Её Сиятельство Графиня

Глава 9

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых

Смерть Лиды застала врасплох — я была с ней, когда это случилось. Тело её вдруг болезненно искривилась, она застонала, словно бы страшась чего-то, и испустила последний вдох. Казалось, этого не могло произойти. Разве умирают мученики в агонии? Меня учили, что ангелы смерти приходят к верующим в прекрасном обличии, а грешникам предстают как нечто ужасающее. Но разве можно назвать это дитя грешным?

Столь вопиющее несоответствие и внезапная смерть на несколько дней выбили меня из рабочей колеи. К приёму у Безрукова я должна была подготовить все необходимые документы, изучить его с Фёдором дела. Всё, что я знала по этому делу, это то, что и Безруков, и Подземельный проиграли в карты по одному имению, и каждое из них — довольно значимое для семейств. Отцы же обоих, судя по всему, о потере имущества ещё не знали, а значит, наследники планировали как-то решить этот вопрос — тихо.

Это позволяло мне надеяться на успех в деле, и всё же к документам стоило подойти кропотливее, а я, закрывшись в комнате, почти с неделю проплакала, не застав ни отпевание, ни похороны бедной Лиды. Мне было стыдно появляться среди крестьян — тем более по такому поводу. К счастью, Олег взялся решить все вопросы похорон и, как оказалось, даже успел получить на Лиду вольную грамоту. Где её хоронили я не имела понятия, но распорядилась сделать всё по правилам, не экономя на хорошем месте при церкви.

Мысли о жизни и смерти, о человеческой несправедливости, занимали меня, приводя в уныние, которое я никак не могла себе позволить. На шестой день затворничества, затемно, я выползла из комнат в направлении кабинета. Впрочем, там не задержалась, набрала бумаг и вернулась к себе, чтобы с головой погрузиться в расчёты, результаты которых радости не прибавили. По всему выходило, который год в нескольких имениях ожидался зимний голод, а там и большие потери крестьян. Обложив себя со всех сторон документами, несколько раз всё перепроверила, решая, что можно предпринять.

— Дусь, — позвала тихо. Тут же открылась маленькая дверца почти в самом углу.

— Вам не здоровиться, барыня? Вызвать Павла Кирсаныча?

— Всё хорошо. Позови сюда Олега, распоряжение есть.

Дуся заметно оживилась, засуетилась и вышла из комнаты, я же укуталась в большой платок и принялась ждать юношу, который за это время стал моим хорошим помощником. Гонять Тихона мне совесть не позволяла, мне хотелось, чтобы здесь, в поместье Вавиловых, что он, что Дуся, чувствовали себя по-барски. Впрочем, оба они с таким положением вещей не соглашались, и, если Тихона я трогала лишь по редким случаям, чаще связанным не с имениями, а с прошлыми делами, то Дусе достойную помощницу я так и не нашла. Хотелось бы взять кого из Синицыных, но их семья в трауре, и пока я этот вопрос перенесла. Один Олег, хоть он и был опечален не меньше других, чуть ли не требовал с меня давать ему поручения.

Вот и сейчас он пришёл — так скоро, словно бы где-то припрятал сапоги-скороходы.

— Ваше сиятельство, вызывали?

— Да, пойди сюда, — подозвала его. — Смотри.

Олег удивился разложенным во все стороны бумагам, проговорил:

— Разве вы не изволили отдыхать, ваше сиятельство?

— Изволила. Ночью сегодня взяла, вот, почитала. Не отвлекай, а то мысль потеряю, — я указала на несколько листов: — Здесь и здесь на зерно неурожай уже давно. А здесь, хоть и урожай, но на продажу изымается преступно много — как людям зиму пережить? Тебе задание на неделю, чтоб составил указ — на каждую семью распределил по норме хлеба и мяса. Если скотины мало, распорядись, чтобы закупили, где подешевле точно ведь знаешь.

— Знаю-с, — кивнул.

— Я посчитала, даже если в эту зиму продавать меньше — не обеднеем, а вот если и в этот раз люди голодать будут — в душах немало потеряем. Распорядись, чтоб на семью по дойной корове, если мало людей — то козе, кто холостые — пусть на общие работы идут. Чем по зиме крестьяне занимаются?

— Обычно дрова собирают да домашними починками, ваше сиятельство.

— Вот, пусть так. Чтоб в каждом селении по рабочим — только на дрова, доярок поздоровее, там по душам сам поймёшь, кому сколько надо. Всех холостых и с руками — на общее дело, их же на дармовый паёк.

Олег вытащил из кармана скрученную тетрадку и карандаш:

— По скотине на семью, так-с?

