиня. Конечно, это немыслимо, титул — первое, чего лишаются инакомыслящие, но она ведь обещала племяннику сделать всё, что возможно. — Не конфискуйте имущество. Отправьте её в ссылку графиней — со всеми полагающимися почестями и послаблениями. Даже её отец с куда большей провинностью обитал в дворянском именье друга — в не самых суровых краях. В противном случае всё будет выглядеть так, будто поддержка простого населения порицаема. Вы же представляетесь народу как государь более близкий им, чем те, что были до вас.

— Идите, — вздохнул император. — Я оглашу решение позже. Но вот это, — он указал на окно, — я так просто не оставлю.

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Малая комната нижнего этажа

Стенания толпы я услышала не сразу. Поначалу я вовсе не поняла, что на площади собираются люди, после — не решалась предположить, по какому поводу. Окон в моей комнате не наблюдалось, хотя было вполне светло из-за свечей, и оттого даже уютно. Мне уже дважды приносили еду, и только поэтому я поняла, что прошёл уже почти весь день. Вероятно, ждут ночи, чтобы вывезти меня в Петропавловскую без лишних свидетелей.

Интересно, как там дома? Наверное, все переживают. Через лакея, принёсшего еду, я передала, что со мной всё хорошо, но доставил ли он послание? И успокоит ли это близких? Едва ли…

Шум толпы нарастал, выкрики становились всё явственнее. Поначалу я думала, что мне показалось, но вот уже через слово я стала слышать своё имя.

Точно ведь! Кричат — Лиза Вавилова…

Неужели вышли поддержать меня? Против государева указа? Нет-нет, это вовсе не на руку — лишь ещё больше разозлит императора! Впрочем, какая уже разница?

Как жаль, что я не могу их остановить! Надеюсь, его величество не будет излишне жесток — ему это не к лицу, определённо.

Остаётся только молиться за сохранность людей… Пусть всё будет хорошо! Они вовсе не виноваты, что оказались так добры, так отзывчивы!..

И как приятно! Страшно, но и радостно в то же время — кто знал, что столько голосов будет скандировать моё имя, столько сердец будет радеть за меня, столько спин — пытаться закрыть от беды?

Анзор был прав — и я каждый раз убеждаюсь в этом. Ты никогда не бываешь один. С тобой всегда Господь, и если Он любит тебя, то и творения его будут любить. Неужели я любима Им? Несмотря на все ошибки и глупости, несмотря на слабости? Как милосерден Он, как сострадателен к своим самым неблагодарным созданиям…

— Свободу Лизе Вавиловой! — голоса крепчали, и больше я не сомневалась в причине всеобщего собрания. Даже толстые стены, даже то, что я находилась ниже уровня земли, не удерживали силу слаженных выкриков.

Господь, сделай меня лучше той, кем видят все эти люди! Я не заслуживаю их жертвы! Не заслуживаю их смелости и любви!

Я с содроганием прислушивалась к каждому звуку. Боялась — вдруг толпу начнут разгонять? Я не раз видела подобное — в ход идёт сила, и неважно, против кого — будь то женщины, дети, старики. Как грубо порой городовые разгоняют калек на паперти — это зрелище всегда разрывало мне сердце. А сейчас, слыша лишь выкрики, свист жандармерии, звон предупредительных колоколов, я могу представлять самые разные картины, и все — жуткие.

— Разойтись! Разойтись! — послышалось словно бы прямо за стеной. Я встала на спинку кресла, поближе к потолку, и слушала.

Звук ключа в замке застал врасплох. Когда дверь отворилась, я едва не упала, удачно соскользнув в кресло, словно так и сидела.

— Распоряжение о переводе в Петропавловскую крепость отменили, — недовольно бросил Тимашев. — Вас конвоируют в именье, где вы будете обитать под стражей до момента ссылки. Покидать усадьбу и прилегающие территории воспрещается.

Что за дворовые замашки? А где хвалёная вежливость? Шут!

Я, не торопясь, встала, оправила одежду, вуаль, что удачно закрыла лицо во время падения (даже в такой мелочи Господь оберегает меня!), и направилась к выходу.

