Её Сиятельство Графиня

Глава 23

Санкт-Петербург

Илья не мог не заметить изменений в поведении сестры. Странности отмечались им ещё в первый день, когда он обмолвился об отцовском письме. Взгляд Лизы в тот момент переменился, глаза заблестели, на щеках появился очевидный румянец, о котором она — пытаясь сохранить невозмутимый вид — не имела ни малейшего понятия.

Илья знал подобное поведение — он наблюдал его не раз. Поведение влюблённой женщины при упоминании предмета её воздыханий. Он много путешествовал, видел разные традиции, разное воспитание и менталитет, но именно это в женщинах оставалось неизменным — влюблённые, они выглядели совершенно по-другому.

Случившемуся открытию Илья был далеко не рад. Конечно, он понимал, что всякой женщине следует завести семью — как и всякому мужчине, но почему его сестре?.. Да, мысли вздорные, даже абсурдные… И всё же… Определённо, он не желал Лизе брак, начатый с любви. Любовь затмевает разум, а супруга следует выбирать расчетливо, с полагающейся всякой женщине долей меркантильности и даже цинизма. Разум выберет хорошую кандидатуру, а сердце — со временем полюбит. Такие браки крепче и в них меньше боли. Илья не хотел для Лизы страданий.

И всё же у Господа были иные планы. Он уже определил для Лизы разбитое сердце, слёзы, и Илье оставалось смириться, только со стороны наблюдая, как сестра проходит выпавшее на её долю испытание.

Впрочем, Илье не казалось, что Лиза его проходит. Ему виделось как раз обратное и определённо — в его представлении — ей требовалась помощь. За воздыхателями сестры Илья следил пристально. Кто же тот самый, из-за которого она плачет по ночам?

Безруков вызвал у него не то, что удивление — изумление! Илья даже на секунду поверил, что этот лощёный юнец — выбор Лизы! Лизы, которая верхом рассекала по кавказским лесам с горским кинжалом наперевес! Лизы, которая терпеть не могла вычурность, жеманность, надушенность! И этот?..

Не он. Сказать, что эта данность позволила Илье немного выдохнуть — ничего не сказать. Он успел представить все те проблемы, которые могут возникнуть, будь у Лизы с Безруковым отношения. Кому-то столь слабому, ненадёжному, манерному…

Илья так и ждал неподалёку, когда Лиза, отказав Безрукову, убежала. Несостоявшийся жених, впрочем, быстро взял себя в руки, отчего Илья невольно почувствовал к нему уважение.

— Прошу простить за этот инцидент, — Безруков сам подошёл к нему. — Полагаю, вы всё слышали. Надеюсь, вы не будете против нашего дальнейшего с Лизаветой Владимировной общения? Как видите, во мне она не заинтересована.

— Кого она должна «забыть»? — Илья выцепил из всего услышанного самое неясное.

— Это не то, что стоит обсуждать мужчинам. Оставим даме её личное.

Илья прищурился. Виктор Викторович Безруков в этот момент не показался ему изнеженным хлыщом — нет, отнюдь — молодым мужчиной, стойко переживающим собственную драму. Взгляд его, обычно излишне весёлый, сейчас больше походил на спокойный омут — Илье даже стало неловко от сложившихся ассоциаций. Он словно бы засмотрелся на мужчину, но мог себя оправдать: как разительны были перемены — завораживающе!

— Разрешите спросить вас об услуге? — не дожидаясь ответа, Безруков протянул Илье шкатулку. — Передадите ей?

— Нет. Она всё равно не примет — даже не пытайтесь. Принимать подарки — не в её характере.

Безруков поджал губы, словно бы хотел что-то сказать, но сдержался. Убрал шкатулку обратно в карман.

— Что же… Тогда благодарю. Надеюсь на скорую встречу, Илья Егорович.

Безруков рвано откланялся и ушёл. Илья же поспешил за сестрой.