— Да… если кто сам работать не может — или сироты вдруг — там пусть староста им помощь дополнительную распределяет. Конечно, дело небыстрое — всем разослать, но будем надеяться… Главное, чтоб не воровали…

— Тут уж сложно, народ такой: увидит — загребёт, все голода боятся, вашество.

— Ну, шаг за шагом, приучим, дай Бог. Вот тут смотри, — указала уже на карту: — Поля незасеянные. Как сезон начнётся, надо с ними решить, нельзя земле зря пропадать. И древесина, древесина… Ту, что дешевле, пусть крестьянам. Совсем плохую — на дрова, что получше — на быт. Дорогие сорта — продадим заграницу, знаю, спрос сейчас большой.

— Это надо купцов искать-с.

— Найдём, не к спеху. Скотину пусть случают, какие коровы плохо доятся — тех на мясо и на зиму в запасы. Куры также, пока жир в них ещё есть, пусть мясо сушат или в соли хранят. Соли если нет — распорядись, чтоб была.

— Этак вы потеряете много, ваше сиятельство.

— Ну ты сам-то подумай! — постучала по листу. — Крепостной дороже выйдет, точно ведь умирать начнут. Лучше в имуществе терять, чем в душах, не думаешь?

— Не могу знать-с, ваши души, ваше имущество-с.

— Ну по совести-то сам понимаешь, какая корова против человеческой жизни? Вот-вот. Вы сейчас, может, подневольные, по бумагам — вещь, а ведь создали-то людей одинаковыми, и, вот увидишь, скоро каждый свободен будет, сам себе барин. Уже и реформы готовят.

— Слышал-с…

— Смысл общий ты ухватил, а дальше лучше меня знаешь, что делать. Мне отчёты все, если надо официально к кому обратиться — обращусь, указ какой выписать — не стесняйся, лишь бы дело не стояло.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— Батюшка с матушкой как?

— Держатся. Не первого ребёнка теряют.

— Будем надеяться — последнего. Из сестёр, кого потолковее, чтоб руки на месте, пришли ко мне в сенные.

— Обе толковые, сударыня, Лару сегодня же пошлю, а вот Люда на сносях…

— Не от барина ли? — спросила тут же.

— Помилуйте! — воскликнул Олег — глаза его стали огромными.

— А ты чего так всполошился? Я бы не удивилась…

— Не от барина, вашество, она замужем — за одним из конюхов. Его как-то определили к нам, года два назад, нагловатый, но дело знает, барин сам будто и не знал, откуда тот взялся, видать, в карты выиграл — и не помнил.

— Два года, говоришь? — пробормотала. Интересно это получается… — И что же, без проблем барин ему Люду отдал?

— Люда не в бариновых интересах была, а конюх — Витька, к слову, — хоть и рабочий, а грамотный больно, как-то так всё обустроил, сопоставил, что барин даже выгоду в этом случении разглядел.

— А почему же Люда тогда с вами, а не с мужем?

— А Витя на конюшне живёт; как Люда понесла, сразу к нам отправил — оно теплее, чем на сене.

— Значит, и этим комнату определите, негоже супругам порознь, — а с конюхом я потом пообщаюсь, чувствую, он тот самый, что записки нам с Мирюхиным строчит. — Всех на сносях на учёт поставь.

— Ежели боитесь, что кто от барина понёс, так у нас с этим строго, ваше сиятельство. Прошлые барыни, хоть и недолго жили, а порядки установили, у нас до старухи дорожка проторенная…

— До какой старухи? — не поняла.

— Если кто и того… те к ней ходили — и того, — неловко пояснил Олег.

— Мерзость какая! — ужаснулась. — Чтоб не смели больше — безбожное это дело, дитя из утробы вытравливать. И о себе же не думают — дуры!

— Да ежели бы кто понёс, и господа бы узнали — чего похуже бы сделали.

— Мерзость! — повторила. — Ничего, от него, дай Бог, уже никто не пострадает. А будущих матерей-таки запиши, и тех, кто разродился недавно — им особые условия нужны, свобода от тяжёлых работ. Если семьи есть, пусть вместе живут, не разделяй.

— Больно много вы мне задач…

— Жалуешься? — удивилась.

— Не смею, ваше сиятельство! — Олег тут же встал по струнке. — Доволен. Благое дело-с!

— То-то же! Иди, — разрешила, а сама снова легла, но ровно до тех пор, пока не услышала подъезжающий экипаж. На улице снова было темно, я, содрогаясь от холода, вышла на балкон, чтобы увидеть, как из открытого экипажа выскакивает князь Демид Воронцов. Он тут же поднял голову и посмотрел на меня.