— Вы не можете передвигаться без сопровождения, — предупредил Тимашев.

— Уверена, у вас много дел, меня сопроводят и без вас, — не намёк — прямо сказала. Не совсем же он бесстыден, чтобы настаивать на своём обществе?

— Я выкрою для вас минутку.

Что же — я была наивна. Настолько.

Сказав «конвоируют», Тимашев не преувеличил — из дворца я выходила в сопровождении семи соглядатаев, обступивших меня со всех сторон.

Выводили меня прямо на Дворцовую площадь. Не знаю, какую цель преследовал его величество, но толпа, окружённая кольцом из стражей порядка, очевидно поредевшая после попытки разогнать, увидев меня, закричала пуще прежнего.

Народ теснили подальше от дворца, никто и не сопротивлялся — махали мне шапками и платками, поднимали выше детей, чтоб и тем было видно.

— Лиза! Лиза!

— Свободу Лизе Вавиловой!

На глаза навернулись слёзы. Я так старалась не расплакаться, сидя в четырёх стенах наедине с собой, но вот-вот не выдержу — при свидетелях. Кажется, мне ещё никто и никогда не был так рад.

— Мы должны пройти до экипажа, — сообщил Тимашев. — Вот же… сброд…

— Следите за языком, — оборвала его, а сама присела в низком реверансе, посвящённом собравшимся.

Народ возликовал сильнее, а Тимашев рявкнул раздражённо:

— Показуха! Не задерживайте нас, графиня, вы не в том уже положении!

— Так всё же графиня? — притворно удивилась. — По вашему отношению я было подумала, что титула меня уже лишили, — Тимашев скривился. — Тогда извольте соблюдать приличия и — право — я бы не хотела отныне слышать и писка с вашей стороны, будьте так добры. А теперь — шевелитесь, я устала по вашей милости и хочу домой, — он было открыл рот, но я цыкнула: — Ни писка!

Сконфуженный, злой — отчего не мог найти слов — Тимашев не заговорил со мной вплоть до самой усадьбы, да и там не был излишне многословен — сунул мне предписания и удалился.

— А вы? — спросила у жандармов.

— Приказано следить за вашей светлостью во избежание побега.

— Распоряжусь, чтобы вас накормили.

— Не положено…

— И что же, вы должны голодать? Глупости, — и я зашла в дом.

Было непривычно тихо — кажется, все ушли на площадь. Приятно видеть плоды своих трудов — крепостные, когда-то не смевшие и головы поднять, сейчас в один голос выступали против императора.

Принюхалась. Пахло жареным луком и выпечкой — я поспешила на кухню, и застала там старшее поколение. Люба, Дуся и Тихон суетились вокруг кастрюль и мисок.

— И чего вы тут? — спросила. Они разом взвились, уставились на меня огромными глазами: — Простите, не хотела пугать…

— Барыня! — со слезами бросилась ко мне Дуся. Принялась гладить, целовать, причитая: — Да что же вы! Ну как же так, ваша светлость, ну почто же вас забрали, ироды! Да как посмели!..

— Тише, тише, — погладила её по спине. — Всё хорошо, вот я тут. Чего переживать? Есть, что поесть? Там со мной несколько мужчин — все голодные. Они пока с нами поживут.

Тихон внимательно на меня посмотрел, но спрашивать ничего не стал — не хотел при женщинах. Конечно, он прекрасно понял, что там со мной за «мужчины».

— Где Илья?

— Как все, ваше сиятельство, — пошли за вам у императора просить, — покивала Дуся. — Тута осталися мы — старики, да мамки, кто за дитятками проследить должен. Всех уже спать, поди, уложили, кого надо было. А мы, вона, состряпать побольше решили, знамо дело — все голодные вернутся. А вы, душенька? Чай не кормили вас там совсем?

— Кормили Дуся, кормили — со всеми почестями приняли. Не переживай. Мирон Олегович тут?

— С остальными пошёл.