Нашёл он её в экипаже — заплаканную донельзя. Бедняжка, кажется, едва дышала, но усиленно делала вид, что всё в порядке.

— Ты из-за Безрукова? — Илья сел напротив.

— Нет.

Он задумчиво помолчал. Спросить или не стоит? И всё же мысли о таинственной любви сестры нервируют, а потому:

— О ком ты «забудешь»?

— Я не хочу об этом говорить.

М-да, ситуация лучше не стала. Всё настолько плохо? Что же за загадочный господин так вероломно топчет сердце его сестры? Написать отцу? Или всё же выпытать у Безрукова? Кроме этого чудака с малиновым шарфом у Ильи в Петербурге не было знакомых. Спрашивать Тихона или Дарью — тревожить старческие сердца. Но и собирать досужие сплетни совсем не хотелось, как и выпытывать у сестры. Всё же это совсем не то, что девушка может обсудить с братом…

Долго ответа искать не пришлось. На приёме у Толстого один подозрительный тип — очевидно военный — не спускал с Лизы глаз. Илья буквально чувствовал напряжение незнакомца, стоило кому-то подойти к столику молодой графини. Если же кто-то задерживался у стола излишне — незнакомец подсылал к ней то слугу с напитками, то Льва Николаевича, то ещё кого.

— Кто это? — спросил Илья у внезапно обнаруженного в Петербурге знакомого. Огюз бей, бывший когда-то в русском плену турецкий князь, казался чем-то инородным на этом собрании. Впрочем, всё объяснялось тем, что хозяин вечера — Лев Николаевич, в своё время выступивший посредником по обмену Огюз бея, воевавшего за горцев, на десяток русских солдат. Огюз бей, к слову, сторону не поменял, но княжеский титул делал его более желанным гостем столицы, нежели если бы он был рядовым солдатом, среди других присланным османами на помощь горцам. В общем, статус и деньги решали, и враг стал для русских просто оппонентом.

— Который?

— С кислой физиономией и взглядом, прилипшим к моей сестре.

— Ах, этот… — Огюз бей хохотнул. — У тебя прямо-таки дым из ушей, аби [брат].

— Так кто он?

— Ты о нём наслышан, — турок стал серьёзнее. — Князь Воронцов, сын бывшего наместника на Кавказе.

— Чёрт бы его побрал! — в сердцах проговорил Илья. — И что ему надо от Лизы?

— Ты до сплетен, вижу, совсем не охоч?

— А ты охоч?

— До таких — изрядно, — Огюз бей понизил голос. — Поговаривают, пока твоя Лиза ещё не овдовела, между этими двумя искры летали. Постой закипать! Всё описывают как крайне высокие отношения, в дурном их не обвиняют, но князь, очевидно, в Лизу влюблён, а она, вероятно, ему отказала, отчего он и уехал из Петербурга. На Кавказе получил ранение и был вынужден вернуться. А Лиза всё — свободна. Всем интересно, как дальше будут разворачиваться события — «смогут ли два израненных сердца быть вместе»? Это, к слову, из местного фельетона. Занимательное чтиво, скажу тебе, можно понабраться новых русских слов.

— То есть из-за этого… Лиза тут — как цирковая обезьянка?

— Скорее всемилюбимая героиня романа. Мне и самому интересно, что же там дальше?

— Издеваешься? Представь своих сестёр на её месте.

— На моё счастье, подобная ситуация с ними невозможна. А ты будь спокойнее, аби, Лиза — давно уже взрослая, вдова, а если ты боишься позора — она точно не из тех, кто позволит лишнее.

— Я боюсь за неё! Она может быть счастлива, а вместо этого… Стоит разобраться с этим князем!

— Пока нет повода, Ильяс. Не стоит разжигать конфликт из ничего. Быть может — этим двоим суждено быть вместе?

— Мы сами создаём причины, не ты ли это говорил?

— Ну, если ты убьёшь возлюбленного сестры — едва ли это будет ей на пользу.