Я совсем забыла! Приём Безруковых! Сегодня! И ведь князь отправлял мне записку, я лишь отмахнулась, приказала передать согласие на встречу, и это тут же вылетело из головы.

— Ваше сиятельство! — крикнул он. — Рад встрече!

— Я совсем забыло про сегодня, — призналась. — Зайдите в дом, выпейте чаю, я сейчас же спущусь.

— Не волнуйтесь, нам некуда спешить.

Я в панике вернулась в комнату.

— Дуся! Дусенька! — позвала, сама же принялась умываться из чаши, что всегда стояла возле постели. — Расчеши меня, будь добра, иначе я все волосы выдеру.

— Ну что вы, барыня, — Дуся зашла с платьем в руках — видимо, заранее подготовилась, не то, что я. — Не стоит так переживать.

Я всегда одевалась быстро, не приветствуя ни корсетов, ни кринолинов — эти веяния были столь же новомодными, сколько и устаревшими. Человеческое тело не нуждается в столь извращённых искажениях! Мои же одежды чаще состояли из нижней и верхней рубахи, как носили издревле, и ничуть не уступали по красоте французским рюшам и воланам.

Дуся всегда заплетала меня просто — две косы она собирала на затылке, цепляла так, что они никогда не падали. Сверху же, по обыкновению, я надела головной платок — сегодня длинный, расшитый, почти до пят, закрепила его золотым обручем с камнями. Своим внешним видом я по праву восхищалась, чувствуя себя русской княгиней из прошлого. К слову, так одеваться я могла не всегда, ведь при дворе существовали свои законы проевропейской моды, под которые приходилось подстраиваться, однако на приёме у Безрукова можно было от них отступиться.

— Вы так скоро, — удивился князь, вставая мне на встречу. Его взгляд прошёлся по мне с ног до головы и замер на не закрытом вуалью лице. Удивлённый, он тут же посмотрел в сторону. Стало вдруг очень приятно — он отвернулся! Не стал пожирать глазами, а учтиво отвернулся!

Дуся догнала меня с плащом наперевес, застегнула его на груди, заправила в обруч вуаль, позволяя той струиться по лицу. Перекрестила.

— Берегите себя, ваше сиятельство, душенька, — проговорила она и убежала. Смотрела ей в след с улыбкой — уже старая, едва ногами перебирает, а всё такая же неугомонная.

— У вас чудесные черты, — неловко проговорил князь.

— Но вы ведь видели меня уже — и не раз.

— Не при таком ярком свете, — он откашлялся. — Что же, сплетни про вас определённо неправдивы — вы очень похожи на свою тётушку.

— Вы про тот посредственный фельетон? «Черкесские корни»?

— Про него, — кивнул. Мы медленно пошли на выход из поместья.

— Не берите в голову — ещё при жизни батюшки ходили сплетни, а после Лермонтовской Беллы — разошлись пуще прежнего. Полагают, мол, он выкрал черкешенку, она понесла, родила меня — оттого меня так в горы тянет.

— А вас тянет?

— А кого не тянуло бы? — посмотрела на князя. — Я удивлена. Вы, кажется, знакомы с порядками горцев, неужели полагали, что слухи могут оказаться правдой? Будь так, отец бы умер не от малярии, а от горского кинжала, да и наши края — не черкесские, они иным горцам принадлежат.

— Не на секунду не сомневался. И всё же — вас они не смущают?

— Нисколько. Болтуны лишь ждут, что я поддамся их порядкам, но — уж простите, где это видано, чтобы законы Господни ради человеческих мнений нарушали? Скрывать себя с подобной страстью — моя личная прихоть, и всё же! Ну, сниму я вуаль? Что дальше? Скажут мало! Скажут — голову открой, и даром, что замужняя покрываться обязана. До тех пор и будут оголять, пока под исподнее не заглянут.

— Согласен с вами от и до, — кивнул князь. — Этим стервятникам лишь бы разорвать всех и каждого на кусочки. Оттого и сплетни распускают, что к вам не подступиться. Вы личность новая — но уже замужем, не дебютантка; из провинции — но родовиты без меры, богаты. Им нечем вас зацепить, нечем унизить.

Я не ответила, рассматривая открытый экипаж князя.

— Ваша светлость, позволите мне поехать своим экипажем?

— Я вызвался сопроводить вас, и будет невежливо оставить вас так…

— В открытом экипаже я замёрзну, а в закрытом, сами понимаете… — смутилась. Не хотелось в очередной раз напоминать о приличиях.