— Да как же? Тоже ведь не молодой уже… — покачала головой. — А вы — не устали? Давно уже спать должны, а меня ждать пришлось. Вы не беспокойтесь, скоро все вернутся, поедят. Всем хватит?

— Да, вашество, взяли на себя смелось — сразу на всех сготовили, раз дело такое.

— Правильно… Тихон, завтра утром обо всём поговорим — вместе. Хорошо?

— Да, ваше сиятельство, — поклонился. Знал уже, что скажу, и всё равно надеялся на лучшее. Оно и будет «лучшее» — для него по крайней мере. И для Дуси, и для всех остальных — с собой я никого брать не буду. Пусть доживают свои дни в тепле и комфорте, а Олег присмотрит…

Решила дождаться возвращения остальных — хотелось поблагодарить всех лично. А пока следовало бы прочитать, что там мне сунул Тимашев…

Письма оказалось два — первое, официальный указ о ссылке, а второе… Личное письмо императора?

Отложив в сторону указ, я вчиталась в неожиданное послание.

«Графинѣ ​Вавиловой​ Елизаветѣ Владиміровной

Наше съ Вами короткое общеніе позволило мнѣ убѣдиться, что Вы женщина храбрая, разсудительная и не обремененная пустыми предразсудками. Въ иныхъ обстоятельствахъ, будь я ​—​ не я, а Вы ​—​ не Вы, быть можетъ, мы нашли бы взаимопониманіе, свойственное не положенію, но уму. Но судьба распорядилась иначе. Мы рождены въ тѣхъ роляхъ, что назначены намъ не людьми, а самимъ Господомъ.

Я могъ бы простить Вамъ недовольство мною и Короной, могъ бы закрыть глаза на Ваши слова, но не на Ваши дѣла. Недовольство — свойство умовъ пытливыхъ, но участіе — удѣлъ мятежниковъ. Вы не просто сочувствовали ​тѣмъ​, кто противится Нашей волѣ, но и подали имъ руку, поддержали не силой оружія, но милосердіемъ, что, право, для власти не менѣе опасно. Нѣтъ предательства горше, ​чѣмъ​ видѣть во врагѣ ближнего. Вы же и вовсе не считаете врага таковымъ, и это — Вашъ сознательный выборъ.

Противостояніе, начатое задолго до насъ, не завершится и послѣ. Мы ​вѣчные​ противники, и мнѣ, какъ государю, надлежитъ помнить о силѣ державы болѣе, нежели о чьихъ бы то ни было правахъ. Вы можете быть слѣпы къ этому — какъ захотите. Но долгъ мой иной. Россія велика и должна оставаться таковой. Государство либо расширяетъ границы, либо теряетъ ихъ. Либо повелѣваетъ, либо подчиняется. Я не желаю Россіи судьбы иной, кромѣ бытности въ ​Великодержавіи​.

Судъ надъ Вами могъ бы стать урокомъ для другихъ. Могъ бы. Но, увы, и безъ него площадь полнится криками. Вы сдѣлали себя знаменіемъ, пусть и не хотѣли того, и потому я не стану давать людямъ ​зрѣлище​, котораго ​они​ жаждутъ. Имъ легче бездумно кричать о вашей свободѣ, ​чѣмъ​ понять истинное положеніе ​вѣщей​ и то зло, которое вы несете. Я смягчилъ рѣшеніе — не ради Васъ, но ради людей, ​которые​ видятъ въ вамъ будущее — новую главу исторіи россійской. Отнынѣ Вамъ надлежитъ оставить столицу и слѣдовать туда, гдѣ Вашъ голосъ не будетъ слышенъ.

В указе моё послѣднее снисхожденіе.

Александръ»

Мораль власть имущих мне не будет ясна никогда. Это письмо — словно жалкая попытка выставить себя кем-то, кто контролирует настоящее и предсказывает будущее. Но ведь люди на подобное не способны. Это высокомерие коронованных персон, нежелание смириться с тем, что всё — совершенно всё вплоть до дня Суда — предписано, что мы лишь выбираем между Раем и Вечным огнём для себя, но вовсе не вершим судьбы других.