Илья ничего не ответил. К ним подошёл Толстой, словно почувствовал — в этой части зала сменились настроения. Он тут же отвлёк собеседников разговором о возможной поездке в Турцию, желая разделить её и с Мирюхиным, и с Огюз беем. Тем временем князь сам подошёл к Лизе, и Илья собрался было к ним, но Лев Николаевич удержал его за локоть.

— На правах старого знакомого, — начал он, — я бы не советовал вам вмешиваться между этими двумя. Ситуация слишком сложная — это состав, несущийся по рельсам, и всякое вмешательство может оказаться камнем под колёсами.

— Мне непонятны такие сравнения, — процедил Илья.

— Лезть — себе дороже, — перефразировал Лев.

— Уж тут я разберусь.

— Напомню вам, что вы ей — не опекун. У неё их вовсе не осталось. Она сама вольна принимать решения, разве что их величество решит вмешаться, но мы молимся об обратном. Поверьте мне и моему опыту, — Лев многозначительно посмотрел Илье прямо в глаза, — единственный выход для Лизаветы — разобраться в этом самой. Не портите ей жизнь… Да и вряд ли вы хотите лишиться её — независимо от результата вашего вмешательства, она вам его не простит.

— Лев прав, Ильяс. Пока они не переступают рамки приличий… А они их не переступят! — поспешил добавить Огюз бей. — Нет причин для волнений.

Илью эти слова не убедили, но князь уже покинул Лизу, а вскоре и она сама попросилась домой.

Санкт-Петербург

Разговор с князем должен был запутать меня ещё сильнее, но случилось обратное. Конечно, я задавалась вопросами — зачем? Почему? Что ему с моего мнения? Какая разница, что я о нём думаю? И, если князя это заботит — а судя по всему заботит, — почему он пытается держаться на расстоянии? Сейчас, когда я свободна, когда предложения о замужестве сыпятся, как листва по осени?

Чем же руководствуется князь Воронцов и зачем бередит мою душу? Ведь я, успокоенная его признанием, для себя определилась точно — я хочу быть ему женой и точка. Никто больше не интересует меня и никогда не заинтересует. С ним — или навсегда одной. Я не вижу иной жизни… Возможно, я бы размышляла иначе, если бы не его откровения, но как моё сердце могло удержаться? Он чувствует себя виноватым, он не хочет войны, он понял меня, принял мои взгляды, но что ещё важнее — разделил их!

И после этого он просто ушёл, несмотря на мой недвусмысленный намёк? Да я буквально прямо заявила — останьтесь со мной, потратьте на меня ещё хоть секунду вашего времени!

Не потратил. Покинул залу, и даже не обернулся напоследок. А я ведь ждала! Ждала!

Нет, это решительно невозможно! Я обязана поговорить с ним прямо и поставить все точки в этой истории. Он уже открывал свои чувства, теперь же моя очередь — и в письме этого не сделаешь. Я должна смотреть ему в глаза, должна видеть реакцию! Кто знает, что у этих мужчин в голове? Откажет мне из-за каких-то своих, известных лишь ему одному, причин. Быть может — в лицо соврать у него не получится? И тогда, откажи он мне, я поверю сразу и не буду мучиться вопросами, ожиданием.

Да, так и поступлю! Ещё не приходилось мне предлагать себя мужчине, но ведь и ситуация не совсем простая. И нет ничего дурного в том, чтобы дать знать о своих чувствах и намерениях… Конечно, это не соответствует общепринятому образу благочестивой дамы, и всё же… Кем эти правила писаны? Вот именно — и я не знаю.

Преисполненная решимости я надеялась встретить князя в Кружке, но он не появился, как и на следующей неделе — словно чувствовал, что его ждёт серьёзный разговор. Конечно, глупо было предполагать, что князь меня избегает, но именно так это всё и выглядело.