— Не извольте беспокоиться, — князь как-то весело улыбнулся. — Я сяду с кучером.

Спорить не стала — если его светлость того желает…

— Тиша, гони домой, обратно я сам!

— Как прикажете, — кучер кивнул и тут же поехал.

Когда я заходила в экипаж, князь подставил мне локоть, чем снова удивил. Не ладонь — локоть, и это показалось мне таким проявлением уважения — меня и моих принципов, что я думала об этом весь путь до усадьбы Безруковых, которая находилась в небольшом отдалении от города.

Так странно осознавать, что князь — на первый взгляд абсолютное воплощение придворного дворянства — не унижает мои взгляды, не насмехается над «устаревшей» моралью, а осторожно узнаёт больше, в общении подстраиваясь под меня.

Да, мы кардинально разнимся в некоторых мнениях, чего уж говорить — он военный до мозга костей! — но так увлекательны наши беседы, так спокойно разделять с ним свои — пусть даже абсурдные по современным меркам — мыли. Конечно, не всегда князь воспринимает мои слова со всей серьёзностью, но по крайней мере он чуток к тому, что относится к моей личности, и это — нельзя не признать! — располагает.

А его дружба со Львом? Толстой, пусть и не однозначен иногда, кутила и даже развратник местами (безусловно, он скрывает от меня эту сторону личности), но обладает неординарной философией, и я бы даже сказала моралью куда более высокой, чем средний господин его положения. И он не стесняется определять Воронцова — как друга, вкупе с Павлом…

Не знаю… Быть может, я была несправедлива к князю поначалу? Военные заслуги, определённо, черта отталкивающая, но по нраву, кажется, он вовсе не плохой человек.

Приём Безрукова блестел совсем иным характером, нежели официальные: уже на походе к усадьбе мне захотелось развернуться — смех взрывами доносился из окон, перекрывая даже музыку, кое-где дымило — курят, нередко слышался звон бокалов.

— Не переживайте, это обыденное светское мероприятие.

— О том и переживаю, — пробормотала. И всё же отступать нельзя — мне нужны и Безруков, и Подземельный. Если не для разговора прямо сейчас — возникли у меня сомнения по поводу их к тому способности — то, по крайней мере, для назначения встречи.

Гости удивились нашему с князем появлению, причём мне показалось — присутствие Воронцова их смутило даже больше моего. Вспомнилось, что светские мероприятия он, как сам говорил, недолюбливает, но тогда зачем же он вызвался меня проводить?

Что ж…

— Демид Михайлович! Как рад, как рад! — перед нами вдруг вырос румяный, прилизанный и расплывшийся в улыбке молодой человек. Из всего его внешнего вида — несомненно, он был одет по последней моде — меня особенно поразил малиновый шарф на шее, завязанный пышным бантом — очевидно, женской руки работа. Впрочем, помада на шее, ближе к челюсти, видимо, была подписью рукодельницы. — А эта чудесная особа!.. — он посмотрел на меня и — по глазам видно — за миг протрезвел. — Графиня, — кивнул медленно.

— Приятно побывать на таком чудесном вечере, — соврала, не моргнув и глазом. — Полагаю, вы хозяин?

— Я-с, Виктор Викторович Безруков, — он поклонился.

— Я к вам, по правде, с деловым разговором, Виктор Викторович. Намедни нашла у супруга некоторые бумаги, которые вас, уверенна, заинтересуют. Когда изволите поговорить об этом?

— Сейчас?

— Если пожелаете, — пожала плечами. — Хотелось бы обговорить всё разом — с вами и с господином Подземельным.

— А он… — Безруков осмотрелся, судя по лицу — нашёл в зале товарища, понаблюдал за ним. — Полагаю, ему сейчас не до деловых бесед.

— Тогда позвольте пригласить вас к нам — на чашечку чая? Супруг, к сожалению, встретиться с вами не сможет, но, поверьте, я обладаю всеми полномочиями чтобы решить наш вопрос.

— Фёдору доброго здравия, — Безруков кашлянул. — Мы… я обговорю со Степаном — с господином Подземельным, и, как выдастся случай, мы прибудем к вам.

— Прошу — не затягивайте. Дела не ждут, — кивнула. — Что же, раз этот вопрос мы решили, я, пожалуй, удалюсь.

— Останьтесь, ваше сиятельство. Сегодня выступает знаменитая музыкальная труппа, я с месяц стоял в очереди на них.

Поджала губы. Ладно, побуду здесь час — и домой. Отказаться после личной просьбы будет верхом грубости, к тому же я надеюсь на хорошие отношения с хозяином вечера…