В чём же, интересно, заключается обещанное снисхождение? Я со смешанными чувствами прочитала указ — неважно, что со мной будет, но до ужаса любопытно, что придумал император.

«Указъ Его Императорскаго Величества Александра II

О ссылкѣ графини Елизаветы Владиміровны ​Вавиловой​

Мы, Александръ Второй, Божіей милостью Императоръ и Самодержецъ Всероссійскій, Царь Польскій, Великій Князь Финляндскій и прочее, и прочее, и прочее, внимая долгу охранять порядокъ и спокойствіе въ державѣ нашей, а равно и честь православной ​вѣры​, повелѣваемъ слѣдующее:

Согласно разслѣдованію, проведенному органами правопорядка, установлено, что графиня Елизавета Владиміровна ​Вавилова​:

1. Уличена въ публичномъ и тайномъ противленіи установленному порядку и власти, выраженномъ черезъ инакомысліе.

2. Замѣчена въ содѣйствіи иновѣрцамъ и пропагандѣ ихъ обычаевъ, ​чѣмъ​ нанесла вредъ духовному и нравственному здоровью общества.

3. Обвиняется въ явномъ осужденіи дѣйствующей власти, что подрываетъ государственный авторитетъ и сѣетъ смуту въ сердцахъ подданныхъ.

На основаніи вышеизложеннаго и во исполненіе государственныхъ интересовъ, повелѣваемъ:

1. Лишить графиню Елизавету Владиміровну ​Вавилову​ всѣхъ дворянскихъ привилегій, титуловъ и имущества.

2. Сослать ​её​ на ​каторжные​ работы въ Сибирь, на срокъ въ десять ​летъ​, съ послѣдующимъ поселеніемъ въ одномъ изъ сибирскихъ уѣздовъ, по усмотрѣнію властей.

3. Государственнымъ органамъ власти предписывается обезпечить скорое и полное исполненіе настоящаго указа.

Однако, милостію своей учитывая заслуги графини ​Вавиловой​ и народную любовь, мы постановили смягчить наказаніе и повелѣваемъ:

1. Сослать графиню ​Вавилову​ въ Сибирь на срокъ въ пять ​летъ​ съ освобожденіемъ отъ каторжныхъ работъ.

2. Обязать графиню ​Вавилову​ выплатить денежное взысканіе въ размѣрѣ ста рублей за организацію массовыхъ сборищъ и нарушеніе общественнаго правопорядка.

3. Опредѣлить повѣреннаго отъ государства для контроля доходовъ и расходовъ имѣній ​Вавиловыхъ​.

4. Опредѣлить постояннаго смотрителя и сопровождающаго отъ государства, а также эскортъ на ​вѣсь​ путь и проживаніе графини ​Вавиловой​ въ ссылкѣ.

Нашей милостью повелѣваю оставить графинѣ ​Вавиловой​ титулъ и всё имѣющееся имущество до слѣдующаго нарушенія.

Да будетъ сія кара примѣромъ для всѣхъ, кто дерзнетъ посягнуть на цѣлостность и порядокъ нашего Отечества.

Дано въ Санктъ-Петербургѣ, въ лѣто отъ Рождества Христова 1859-е, мѣсяца октября.

Александръ II

Императоръ и Самодержецъ Всероссійскій»

И что же мне прикажите чувствовать? Должна ли я быть благодарна? Не знаю… Быть может, я не верила до конца, что меня могут обречь на каторгу, оттого и не испытываю облегчения? Но вот — поначалу тем и хотели наказать. Десять лет каторжных работ?.. Абсурдно для женщины моего положения и — что более важно — сложения. Милосерднее было бы казнить на месте! И вот — «снисхождение»! — избавление от каторги, сокращение ссылки.

И ведь в поправке ни слова о последующем поселении в одном из уездов Сибири. Ожидают моего возвращения в столицу? Это вряд ли… Избавившись от этой духоты, этого гнилостного, плесневелого воздуха, едва ли я захочу вернуться. Кажется, и Сибирь мне милее этих смердящих рыбой и помоями, вылизанных только с фасадов, проспектов, этих лебезящих и скалящихся сластолюбцев и кокеток, этих шумных сборищ и взрывных выкриков из открытых окон игорных домов. Нет-нет, уж о чём я не грежу, так это о возвращении!