На освещение Исаакиевского собора он изволил явиться, но тут уже я не посмела подойти — не в храме и не в такой день. После князь снова пропал — говорили, ему стало хуже, но, когда я осмелилась навестить его, мне сообщили, что князь не в столице. Закрадывались нехорошие мысли — куда же он снова уехал? Не на фронт ли? — но я старалась не думать об этом, повода не доверять князю не было.

И снова Господь на дал мне объясниться. Оставалось только ждать и смиренно молиться — ведь Он слышит всякого взывающего к Нему.

1859 год

Воронцова дача, Петергоф

Имения княжеского рода Воронцовых простирались по всей России и за её пределами. Но именно здесь, в Петергофе, на землях, подаренных когда-то самим Петром I, расположилась любимая Демидом с детства дача. С начала основания она обмельчала, часть территорий оказалась распродана за ненадобностью — отец больше предпочитал развивать имения в Крыму. Демид же любил именно это место, а потому, уехав из Петербурга, занялся его облагораживанием и жил теперь в отдалении от суеты, а главное — в отдалении от сердечных привязанностей.

О том, что Демид в Петергофе, никто не знал. Конечно, о месте его обитания было известно тётушке, знал Лев и знал Илья Мирюхин. Последний и стал причиной для нового отъезда, точнее — толчком.

Воспоминания об их последнее встрече заставляли Демида злиться. Он одновременно переживал сильнейшее в жизни раздражение и благодарность, ему невыносимо было признавать, что Мирюхин имеет право беспокоиться о Лизе, но в то же время он полностью признавал его правоту.

Илья Мирюхин прибыл к нему незадолго до освещения Исаакиевского собора. Без приглашения — прямо в Петербургскую усадьбу — и отказывался уходить, пока с ним не поговорит хозяин дома.

Демид не стал отказываться — пригласил Мирюхина, выслушал.

— Если в вас есть хоть капля чести, вы покинете столицу и навсегда забудете о Лизе.

Демид так сильно сжал челюсти, что заболели зубы. Хотелось взять этого самоуверенного нахала за грудки и встряхнуть так, чтобы он сам навсегда забыл о Лизе. Омерзительно Демиду было думать, что этот очевидно заинтересованный мужчина живёт в её доме, что она подпускает его так близко, считает семьёй, доверяет. Не-эт, в глазах Демида Илья не был «кузеном». Они с Лизой — не родственники. И как бы ни пытался Мирюхин объяснить своё поведением «братской заботой», ничего иного кроме обыкновенной мужской ревности Демид в этом не видел.

— Я сам решу, как мне поступить.

— Вы уже решили — вернувшись. Вы не достойны её, боле того, я скажу вам — вы ей враг. Вы, ваш отец, весь ваш род. Она ненавидит Воронцовых.

— Не сомневаюсь, — Демид криво улыбнулся. Уязвить Мирюхина, поставить его на место, хотелось со страшной силой. — Впрочем, это не мешало её сиятельству проводить со мной время и называть другом.

— Да как вы!..

— Спокойнее, не надо драмы.

— Лиза слишком юна, чтобы понимать всю серьёзность сложившейся ситуации.

— Скажите это ей — потом обязательно передайте, что вам ответили.

— Она наивна и склонна к романтизации — как и всякая девушка её возраста.

— Лизавете Владимировне уже двадцать, едва ли это всё ещё возраст «наивности и романтизации». Вы недооцениваете её, впрочем — я не удивлён.

— А вы? Вы, я смотрю, оценили её вдоль и поперёк!

— Следите за языком, — Демид понизил голос. Ещё чуть-чуть — и быть дуэли, причём неясно, кто первым бросит перчатку.