Услышав подъезжающий экипаж, не стала выглядывать. Почти сразу услышала возмущения Ильи:

— Вы кто такие? Что тут забыли? А ну убирайтесь!

— Приказ его императорского величества! — донеслось в ответ. — Графиня Вавилова находится под стражей, ей належит оставаться в именье до отмены предписания или отъезда.

— Лиза! Ты уже тут? — тут уже пришлось выглянуть в окно.

— Тише ты! Ночь уже, дети все спят! — Илья вернулся вместе с Синицыными, остальным, видимо, придётся добираться на своих двоих. Ну, что сказать, ночная прогулка — самое то после маленькой революции. — Поднимитесь в кабинет, будем дела решать.

Пока ждала, разожгла ещё свечей — в комнате стало светлее. У Мирона Олеговича уже не такое острое зрение, чтобы читать документы в полумраке.

— Как ты? — только открыв дверь, побеспокоился Илья. Его взгляд изучил меня с ног до головы. — Тебя не обижали?

— Нет, конечно, — отмахнулась. — Ты где был? Неужели не ночевал дома?

— Ночевал! — возмутился Илья. — Утром решил прогуляться…

— Ну-ну, — отсутствие брата казалось подозрительным, но сейчас было не до этого. Я вернулась за стол и пригласила мужчин сесть. — Что там у вас произошло? Всё закончилось хорошо? Без жертв?

— Без жертв, но всех обязали выплатить взыскание, — тут же сообщил Олег.

— Сколько?

— Мужчин по десять, женщин по пять.

— Вот же!.. Выпиши из графских средств. И запроси перечень протестовавших.

— А нам дадут, ваша светлость?

— Куда денутся? От денег государство никогда не отказывалось. Лучше разом получить от меня, чем трясти народ, большая часть из которого — вовсе подневольные. К слову — где вы столько нарду набрали?

— Бросили клич по вашим товарищам, те — по своим. Среди крепостных немало тех, кто вас поддержит. Конечно, против хозяев не все могут пойти, но и среди зажиточных у вас друзей не мало-с.

— Каково же решение государя относительно вас, ваше сиятельство? — Мирон Олегович хотел знать главное.

— Вот, — я положила перед собой указ. Олег, спросив, взял его и зачитал для всех.

— Показное милосердие, — скривился Илья. — Я поеду с тобой.

Спорить не стала — неизвестно ещё, что будет дальше. Совсем одной отправляться нельзя — всё-таки я женщина в первую очередь и должна обезопасить себя. Брать с собой Тихона или даже кого-то из Синицыных — стрелять себе же в ноги, только им я могу доверить имения и распоряжаться от моего имени. Тем более Дуся и Тихон уж точно не в том возрасте, чтобы переживать долгие дороги. Да и сомневаюсь я, что мне разрешат взять их с собой. В указе написано «имущество», а в ближайшие дни все мои крепостные станут людьми свободными.

— Вот, — вытащила из стола графскую печать. — И вот, — кипу купчих, подписанных мною заранее на случай, если в первое время с Синицыными не захотят вести дела. Конечно, главные мои партнёры — Шереметевы, Безруковы и Подземельные с Синицыными знакомы давно и прочно, и всё же делам нельзя стоять, имения будут развиваться и без меня, а значит — нужны новые сделки, новые договоры. — В ваше пользование. Берегите, вторую я заберу с собой. Вряд ли сделать ещё одну — дело быстрое, да и бюрократия, знаете ли… А из Сибири, боюсь, подписанные указы будут долго доходить.

— Благодарим за честь, ваше сиятельство, — поклонился Мирон Олегович. Следом и сын.

— А теперь — идите отдыхать. Я дождусь остальных и тоже пойду спать.

Полагаю, до отъезда не меньше недели — странным образом крайнего срока мне не назначили.