Мирюхин распалялся. Демид уже представил всевозможные варианты развития событий. Дуэль. Его победа — Лиза не простит. Его проигрыш… Это вряд ли. А даже если так — он недостаточно сделал, чтобы умереть сейчас. Едва не погибнув, он, наконец, понял, что и у его жизни есть цель. Любовь? Признание? Месть? Борьба? Всё это меркнет в сравнении с тем, сколько пользы он может принести людям — простым людям. Его имя, его капиталы — кому они достанутся после его смерти? Как ими распорядятся? Нет-нет, поначалу долженствует составить завещание, такое, которое не оставит сомнений — дела Демида не будут свидетельствовать против него после смерти.

— Вы уберётесь из столицы, — повторил Мирюхин.

— Уберусь, — не стал спорить. — Вы правы — Лизаветы Владимировны я не достоин. Я и не надеялся быть с ней, а она… Женщины склонны к жалости и излишним сожалениям. Это может пробудить в ней чувства, она любит спасать — людей, их души, — так почему бы не спасти меня?.. Я не желаю ей развития этих ложных чувств. Она красива, молода, богата — у неё многое впереди, а я лишь отвлекаю её внимание от действительно важных вещей.

— Рад, что вы это понимаете. Тогда надеюсь в скором времени получить вести о вашем отъезде.

— Я обязан быть на освещении Исаакия, а после… После уеду.

— Куда?

— Не думаю, что это ваше дело.

— И всё же мне нужно знать, какую местность объезжать стороной.

Самоуверенный, гордый, наглый — чёрные глаза Ильи светились, словно прогретые угли. Пламя внутри него едва сдерживалось хрупкой человеческой оболочкой. Этот мужчина был другим — не таким как Демид, не таким как Лев или даже граф Мирюхин — не таким, как хоть кто-то, хорошо знакомый Демиду. Иной человек, иная сущность, словно бы его выкрали из далёкой необузданной страны, полной вулканов, цунами и прочих опасностей, и привезли в серую Россию на потеху дворцовым снобам.

И всё же Демиду был знаком этот взгляд. Лиза нередко смотрела на него точно так же. Она, совершенно не похожая на Илью внешне, обладала тем же огнём, той же сущностью — необузданной и свирепой, и Демид отныне знал наверняка — эти души ковались на высоте Кавказских гор. Возможно там, где-то там прятались кузницы, в которых Господь создавал крепкие стержни, что не позволяли целым народам отступать, опускать головы, не позволяли проявлять смирение ни перед кем, кроме Него самого.

Ни Лиза, ни Илья не были детьми гор по крови, но не в крови было дело — а в воздухе, в земле, в вере. Демид почувствовал себя крошечным — из-за сомнений, что вечно его преследовали, из-за решений, принятых эгоистичным «Я», из-за того, что он отступал — даже сейчас отступал, и находил себе оправдания. Казалось бы — решись, перешагни, возьми то, что хочешь, что тебе дорого, но маленький человек не смеет тянуть руки к чему-то столь настоящему и непримиримому. Он не верил в свои силы, он боялся, он стыдился — и не мог позволить себе вновь признаться в любви — даже сейчас, когда, казалось бы, для любви самое время и место.

— Я буду в Петергофе. Тайно, — проговорил Демид устало. Разочарование в себе самом накрыло тяжестью. — И сделаю всё, чтобы Лизавета Владимировна не узнала. Просто уеду и не вернусь, если только это не станет жизненно необходимым.

— Надеюсь, вы сдержите обещание, — Мирюхин, не прощаясь, покинул комнату.

Демид тоже надеялся. Он уехал, и, казалось, дышать стало немного легче, воспоминания размылись, дела затянули. Увлечённый войной, он никогда раньше не интересовался имениями, а сейчас погрузился в них с головой.

И всё же затворничество не могло продолжаться вечно — таково было предопределение. Демид — уже поверивший, что его позабыли — был вызван в столицу по самому нетривиальному поводу.

В Петербурге ждали имама Шамиля, добровольно сдавшегося в русский плен в августе этого года, и Демид — как сын бывшего наместника на Кавказе, теснящего горцев долго и плодотворно, обязан был, среди прочих высокопоставленных особ, встретить гостя.